Второе пожизненное

Хорхе был здесь всегда. Мелкий, шустрый старичок с голым черепом и торчащими у оттопыренных ушей седыми прядями. Бывало придешь в библиотеку за чтивом, а он тут как тут - попадется под локоть, ощерит пеньки зубов. Гнать его было бесполезно, ну да он и безвредный был - мы все тогда так думали.

Кажется, даже начальство толком не знало ни сколько он тут, ни за что попал и сколько еще сидеть должен. Вроде он не всегда библиотекарем был. Слышал я, что Хорхе прежде в одиночке сидел. За какие-то такие особые особо тяжкие. И что кормили его через щель в стальной двери. А убирать и вовсе в его камере не убирали. Так было, пока в 1976 на пост начальника новенький, Гилберт, не пришел. Старый-то скопытился скоропостижно, прямо на молоденькой секретарше.

Мистер Гилберт как пришел, сразу всех надзирателей собрал и сказал, что прежних порядков больше не будет. И взялся тюрьму инспектировать. Лично. Тогда-то обнаружили неучтенного смертника, запертого наглухо в камере, что в восточной башне.

И вот встали у стальной двери молодой мистер Гилберт и двое надзирателей. Дверь та - монолит, так и сияет, будто серебро столовое, заботливой хозяйкой начищенное. А вокруг все - пыль, паутина, прах. Мистер Гилберт им говорит: открывайте! Показывайте, кого вы тут все эти годы бесчеловечно содержите.

А надзиратель - тот, что постарше - ни в какую. Неведомый ужас, отвечает, тут сокрыт, гражданин начальник. Еще и пожар 1947 помянул, когда почти все заключенные тюряги нашей погибли. Никак, мол, открыть невозможно.

Рассердился мистер Гилберт. Ногами на него затопал, ключи отобрал, убираться велел. И сам дверь открыл, как его тот надзиратель не пугал. Открыл - и увидели они Хорхе. Сидит, маленький, щуплый, прозрачный совсем, под куском рогожи. Только глаза и светятся на личике с кулачок. Сперва уползти от них пытался, ну да мистер Гилберт сумел подход найти. Врача для Хорхе вызвал. Перевел на общий режим потом. В библиотеку определил - на дожитие. Никто не думал, что он больше года протянет. А он - ишь! - отъелся, пообвыкся, да и стал жить-поживать. Говорить долго не говорил. Только мычал, когда что-то надо было. Хорхе - это и не его имя вовсе. Бумаг-то после пожара не осталось, и дали ему имя подходящего по возрасту старикана, который в пожаре том пропал без вести.

Тогда, как я слышал, многие без вести пропали. Считается, что сгорели до тла. Даже костей не осталось. Но и сейчас еще рассказываают байки, как Джой и его банда сумели сбежать, обдурив всех.

Когда я сюда попал, Хорхе лет десять библиотекарем был. Речью вполне владел. Только различить ее надо было, речь его. Потому как обычно он шипел на всех.

Молодой мистер Гилберт к тому времени уже старым мистером Гилбертом сделался. Тяжело ему стало тюрьмой управлять. Потихоньку старые порядки возвращаться начали. Те, что люди просвещенные беспорядками зовут. Мне-то что - я человек мирный, ни с кем старался не ссориться. Я знал - отсижу свой срок, выйду, и хозяин снова возьмет меня на работу. В общем, меня не трогали. Другим доставалось.

Я всегда читать любил. Приятно скоротать ожидание за хорошей книжкой. Особенно если там про дальние неизведанные страны и благородных господ - такой досуг был по мне, что на воле, что здесь, в клетке. Потому, можно сказать, вся эта история произошла на моих глазах. Я в библиотеке часто бывал. Хорхе вроде даже привык ко мне, я среди его шипения фразы различал. Общались мы изредка. Я иногда оставался помочь ему. Чисто за компанию - Хорхе, пусть и немочь на вид, но сильным был.

Потом болел я с месяц. Жрачка все же очень поганая тут бывает. А когда вернулся - место помощника библиотекаря занимал новенький. Красивый парниша. Молодой. Не знаю, за что он сел, да и знать не хочу. Был он силёнками слабоват, но всегда готов на помощь прийти. Приятно на такого посмотреть, если и ты сам - человек хороший. А если нет…

Хорхе он здорово развлекал. Спелись они прямо-таки. Только, что ни вечер, гнал он мальчика из библиотеки. Со слезами на глазах пустых, огромных, но гнал. Тот тоже уходить не желал - все норовил прижаться к старику, точно у него недостаток воли к жизни восполнить пытался. Чисто дед с внуком - смотришь, и сердце радуется.

Но счастье человеческое быстротечно, а в тюрьме - особенно. Добрались через три месяца до парнишки местные выродки. Растерзали его тогда сильно, он же, дурачок, сопротивляться поначалу пытался, а этим чудищам много ли надо, чтобы в раж войти? Пожить-то после этого он пожил. Три дня в лазарете еще пролежал, а потом в наш тюремный крематорий отправился.

Мистер Гилберт, конечно, сразу все узнал, хоть и утаить от него происшествие думали. Примчался, проверку затеял. Только зря все уже было. Следующей же ночью всех выродков порешили. След кровавый с первого этажа тянулся - и в подполье, а затем в подвал, ниже бойлерной. На конце следа Хорхе нашли. Лежал он между двух ржавых труб, как в колыбели. Распухший, раздутый. Ребята думали, что, собирая по кусочкам тех негодяев, все выблевали, но тут опять пришлось в сторонку отбегать. А уж пока вытащили его… Никогда я не думал, что масенький старичок может в эдакий кусок кровоточащий превратиться. Я в том участвовал, я знаю. И говорю вам, как есть - это Хорхе убийц своего друга порешил, не они за библиотекарем пришли. Не знаю, как он это смог, но только и сам потом дух испустил. И был холоден, как лед, когда мы его на поверхность тащили.

Мистер Гилберт очень расстроился, своего старого подопечного в таком виде увидав. Слезу пустил даже. Сказал, что заберет тело, на кладбище, как подобает, схоронит. Сдержал обещание - меня, как друга покойного, на поминки в кандалах возили.

Хороший все же человек был мистер Гилберт. Когда я впервые, совсем еще зеленым, в тюрягу нашу попал, он со мной беседовал. Уговаривал вернуться на путь истинный. Говорил, что всякий может исправиться. И всякий достоин шанса на исправление. Но я уже тогда знал, что вся моя жизнь связана с хозяином. Так ему твердо и заявил. Он понял. Отступился. Мы потом еще на кладбище, у могилы Хорхе говорили. Он меня тогда спросил, а что сам я насчет шансов думаю. Надо ли давать их всем?

Я ответил “Да”. И еще, подумав, ответил что жизнь - это благо. Пусть даже и в тюрьме. И как мы все ему благодарны. И что в произошедшем он не виноват. “Как знать, - пробормотал он, - как знать”. И приложился к бутылке виски, что держал в руке.

Через месяц он пост начальника оставил. А где-то через полгода - и мир наш тоже. Я тогда как раз выходил, не в курсе был. Только через три года смог побывать на его могиле. Как раз партию тогда для хозяина доставил. Ну, меня и взяли - прямо за воротами кладбища. И - в родные, так сказать, пенаты, под белы рученьки.

Вернулся - как и не уходил. Да и дали мне в этот раз больше, так что устраивался я надолго. И вдруг гляжу - внизу, среди новеньких - Хорхе! Вылупился, сказать ничего не могу. Тут он меня увидел, поднялся, подошел вразвалочку. Чего, говорит, уставился, старик?

- Хорхе, - шепчу я, - ты?

- Ну, я, - усмехается он. - Здравствуй, Сера, старый друг.

Он изменился, и сильно, наш старый Хорхе. Ростом теперь был с меня, но все такой же тонкий - в меня нынешнего трое войдет. Голова сплошь в светлом пуху. Все так же уши торчат. И этот голос, эту шипяшую речь я никогда бы не забыл! Кожа красная, что у твоего индейца. Глаза недобрые. Рот большой, злой.

- Чего, - говорю, - вернулся-то?

Глаза отвел, плечами передернул:

- Страшно, - говорит, - на воле. Непривычно. Тут всяко спокойнее. Да и жрачки полно, бегать никуда не надо. Я так думаю, задолжала мне кое-что тюрьма эта, а, Сера?

- Задолжала, - отвечаю. - И как долг брать будешь?

- Выродками наподобие тех, что Джонни порешили. Теми, кто шанс свой просрал. - Хорхе провел длинным пальцем под подбородком. Если б не цвет кожи, да уши, он бы даже симпатичным был. Молодым совсем теперь казался. Снова на меня посмотрел: - А ты-то что, Сера? Все на дона пашешь? Не стар ли?

- Стар, - вздыхаю. - Эта ходка уж последняя, думаю.

- Ну ладно. Тогда в библиотеке встретимся, поболтаем.

И пошел от меня.

- Эй! - кричу. - А сколько тебе дали-то?

- Пожизненно, - обернувшись, сверкнул зубами Хорхе. - Снова.