— Это было ужасно, да? — спрашиваю я, глядя на его измученный вид.

Он потягивается, насколько ему позволяет маленькое пространство домика, и смотрит на меня сонными глазами.

— Не всё.

Что-то в его тоне или, может быть, во взгляде заставляет мои щеки покраснеть.

— Ох. Эм, это хорошо. — Я поворачиваюсь и начинаю рыться в рюкзаке, пытаясь скрыть свой румянец.

— Ты что-то сделала с волосами? — Я не поднимаю глаз, но чувствую на себе его взгляд. — Они блестят.

— Ох. — Я смеюсь. — Да. Я проснулась прошлой ночью, когда услышала, как моя мама вернулась, и сбегала в дом, чтобы поздороваться. И решила, раз уж я там, то почему бы не принять душ, почистить зубы и переодеться, — я замолкаю, когда осознаю, что говорю бессвязно. Смотрю вниз на выглядывающие из-под толстовки узкие джинсы и кожаные ботинки, ощущая, как колючий жар начинает ползти вверх по моей шее. Мне хотелось надеть что-нибудь милое, но в то же время, подходящее для похода. Ну, знаете, такой идеальный наряд для выживания. А теперь я жалею, что не надела на голову мешок.

Уэс наклоняется вперед и заглядывает через мои волосы, которые я распрямила утюжком и выровняла кончики ножницами после неровной эктомии, которую сделала своим волосам прошлой ночью.

— Ты что, накрасилась?

— Да! И что?

Боже, теперь я кричу.

— Ты просто выглядишь… по-другому.

— Как скажешь. — Я достаю из рюкзака дорожный набор туалетных принадлежностей и полотенце и пихаю ему в грудь. — Ты можешь принять душ на улице, воспользовавшись садовым шлангом.

— Черт. — Уэс смеется. — Там же холодно.

— Очень, — я ухмыляюсь. — Поторопись. Я бы не хотела, чтобы ты снова потратил попусту весь свой драгоценный дневной свет. — Я бросаю ему в лицо его вчерашние слова, когда он ползет мимо меня к двери.

— Ты не идешь?

— Чтобы посмотреть, как ты моешься? Нет, спасибо, — закатываю глаза и изо всех сил стараюсь притвориться, что его идеальный точеный пресс вызывает у меня отвращение.

— Это хорошо, потому что на таком холоде все сильно съёжится.

Я смеюсь, пока Уэс спускается по лестнице, и кое-что вспоминаю. Как только он оказывается на земле, я высовываюсь из дверного проема и бросаю ему на лицо его гавайскую рубашку.

Уэс стягивает с головы синюю ткань и подносит к носу.

— Срань господня! Ты ее постирала?

— Да. Теперь она пахнет лучше, но, к сожалению, эта кровь никогда не отстирается.

На его лице сияет улыбка, от которой все мое тело начинает покалывать.

— Спасибо. — Уэс перекидывает рубашку через плечо и игриво смотрит на меня. — Ты точно не хочешь потереть мне спинку?

— Ха! И увидеть, как там у тебя все съёжилось? Я пас.

Уэс пожимает плечами и с ухмылкой на губах направляется через двор к другой стороне дома, где расположен садовый кран. В ту же секунду, как он скрывается из виду, я выдыхаю воздух, который сдерживала, и сую руку под толстовку. Схватив пузырек с гидрокодоном, который спрятала в лифчике, я достаю его и вытряхиваю на ладонь маленькую белую таблетку. Бросаю ее в рот и отпиваю из бутылки с водой, осознавая, что жидкость внутри нее плещется как сумасшедшая, благодаря моей дрожащей руке.

Вдвоем нам будет лучше.

Мне все равно, насколько этот рюкзак тяжелый. После того сна, который приснился мне этой ночью, он висит на спине у Рэйн.

Я надеваю шлем поверх высушенных полотенцем волос, но останавливаюсь, прежде чем запустить мотоцикл, опасаясь, что дерьмовый папаша Рэйн, услышав рев мотора, выбежит на улицу, размахивая оружием. Но, возможно, она говорила правду о том, что он все-таки глухой.

И возможно, о своей матери она тоже говорила правду.

Я оглядываюсь по сторонам в поисках легендарного черного мотоцикла, но его нигде не видно. Думаю, она могла припарковать его в гараже, но, судя по всему, эти ворота уже давно не открывались.

Я снимаю шлем и поворачиваюсь к Рэйн, которая изо всех сил пытается залезть на мотоцикл позади меня с этим здоровенным рюкзаком.

— Твоя мама что-нибудь сказала о моем байке, когда увидела его на подъездной дорожке?

— Что? — спрашивает она, перекидывая ногу через сиденье.

— Твоя мама? Она спрашивала о моем байке? Чтобы попасть в гараж, она должна была объехать его.

— Оу. Конечно. — Рэйн со всей силы обхватывает руками мою талию, чтобы не упасть назад. — Я сказала ей, что разрешила своему другу остаться в домике на дереве.

Не могу сказать с уверенностью, правда это или ложь. Она звучит довольно убедительно, но ее глаза выглядят немного странными. Может быть, все дело в туши для ресниц. Ненавижу это дерьмо. Только этого мне не хватало, чтобы Рэйн выглядела еще сексуальнее. Я мечтаю, чтобы она стала менее привлекательной, и тогда в ближайшие два дня я бы смог сосредоточиться на выживании, черт возьми.

— Разве тебе не нужно зайти в дом и попрощаться с ней?

— Нет. Она уже спит.

— А твой отец?

— Он отключился прямо в кресле.

— Ну, тогда разве ты не должна оставить записку, в которой будет сказано о том, куда ты ушла? И все в этом духе…

Рэйн наклоняет голову набок и поднимает брови.

— Уэс, мне уже девятнадцать лет.

Я пожимаю плечами.

— Я не знаю, как это семейное дерьмо работает, ясно?

Она вздыхает, выражение лица смягчается. Это длится всего несколько секунд, но в этот момент я вижу ее настоящую. Под всеми фальшивыми улыбками и нахальным отношением скрывается черный океан печали, разбивающийся о рушащийся маяк надежды.

— Я тоже, — признается она и прижимается щекой к моему плечу.

Бл*дь.

Я завожу мотор и начинаю медленно двигаться через задний двор, осознавая, что сегодняшний сон был не просто кошмаром — это было предчувствие.

То, как тело Рэйн прижимается к моему, то, как она выглядит и как принарядилась, как будто мы собираемся на гребаное свидание, то, как она хочет помочь мне, хотя ей самой никто не помогает — все это отвлекает меня. Эта сука проникнет мне в голову, заставит свернуть с намеченного курса и убьет нас обоих. Я знаю это, как свое собственное имя, но все равно направляю нас в лес.

Мы торчим здесь уже несколько часов. Утренняя прохлада давно прошла. Поэтому сейчас здесь жарко, влажно и чертовски туманно, благодаря пыльцевой бомбе, которая, кажется, взорвалась где-то поблизости. Может быть, именно поэтому здесь построили бомбоубежище? Не для того, чтобы защититься от ядерных осадков. Это было сделано для того, чтобы не дышать всем этим дерьмом, что витает в воздухе.

Уэс очень серьезно настроен найти это бомбоубежище. И сам он чересчур серьезен. Вчера вечером и сегодня утром мы неплохо общались и даже шутили, но с тех пор, как мы отъехали от дома, он стал весь такой деловой. Я не могу в нем разобраться. Иногда он такой спокойный, веселый и… даже не знаю, заигрывает со мной, что ли? А иногда он смотрит на меня так, словно ненавидит. Как будто я его надоедливая младшая сестра, и он раздражен тем, что я таскаюсь за ним по пятам.

Может быть, это потому, что сейчас я не особо помогаю. Он относится ко мне гораздо добрее, когда я ему помогаю.

Все, что я сейчас делаю — это хожу по лесу и ковыряю землю большой палкой.

Уэс сказал, что бомбоубежище находится под землей, и единственный вход — это металлическая дверь, похожая на большой квадратный люк на земле. Должно быть, он был построен в 60-х годах, когда было модно сооружать семейные убежища от радиации, но к тому времени, когда Уэс нашел его, от самого дома, к которому он был пристроен, осталась только полуразрушенная каменная труба.

Мы все утро искали эту чертову трубу. И сейчас у меня не хватает духу сказать ему, что в этих лесах я провела всю свою жизнь и что я никогда не видела никакую каменную трубу, но вполне возможно, она просто разрушилась, после того, как Уэс уехал. За тринадцать лет многое может случиться.

Черт возьми, в последнее время многое может случиться и за тринадцать минут.

— А ты уверен, что это было за «Бургер Паласом»? — тихонько спрашиваю я.

Мы обшарили здесь каждый квадратный фут земли, и либо эта дверь зарыта глубоко в землю и спрятана под сосновыми иголками, что палка тут не поможет, либо мы ищем не там.

— Да, я чертовски уверен. Я жил прямо там, — рычит Уэс, тыча пальцем в противоположную сторону от шоссе. — Я раньше каждый день проходил мимо этой чертовой трубы по пути к… — его голос затихает, и он качает головой, пытаясь избавиться от воспоминаний. — Фух! — Он бросает рюкзак на землю и садится рядом с ним на поваленный ствол дерева, потирая пальцами виски. Его недавно вымытые волосы падают на лицо, завиваясь там, где они были заправлены за уши.

Я сажусь на бревно в нескольких футах от него и расстегиваю рюкзак, делая вид, что ищу бутылку воды.

— Мне жаль, что мы пока его не нашли. Но я уверена, мы где-то рядом. Наверное, какой-нибудь глупый мальчишка разломал трубу или типа того.

Уэс даже не смотрит на меня.

Ты делаешь только хуже. Просто заткнись.

На глаза попадается пакетик «Трэил микса», поэтому я вытаскиваю его и протягиваю Уэсу.

— M&M’s? — я улыбаюсь, слегка встряхивая пакет.

Уэс поворачивает ко мне голову, и от этого движения на его левый глаз падают волосы, затем он одаривает меня легкой улыбкой. На самом деле это просто подергивание в уголке его рта. Не уверена, хотел ли он этим сказать: «Спасибо, но я не хочу», или «Я рад, что ты здесь со мной», или «Ты раздражаешь меня до чертиков, и мне приходится терпеть тебя до тех пор, пока не придумаю, как от тебя избавиться». И прежде чем понимаю, что делаю, я протягиваю к нему руку и заправляю волосы за ухо, чтобы получше разглядеть его смущенное выражение лица.

Благодаря этому намек на улыбку полностью исчезает.

Дерьмо.

Теперь Уэс одаривает меня тем же взглядом, что и вчера за «Бургер Паласом». Таким, который выбивает воздух из моих легких. Этот взгляд сосредоточен, бесстрастен и чертовски пугает меня. Интересно, о чем он думает, когда так смотрит на меня? Что он скрывает?

Затем я ловлю себя на мысли, что до сих пор смотрю на него, неловко держа руку за его ухом, поэтому опускаю глаза и отдергиваю руку назад.