2

В коридоре, едва покинув свою комнату с факелом в руке, варвар столкнулся с Освальдом.

Тот был вором, насколько знал Сиградд. По крайней мере, до того, как его спасли от виселицы. А возможно, и продолжал воровать. Только пореже.

Так что особой симпатии к Освальду варвар не питал. И из-за рода занятий, и из-за характера, не шибко приятного. Скользким каким-то казался Сиградду соратник-вор. Скользким, лукавым — и одновременно грубоватым и нагловатым. Любил язвить. И даже главенство мастера Бренна признавал постольку поскольку.

И все же Освальд сражался с Сиграддом плечом к плечу, и варвар не забывал об этом ни на мгновение. Не смел забыть. Потому что соблюдал второй по главенству неписаный закон, что безоговорочно признавался в землях варваров, но здесь, южнее, почему-то оказался забыт. Точнее, подменен клятвами да мешаниной букв на пергаменте. Договорами, которые расторгались при малейшей надобности. Заковыристыми уложениями, что могли переписываться не по разу.

А речь шла о законе стаи. Держаться друг друга, делиться друг с другом и защищать друг друга от чужаков. Для Сиградда же, изгнанного из родного клана Снежного Барса, такой стаей стали мастер Бренн и те люди, которых тот собрал в своем обиталище. Включая, к добру или к худу, вора Освальда.

Вдобавок, кинжал, который Освальд сжимал в руке, был темным от крови. Отчего уважения к нему в глазах Сиградда только прибавилось.

— У тебя тоже, — не то вопросительно, не то утвердительно молвил варвар. Предельно немногословно.

Лишних слов, впрочем, и не требовалось. Другое дело, что сам Освальд отнюдь не прочь был поговорить.

— Не на того напали, — изрек он, кивнув, — подошел такой… с ножиком. Думал, я десятый сон вижу… ничто меня не колышет. Не слышу ничего, не чую. Такое вот дурачье! Да будь это так, давно бы меня прирезали. И ребята посерьезнее этого лопуха. Если б мог расслабиться до такой степени.

А усмехнувшись, хищно оскалившись, добавил:

— Бдительность и еще раз бдительность. Даже во сне. Без этого ни в трущобах не выжить, ни по миру бродя. Когда даже девка, что давеча тебя ублажала, словечки льстивые на ухо шептала, норовит тебя обчистить и сбежать, напоследок ножиком в пузо пырнув. Про других охотников за шальной удачей я даже молчу. Не хватает ее на всех… удачи-то. И тем, кто обделен оказался, это ужасно не нравится. Так ужасно, что хочется поделиться этим ужасом с везунчиком. А еще лучше — отдать его весь. Буквально обрушить на голову и насмерть придавать.

— То есть, ты сейчас… — начал Сиградд, но Освальд не дослушал, без лишних церемоний перебив.

— Порезал его. Я сейчас, — были его слова, произнесенные медленно, с расстановкой и как можно четче, — раз порезал, два порезал. После чего этому дурику только и осталось, что пытаться удержать свои кишки в распоротом брюхе. Но… как понимаю, он такой был не единственный.

Варвар кивнул и вместо слов легонько качнул секирой. На лезвии которой сохранились не вытертые капли крови.

— Вот и я подумал: в одиночку замок не штурмуют, — произнес Освальд. — Даже такой. Ну и вышел проверить, к кому еще такой подарочек в комнату пожаловал… — и я даже, кажется, догадываюсь, от кого. Не все же такие как я… в трущобах выживать им не приходилось. Особенно сэру Андерсу нашему благородному. Он-то все в замке да в замке… хотя сначала я бы Равенну навестил.

После чего оба, не сговариваясь, двинулись к комнате волшебницы.

Сработало ли воровское чутье или Освальд при всем своем неправедном житье оказался не лишен ума, но он не ошибся. Именно в комнате Равенны обнаружился третий из подосланных убийц. И уже держал лезвие ножа у шеи волшебницы. Покуда та, как уже говорилось, пребывала в глубочайшем сне и ничего вокруг не замечала.

Спасало Равенну лишь то, что пока убийца колебался. Волшебница была не дурна собой. А ничего человеческое оказалось не чуждо даже негодяю, режущему во сне людей. Вот и раздумывал он: сразу ли прикончить спящую женщину или позабавиться сперва.

Или, как вариант, сначала прикончить, затем позабавиться с не успевшим остыть трупом. От мрази, убивающей беспомощных спящих людей, и не такого стоило ожидать.

Но каковы бы ни были планы убийцы и его пристрастия, что бы ни творилось в его голове, Освальда это не интересовало. Убийца только и успел, что поднять взгляд на вошедших в комнату вора с кинжалом да варвара с секирой и факелом. Ну и еще нагло ухмыльнуться, поплотнее прижимая лезвие ножа к шее спящей Равенны.

И это стало последним поступком в его бесславной жизни.

Потому что в следующий миг Освальд метнул свой кинжал на манер дротика у дикарей на далеком жарком юге. Пролетев через комнату за долю мгновения, оружие вонзилось убийце прямо в глаз. После чего, разумеется, и речи быть не могло ни об умерщвлении спящей волшебницы, ни о плотских забавах с нею же. Как и вообще ни о чем — для этого незваного ночного гостя.

Лишь крякнув напоследок едва слышно, несостоявшийся убийца завалился на бок. Прямо на кровать… на Равенну. Чем, наконец, ее и разбудил.

— Скверна! — пробормотала она спросонок, отталкивая убийцу от себя, пытаясь из-под него выбраться. — Вот из-за кого мне приснилось, что лавиной в горах заваливает. Да кто…

Потом заметила кинжал, торчащий из глазницы незваного гостя. Заморгала, пытаясь окончательно проснуться и осознать увиденное. И наконец, перевела взгляд на стоявших у порога Сиградда и Освальда.

— Да что тут вообще происходит?! — недовольно выкрикнула волшебница.

— На нас собираются напасть, — негромко, но басовито и грозно отвечал варвар.

— А кое-кто уже напал, — добавил вор, — и уже не собирается.

— Что с остальными? — вопрошала Равенна, на ходу оценив обстановку. И тоже, подобно Освальду, сообразив, что в одиночку замок не штурмуют.

После чего, не дождавшись ответа, снова попыталась столкнуть с себя труп.

Увы, убийца оказался далеко не пушинкой. Не больно-то рассчитывая на помощь соратников, Равенна взмахнула над мертвецом обеими руками с растопыренными пальцами. Делая ими едва уловимые взглядом пассы, да что-то еле слышно шепча.

Сначала труп убийцы приподняло в воздух — ненамного, меньше чем на фут. Затем та же невидимая сила швырнула его в ближайшую стену. Швырнула с яростью, с какой некоторые женщины бросают на пол посуду.

— Какая страсть, — прокомментировал Освальд, проводив пролетевшего мертвеца взглядом, — не завидую твоим кавалерам. Хотя вру: еще как завидую. И в тайне мечтаю оказаться на их месте.

С хлюпом и треском окровавленный и изувеченный труп сполз по стене на пол. А Равенна уже соскочила с кровати и воинственно озиралась.

— Так что с остальными? — повторила она свой вопрос.

С остальными оказалось все в порядке. Убийц, пробравшихся ночью в бывший донжон, было, как видно, всего трое. И последнего из них убили в комнате Равенны. Добраться же ни до Андерса фон Веллесхайма, ни до самого Бренна ни один из этих троих не успел.

Это обнадеживало. Означало, что силы врагов все-таки не беспредельны.

Известие о толпе с факелами, движущейся к бывшему замку, Бренн воспринял хоть и без радости, но в целом спокойно.

— Сброд, — презрительно бросил он, — ну да, я тоже хорош. Мог бы предвидеть… когда прислуга отлынивать стала, когда сначала один ушел и не вернулся… другой. Они же все… кто прибирался тут, еду готовил — из соседних деревень. Наверняка знали, к чему дело идет. Впрочем, не впервой.

Дело в том, что… да, колдунов обычно боялись. Считая проводниками темных сил, что лишили мир солнца и отравляли жизнь роду людскому. Боялись, и потому старались держаться подальше, окружив ореолом суеверий.

Вот только стоило появиться какому-нибудь ретивому и фанатичному проповеднику, как суеверный страх сменялся уже совсем безрассудной храбростью — стоящей от разумного понимания вещей еще дальше.

А то как же! Ведь фанатик-горлопан обещал развесившей уши деревенщине покровительство высших сил в праведном деле избавления мира от очередного, оскверняющего его, чародея. О народной же мудрости, призывавшей самому не плошать, даже уповая на помощь Всевышнего, вспоминать в таких случаях почему-то было не принято.

Стоило охладить головы темных простолюдинов, раскалившихся от мстительной ярости — которую сами они и их подстрекатели принимали за праведный гнев. За этим мастер Бренн и направился к балкону. Уже держа наготове посох.

К тому времени толпа уже подобралась к самым стенам бывшего донжона. Большинство бестолково топтались поблизости — кто держа в руке факел, а кто вилы или кол. Некоторые еще вполголоса бранились, словно поддерживая собственный боевой дух. Тогда как несколько деревенщин покрепче толкали к большим двустворчатым дверям телегу, надеясь использовать ее вместо тарана.

— Как посмели вы явиться сюда! — выкрикнул Бренн, потрясая посохом, а голос его, усиленный чарами, звучали немногим тише грома. — Или забыли кто я? И что такое гнев колдуна?!

Бренн вскинул посох, вращая им в воздухе, как будто размешивал невидимое варево. Ясное ночное небо стремительно потемнело. Сгустились тучи — прямо над бывшим донжоном и окрестностями. Засверкали молнии; одна ударила прямиком в телегу-таран.

Сухая древесина вспыхнула как свеча. Толкавшие ее крестьяне кинулись врассыпную. Остановились только, отбежав не менее чем на десяток футов. И поспешили спрятаться за спины товарищей. Даром, что с высоты, на которой находился балкон, вся толпа виднелась как на ладони.

— Предупреждаю и напоминаю! — гремел голос мастера Бренна, закреплявшего успех. — Всякого, кто придет сюда со злом, ждет… смерть!

Последнее слово чародей выкрикнул особенно громко и яростно. И замолчал, ожидая, что пришедшие к его жилищу крестьяне, наконец, разбегутся. Уже не речи фанатика слушая, но лишь чувство самосохранения.