— Ты Господа Бога подменять собрался? Да ты пьян, Сергеевич!

— Нет, вон она, моя любимая, шелестит листвой, стройная, как в молодости, телом бела, греет мою старость.

Батюшка Олег, ещё мгновение назад расслабленно пьяный, вдруг почти протрезвел и закричал прямо в лицо соседа:

— Анафема тебе, богоотступник! Иди с моего двора вон, еретик!

— А и пойду, вы мне не нужны. Я теперь не один, у меня Ника есть, целых три. Ясно?

— Ах, ты ещё и гарем развёл! Иди прочь, старый козёл! — и вслед Ивану Сергеевичу полетел солёный огурец, больно ударив в спину и растекаясь по рубашке липким рассолом и семечками.

Проснулся Иван Сергеевич не рано, голова гудела, стоило её приподнять с подушки. Еле смог дойти до туалета и обратно. У соседа за забором было тихо. Вернувшись, достал из тумбочки электронный тонометр. Но оказалось, что в нём нет батареек. Пришлось, превозмогая боль в шее и голове, ползать на коленях, искать в комоде обычный ручной тонометр. К счастью, нашёл быстро.

Но не успел померить — пришла Мария. И давление померила, и рассол принесла, и, оставила тарелку с янтарного цвета куриным бульоном. И всё это молча и без укора или осуждения. Иван Сергеевич поразился её способности так молчать. Вроде и безмолвствует человек, а ты чувствуешь его доброту и прощение.

В течение дня прибегали соседские дети, справлялись о здоровье.

Соседа Иван Сергеевич увидел на третий день, тот выезжал из ворот, видимо, снова призванный на чьи-то похороны.

— Олег. Батюшка Олег.

Но тот хмуро посмотрел на собутыльника, плюнул из окошка машины ему под ноги и уехал

Возвратился он поздно ночью, Иван Сергеевич читал Чехова, ждал с тайной надеждой разговора, но сосед не зашёл на огонёк.

Мужчина погасил лампу и стал укладываться поудобнее. Сквозь сладкую дрёму услышал он сначала шум дождя, потом неясный стук. «Откуда дятел? Из леса прилетел?» — сонно ползли мысли. Вдруг очередной стук как молния пронзил мозг.

Стук топора.

Иван Сергеевич как был в пижаме, так и побежал в сад, прихватив на веранде фонарик.

Батюшка Олег рубил берёзу. Та стонала совсем как Ника в снах-кошмарах: тягуче, не по-человечески утробным голосом. И опять Иван Сергеевич не мог её спасти. Слишком поздно. Он ясно видел, как сквозь белую кору проступает женский лик с закрытыми глазами и широко открытым ртом. Он, будто укутанный в невидимую преграду, рвался вырваться из ствола дерева и не мог. Капельки берёзового сока проступили на лбу от нечеловеческих усилий освободиться из деревянного плена. Веки затрепетали и стали приподниматься.

— Поберегись!

И стройный ствол рухнул, ломая ветки, лицом вниз мимо Ивана Сергеевича.

Батюшка Олег, поплевав на руки, подошёл к неяркой, мягко-зелёной липе.

Иван Сергеевич вышел из ступора и ринулся в дом. Ружьё он держал под кроватью, очень удобно, если в окно полезут или в дверь войдут: протянул руку — и защита.

Задыхаясь, как можно быстрее преодолев расстояние от дома до сада, Иван Сергеевич направил ствол на соседа.

— Убью, у меня тут на лося заряд, — спокойно, но с ненавистью сказал мужчина.

Вырвать двустволку невозможно. Он ещё крепкий мужчина, не чета Олегу.

Расстояние было небольшое, промахнуться невозможно. Было полнолуние, и силуэт батюшки ясно вырисовывался. Узкое его лицо в свете ночного светила было похоже на живые мощи.

Тот поднял руку с топором над головой, словно намереваясь метнуть инструмент во врага, но передумал и, бросив себе под ноги, пошёл к калитке.

Иван Сергеевич, проводив соперника взглядом, присел у срубленного ствола на колени. Его потряхивало от пережитого ужаса. Он погладил дрожащими пальцами ствол берёзы. Теперь это был просто кусок дерева. «Человек умирает через шесть минут после гибели мозга, а дерево? Сколько живет оно? Может «ей» еще больно?» Но под чуткими любящими пальцами не билось сердце, листва, ещё зеленая и полная жизненных соков, была всего лишь листвой и она «молчала».

«Как странно, что я не умер вместе с берёзкой. Да, но у меня же есть ещё липа, и ель подрастает. Может, батюшка прав — я чудовище, восставшее против Него!»

Так в спорах с самим собой и Богом прошла эта ночь без сна.

Утром Иван Сергеевич, побрившись и надев костюм-тройку, пошёл к соседям. Мария накрывала на стол. Участливо пригласила позавтракать. Дети пожилым соседом не интересовались, уминали с аппетитом омлет.

Батюшка Олег зло смотрел на вырядившегося спозаранку врага.

— Хочу предупредить, чтобы дети по левой стороне сада не ходили, — сказал Иван Сергеевич.

— Да что вы такое говорите! Они и не ходят, им своего двора хватает, — ахнула соседка.

— Нет, я понимаю, но мало ли что. Мячик закатился, котёнок убежал. Так вот, предупреждаю: я там на кротов капканы поставил, замучили. А ещё сигнализацию.

— Да не волнуйтесь вы так, вам нельзя. Ребята, слышали? К Ивану Сергеевичу в сад ни ногой.

Никто из детей не отреагировал, кроме самого младшего, который заинтересовался кротами.

— А покажите крота? — и, получив подзатыльник от старшей сестры, добавил: — А то у нас нет.

Иван Сергеевич неуклюже поклонился Марии и вышел из дома на крылечко.

Олег вышел вслед за соседом.

— Врёшь ведь про сигнализацию? Ладно, не приду, но учти: дело твоё не божье, всё равно удачи не будет. Лето жаркое, одна искра — и загорится твой сад, никакая сигнализация не поможет.

Иван Сергеевич долго молчал. Потом, проглотив комок в горле, произнёс:

— Жалко столько детей без отца оставлять. Но и в тюрьме люди живут.

И ушёл.

Прошла неделя, никто в сад не наведывался. Теперь вместо белоствольной берёзы Иван Сергеевич разговаривал с липой. Нежно-душистая во время цветения, та пьянила своей прохладной тенью.Но, обидевшись, молчала. Даже в ветреный день её листва не издавала шелеста. Ни слова, ни вздоха. И только сердце внутри ствола: тук-тук-тук. Как запертая в клетке птица.

А ещё через неделю соседи съехали. Им как многодетной семье выделили участок с домом поближе к городу, к школе и детскому саду. Помимо домашнего скарба, Олег разобрал баньку, снял шифер с крыши и двери.

Мария принесла три буханки домашнего хлеба, банку мёда и, поклонившись зачем-то Ивану Сергеевичу, ушла, не проронив ни слова.Она была благодарна этому седому вежливому человеку, который так смог испугать её мужа, что тот согласился на её многолетние уговоры переехать ближе к городу.

Первые дни и ночи Ивану Сергеевичу было страшно жить без привычных звуков детских голосов, запаха борща и дыма печи. Потом привык. Наступило такое единение с природой, что он чувствовал себя деревом. Статным, стройным дубом, тем самым, к которому мечтает перебраться берёза. Нет, теперь липа.

Лето мучило засухой, вода в колодце опускалась всё ниже и ниже.Пришлось ходить за водой к соседям.Липа благодарно дарила прохладу умаявшемуся с вёдрами Ивану Сергеевичу. Обида Ники-липы прошла, и она шептала нежные глупые слова, совсем как в молодости.

«Медовый мой, Ванечка. Слепыш мой сладкий. Ванька-встанька», — и смех.

Однажды, шепча в ответ слова любви липе, мужчина ясно увидел в утреннем тумане проступающее сквозь кору лицо жены, потом — её покатые плечи, островки грудей.Он подошёл к дереву поближе и обнял ствол, прижавшись седой головой к плечу той Ники внутри. Всё ждал: сейчас её рука вырвется из плена, погладит — и боль в висках уйдет. Боль и правда прошла, хотя Ника «так и не сумела освободить рук».

Гроза собиралась весь невыносимо жаркий день, а разразилась к полуночи, когда сквозь потрёпанные ветром тучи выглянула полная луна.Гром грянул сначала далеко, потом всё ближе и ближе — и скоро огромные молнии пронзали небо там, где поле у леса, приближаясь к одиноким домам. Сначала молния ударила в антенну, спустилась по ней искорками, потом по крыше, но не ушла по молниеотводу, а стекла, словно ртуть, с карниза и превратилась в серебряный шар.

Сфера медленно летала вокруг дома, разбудив своим потрескиванием и сиянием Ивана Сергеевича, приглашая выйти из дома. Мужчина так и сделал. Он пошёл в сад, поражаясь, как шар ловко уклоняется от веток малины и шиповника. А когда Иван Сергеевич понял, куда это порождение неба летит, было поздно.

Шар ударился о ствол липы и распался миллионами искр. Те, сначала холодно-голубые, превратились в ослепительно оранжевые, и дерево занялось огнём.

Липа умирала долго. Иван Сергеевич с вечера не натаскал воды: плохо было с сердцем. И теперь, кинувшись к своему колодцу, обнаружил, что он уже высох. Мужчина уговаривал «Нику» потерпеть, побежал к соседям. Вычерпав их колодец, еле-еле набрал одно ведро воды и поспешил обратно.

Липа гордо не сдавалась огню. Иван Сергеевич с размаху вылил ведро, но этого было мало. Тогда он кинулся в дом, принёс одеяло и стал сбивать огонь, потом просто закутал дерево. Огонь был побеждён. Под одеялом что-то зашевелилось, и мужчина, открыв глаза, отступил на два шага назад, бросив плед на землю.

Из чёрного обгоревшего ствола ему навстречу шагнула Ника. Протянула к нему руки. Мужчина не успел её обнять: дриада рассыпалась пеплом. В стволе дерева сияла дыра с человеческий рост. Иван Сергеевич заплакал, проклиная себя, Бога и погоду.

Потом весь в саже, размазывая по лицу слёзы, побрёл к дому.

Наверное, он бы не выжил, если бы не Мария, жена соседа.Та приехала за забытым скарбом и, зайдя к соседу, увидела того лежащим на веранде.

«Скорая помощь, экстренное шунтирование — и вот вы и снова огурец» — слова лечащего врача-кардиолога. Его выписали через две недели. Он взял такси, но доехал только до трассы, до дома шёл пешком. Уверенный, что дом и сад без него сгорели.

Но после грозы прошли дожди, воздух был свеж, в саду пахло яблоками и мёдом.

Иван Сергеевич первым делом пошел проведать ель. Та так выросла, что стала даже выше него на целую голову. Мужчина долго смотрел на дерево и молчал. Поверить в чудо в третий раз, в то, что Ника, вот она — рядом, сил не было.