Глава 17

Даниэл очнулся, лёжа в маленькой кровати. Она не слишком отличалась от его собственной, и если бы не разница в комнате, то он мог бы вообразить, что снова оказался дома. Его била сильная дрожь, хотя он, похоже, был накрыт плотным пледом и несколькими одеялами. Его тело чувствовалось сухим, обезвоженным, будто он целые дни провёл без воды.

Рядом с кроватью на столике стояли кувшин с водой и чашка, так что он налил себе воды, или, по крайней мере, попытался — минимум половину он пролил на пол, настолько сильно дрожали у него руки. Допив содержимое чашки, он снова осел на кровать, поплотнее натянув одеяла себе до шеи.

Когда он снова очнулся, у кровати была женщина. Ей, наверное, было за двадцать, хотя черты её лица были крупными и грубыми, как если бы она вела тяжёлую жизнь. Нос её был слегка скошен в сторону посередине, отчего её лицо выглядело несимметричным. Даниэл мог лишь предположить, что её нос был когда-то сломан, возможно неоднократно. Самым заметным в ней было то, что она не носила никакой одежды.

Одна её рука приподнимала его голову, и она поднесла чашку к его губам:

— Пей, баратт, иначе умрёшь, — сказала она почти лишённым сочувствия голосом. По её ауре он видел, что эта задача её раздражала, будто она предпочитала делать что угодно кроме как ухаживать за ним.

Он стал пить.

— Прошу прощения за причиняемое мной беспокойство, — сказал он ей, пытаясь отразить на своём лице благодарность.

Её единственным ответом было сплюнуть на, как он только сейчас осознал, земляной пол:

— Если можешь говорить, значит можешь есть, — ответила она. Женщина вышла, и чуть погодя вернулась с миской, которая пахла каким-то бульоном или супом. Она поставила миску на стол рядом с ним, а затем снова ушла.

Даниэл заснул прежде, чем попробовал бульон, а когда проснулся, тот уже остыл, и на поверхности плавали кусочки свернувшегося жира. Не сумев найти ложку, Даниэл стал просто пить из миски, проливая часть бульон себе на рубашку, когда у него тряслись руки. Он был дико голоден, и, несмотря на недостаток вкуса, выпил всё до конца, проглатывая маленькие кусочки мяса и неизвестных овощей, когда те соскальзывали ему в рот. Выбившись из сил, он откинулся на кровать, и вскоре у него закрылись глаза.

Позже женщина растрясла его, и Даниэл с удивлением осознал, что больше не чувствует жара или холода, а тело лишь слегка ноет, и ощущается некомфортно. Его бельё пахло застарелым потом, и он чувствовал скопившуюся за воротником грязь.

Ему также нужно было пописать.

Женщина протянула ему ещё одну миску, но принимая её, Даниэл спросил:

— Я могу где-нибудь облегчиться?

Она указала на притулившуюся у одной из стен глиняную вазу с тяжёлой крышкой, и Даниэл понял, что это, наверное, ночной горшок. Его родители ими не пользовались, но он слышал, что такие были у многих горожан в Колне, предпочитавших не выходить из дому холодными ночами.

— Благодарю, — сказал он, но она лишь хмыкнула в ответ, выходя прочь.

Писать в горшок было непривычно.

Впервые осмотрев комнатушку, в которой он находился, Даниэл задумался, куда делась его одежда. Замёрзнув, он быстро забрался обратно в кровать.

Следующие несколько дней текли медленно. Женщина возвращалась по несколько раз в день, принося ему всё более плотную пищу, в отличие от простого бульона. Она никогда не говорила, если он не задавал ей вопросы, и даже на них она иногда отказывалась отвечать.

— Где моя одежда?

Кривоносая проигнорировала его вопрос. Так он мысленно обозвал её, поскольку никакого имени получше у него для неё не было. Она упорно отказывалась называть своё настоящее имя, и, похоже, его собственное её тоже не интересовало, когда он назвался.

Несмотря на странный уход, Даниэл шёл на поправку. Его больше не лихорадило, и у него был здоровый аппетит. Бывшая у него на голове повязка исчезла — её убрали в какой-то момент, пока он был без сознания. Остаток его уха был воспалён, но теперь воспаление утихло. Оставшийся обрубок ныл, и был покрыт толстой коростой. Даниэлу было трудно держать свои руки подальше от него, но он знал, что если будет теребить ухо, то оно может снова начать кровоточить.

Больше всего в его новом жилом положении фрустрировала полная изоляция, а также неумолимая скука. Ему нечем было заняться, не с кем поговорить, и ему уже несколько раз сказали сидеть на месте. Полное отсутствие одежды также не помогало.

Большую часть свободного времени он проводил, наблюдая за миром вне своей комнаты. Он пытался найти подходящую щель или дырку в стенах или двери, но они все были слишком маленькими. Даниэл был вынужден полагаться на своё особое чувство, чтобы исследовать мир вне деревянных стен.

Он был в городе, и, к его удивлению, тот был гораздо больше Колна. Возможно, он был даже больше Дэрхама, хотя Даниэл ни разу там не был, так что не мог сравнить. В пределах его восприятия не росло ни одного дерева богов — они переставали расти на некотором расстоянии от края города, где начинались здания.

Сами дома были полностью деревянными, но построены были странным образом. Даниэл не мог найти ни следа досок или каких-либо разрезов. Выглядели здания так, будто они просто выросли из земли, подобно дыхательным корням болотного кипариса. На них не росло ветвей или листьев — каждое здание было просто поднимавшейся из земли шишковатой массой древесины. Даже двери, похоже, каким-то образом являлись одним целым со зданиями. Петли оказались совсем не петлями, а какого-то рода гибким веществом, которое позволяло им открываться и закрываться, одновременно крепко удерживая дверь.

Направив своё восприятие вниз, Даниэл увидел, что древесина, которая поднималась, образуя каждое здание, вся была частью одного единственного корня, если его можно было так назвать. Даниэл начал подозревать, что сам корень шёл от одного или нескольких деревьев богов за городом, но не мог проследить его достаточно далеко, чтобы подтвердить эту мысль.

Обитавшие в этих зданиях люди и сами представляли интерес. В области ближе всего к Даниэлу было много похожих, однокомнатных жилищ. Они не были частью более крупных зданий, каждое из них на самом деле было просто одной комнатушкой, отдельной и индивидуальной, и в каждой был лишь один жилец.

Жильцы различались размерами, полом, формой и возрастом, но все они обладали одной общей чертой. Никто из них не носил одежду. Они были голыми, все до одного, и все очевидным образом светились силой.

Их яркость разнилась, как догадался Даниэл, согласно их относительной силе. Некоторые носили щиты, закрывавшие их тела, из-за чего было труднее увидеть их ауру, и оценить силу. Судя по его наблюдениям, они почти не разговаривали друг с другом, предпочитая проводить своё время в одиночестве. Гигиена была на минимальном уровне, и Даниэл совершенно не сомневался, что его мать была бы шокирована тем, как они жили.

Большинству из них было позволено покидать свои комнаты и возвращаться в них без ограничений, вынося свои собственные ночные горшки в лес, и где-то там их опорожняя, но Даниэл в их число не входил. Приносившая ему еду женщина строго приказала ему никогда не выходить. В какой-то момент он попытался открыть дверь, но та не поддавалась его касанию так, как поддавалась женщине, и на ней не было никакой очевидно щеколды или какого-то иного механизма для открывания.

Он был в плену.

После второй недели без какого-либо реального общения с людьми он уверился, что сходит с ума. Он начал обдумывать варианты, такие как прогрызть зубами дыру в двери. Настолько глубоким было его отчаяние.

Дверь открылось, и двое незнакомых ему мужчин жестом приказали ему пойти с ними. Оба носили ту же кожаную броню, что он видел на надзирателях. Словами они себя утруждать не стали, просто жестикулируя ему руками.

— У меня нет никакой одежды, — заупирался он, слегка смущаясь.

— Молчать, баратт! — рявкнул один из них.

— Но… — Вторая ремарка Даниэла спровоцировала их на действие.

Тот, что стоял ближе всего, подсёк ему ноги, в то время как другой развёл ладони, создав красную линию чего-то вроде похожей на верёвку энергии.

— Говори только тогда, когда к тебе обращаются, — приказал тот, кто подсёк его, и надавил ему на шею ладонью, пока второй хлестнул его плечи красным кнутом. Создаваемая им обжигающая боль заставила Даниэла задохнуться, и стёрла из его головы все мысли.

После первого удара они отпустили его, и красный кнут исчез.

— Встань, — сказал один из них, и Даниэл послушался, не осмеливаясь ответить.

Забыв о наготе, он последовал за ними по узким улочкам их города. Они шли почти две мили, а Даниэл пытался тщательно запомнить дорогу. Переулки между домами не были прямыми — они случайным образом виляли, не подчиняясь никакому очевидному принципу или замыслу. По большей части здания были маленькими, однокомнатными жилищами вроде того, где держали Даниэла, но по мере приближения к центру образования, о котором он начинал думать как о городе, Даниэл увидел и более крупные здания, о назначении которых он мог лишь гадать.

Они наконец остановились рядом с самым крупным зданием, какое он когда-либо видел. Оно возвышалось над остальными, поднимаясь в небо почти на сотню футов. По другую его сторону была большая круглая область диаметром по крайней мере в сотню ярдов. Со всех сторон кроме стороны, обращённой к зданию, эту область окружали то ли сидения, то ли ступени.

Их встретил чернокожий лесной бог, и Даниэла сдали на руки двум другим мужчинам, таким же обнажённым. Первые двое, бывших, как он догадался, надзирателями, ушли, а голые принялись жестами отдавать ему приказы. Все трое последовали за лесным богом в обход здания, пройдя через небольшие ворота, и выйдя в крытую область сбоку от круглого поля.