Но в шестнадцать я была в пяти годах от возраста, когда я могла получить храм семьи. Теперь храмом будет владеть мама. Мама не любила то место, и отец ясно дал понять, что ему надоело быть одним из главных жертвователей храма Фуджикава. Я не знала, выживет ли храм без его поддержки.

Кто поможет мне очистить храм? Кто поможет мне горевать по мертвым, найти деньги для восстановления зданий и новых жрецов? Не мои родители. И я оставила учебники и тетради в кабинете, так что я даже не смогу подготовиться к контрольной в понедельник. Смерть дедушки могла дать мне пару дней скорби, но как объяснить учителям, что один из Трех великих зол мог появиться в ее дворе через месяц?

Короткий ответ: никак.

— Эй, — Широ отвлек меня от мыслей. — Я рядом, хорошо?

— Прости, — я вытерла слезы с лица рукавом. — Я тебя смущаю.

— Нет, — мягко сказал Широ. — Фуджикава-сан заслуживает, чтобы его оплакивали.

— Это точно… но не на публике, — я издала мрачный смешок. — Я не хочу, чтобы кому-то в поезде было неудобно.

— Не бойся, — Широ привстал на месте, огляделся в вагоне. — Никто не сидит рядом, никто не слушает.

— Тогда я не хочу, чтобы тебе было неудобно.

— И тут не переживай, — Широ посмотрел на женщину, идущую по ряду между сидений с тележкой с едой. — Но с горем проще справляться на полный желудок, а в тележке есть экибен. Ты голодна?

От мысли о еде желудок сжался.

— Нет.

— Мы с тобой в бегах, кстати, — Широ помахал рукой женщине с тележкой. — Ёкаи Ронина могут последовать за нами в Токио. Может, нам придется избегать полиции, все зависит от того, прикроют ли тебя родители. Ешь, когда можешь. Не важно, голодна ли ты. Ешь.

— Звучит так, словно ты уже так делал, — сказала я.

— Как-то так, — ответил он. Он смотрел вдаль, словно он смотрел сквозь время на воспоминание, от которого все еще было больно.

Я не успела попросить объяснения, женщина приблизилась с тележкой с едой. Она слабо поклонилась нам. Мы заказали несколько экибенов — бенто для путешественников в поезде. Я выбрала экибен с красиво уложенным рисом, поджаренным лососем, омлетом тамагояки и овощами. Розовые и белые цветы из тофу украшали еду, делая ее почти милой. Почти. Каждая часть блюда была в своем отделении, красиво разложенная по местам. Я хотела, чтобы моя жизнь стала понятнее.

Я сняла деревянную крышку экибена, ощутила запах риса и уксуса, желудок заурчал. Я не ела с обеда.

— Итадакимас, — сказал Широ, улыбаясь мне. Обычно так всегда говорили перед принятием пищи. Он сложил ладони и поклонился над едой. Нормальное поведение утешало меня. Ритуалы и милые цветы из тофу не исцелят потерю дедушки или храма, но они немного притупят боль.

— Итадакимас, — я не смогла улыбнуться в ответ, но была благодарна.

Мы ели в тишине, слушали гул поезда, несущегося к Токио. Время близилось к девяти вечера, и было не удивительно, что поезд был почти пустым — мы прибудем в Токио после полуночи. Широ сказал, что его мама была «активнее ночью», что бы это ни значило.

— Скажи-ка, — сказала я, поймав палочками кусочек тофу, пытаясь решить, была ли я еще голодна. — Почему ёкаи думали, что осколок Кусанаги спрятан в храме Фуджикава? Это часть императорской регалии, она принадлежит императору, и я думала, что она хранилась в храме Ацута в Нагое, — Я не знала, что меч был разбит, начнем с этого. В историях об этом не говорится.

Широ поймал палочками кусочек осьминога.

— Меч в Нагое — подделка.

— Что? — сказала я.

Он бросил осьминога в рот и жевал, думая.

— В первом веке был император по имени…

— Суджин, знаю, — сказала я. — Потому что императорская регалия дает власть императорам, Суджин сделал копии, чтобы защитить оригиналы. Один набор копий был выброшен в море, когда клан Тайра проиграл в бою Дан-но-ура. Еще один был украден в пятом веке корейским монахом, так говорят. Но оригиналы у семьи императора.

— Ты знаешь свою историю, — Широ криво улыбнулся. Он подвинул наполовину пустой экибен по раскладному столику ко мне. — Осьминога?

— Нет, спасибо.

Он подвинул коробочку, взял кусочек рыбы палочками и бросил в рот.

— Когда копию Кусанаги вернули, жрецы Ацуты отказались показывать хоть кому-то копии или настоящую императорскую регалию. Почему?

— Исторические записи не ясны, — сказала я.

— Почему, Кира?

— Потому что… — я охнула, поняв это. — Потому что украли не копию, а настоящий Кусанаги?

— Именно. А истории — просто истории, — Широ опустил крышку на экибен и подвинул его к пустому месту рядом с нами, взял вторую коробочку. — Во время прошлой кровавой луны около пяти веков назад кто-то подумал, что стоит разбить меч и разослать кусочки по храмам по всей Японии. Храм Фуджикава, видимо, получил один из них.

— Звучит как хорошая идея, — сказала я. — Храмов тысячи, все осколки искать долго.

— Но не вечность, — сказал Широ. — Шутен-доджи собрал все кусочки, кроме одного.

Я прижала ладони к ушам, почти шутя, и зажмурилась.

— И Шутен-доджи нужен еще кусочек Кусанаги но Цуруги, чтобы восстановить клинок, — медленно сказала я, словно я не хотела слышать ответ.

Широ кивнул.

— Ага.

Я опустила ладони на колени.

— Если он найдет его, он использует меч, чтобы убить Богиню солнца, Аматэрасу, и в Японии будет вечная ночь.

— И… знаешь… — Широ прижал лисьи уши к голове, — и во всем мире…

От понимания я ощутила, как медленно угасает свет в душе. Я вспомнила прощальные слова демона в храме:

«Следующее полнолуние будет кровавой луной, и сила Богини солнца в этом мире ослабнет. Когда это произойдет, наш хозяин Шутен-доджи вернется в этот мир смертных и заставит Свет страдать за унижения нашего народа».

— Нам нужно вернуться, — я бросила салфетку в коробочку бенто, забыв о манерах и разуме. — У нас есть всего месяц, Широ. Нам нужно вернуться в храм, помешать им…

— Кира, слушай, — Широ коснулся моего запястья. — Ёкаи Шутен-доджи убежали с прибытием полиции. Пока что там безопасно, а нам с тобой нужны союзники. Нам нужна моя мама и Горо, да? Мы не справимся с Шутен-доджи одни.

Я вдохнула. Он был прав.

Я надеялась на это.

Семь

Красный они

Токио, Япония

Когда мы вышли из лабиринта станции Токио, тьма оставалась в небе. Фонари озаряли тучи. Я выросла в большом городе, но Киото отличался от Токио.

Токио был с десятью тысячами отвлечений. Огни цвета конфет плясали на всех зданиях, которые было видно рядом. Улицы были полны людей. Небоскребы тянулись вверх. Жители тут были модными: многие молодые люди на улицах выглядели как идолы. Мне нравилась грация, красота и мудрость Киото, но от Токио сердце колотилось. Я могла затеряться тут, пропасть в толпе людей и красках и забыть о произошедшем в храме. Хоть на пару минут.

— Я не вижу, чтобы нас преследовали, — Широ озирался, пока мы шли к ближайшей станции метро. — Эта мелочь радует.

— Рано радоваться, вокруг много ёкаев, — сказала я, глядя на толпу на улице. Одна женщина почесала затылок. Она повернулась, и я заметила блеск губ и зубов второго рта на ее затылке. Это была футакучи-онна, женщина с двумя ртами. Безликая ноппера-бо ловила такси. Круглая хитодама сияла вокруг плеч старушки, сияя и защищая. Каждое существо занималось своими делами, игнорируя Широ и меня.

Мы поехали в район Шибуя, а потом отвернулись от огней города к темным переулкам. Мусор тут летал над тротуаром. Черные следы шин виднелись на бетоне. Из урн высыпалось содержимое, воняло гнилым мясом и мочой. Запах усиливался из-за узкости улицы — здания сгрудились, тянулись сверху карнизами, словно обмякли крылья. Мужчины свистели нам. Крики отражались от зданий. И сирены.

Широ, наконец, остановился перед зданием в пятнах света. Я замерла рядом с ним, прочла табличку, криво висящую над фигурой танцующего ёкая: «Красный они».

Они — ёкаи-огры, и Шутен-доджи был их самым известным лидером.

Ветер окружал меня, тянул за одежду. Я обвила себя руками, потерла ладонью руку, не понимая, когда стало так холодно. Браслет покалывало жаром.

— Похоже, это глупая идея, — сказала я.

— Бар немного… необычен, да? — сказал Широ, стуча указательным пальцем по кончику моего носа. Он кивнул на дверь и приоткрыл ее для меня. — Но я обещаю, мама не заодно с Шутен-доджи.

— Ты и про брата так не думал, — сказала я, убирая волосы за уши, нервничая.

Он нахмурился.

— Я знаю, но это — лучший шанс. Идем.

Внутри бар был таким, каких я еще не видела — граффити на стенах с отдыхающей женщиной с голой грудью и змеиным хвостом вместо ног. В красно-фиолетовом свете ее хвост изгибался, манил меня ближе. Корни дерева росли в потолке, тянулись к клиентам бара как руки с когтями. Маленькие древесные духи цеплялись за кривые ветки, мотали головами, как высохшими тыквами. Бутылки сияли за стойкой бара, их краски были как драгоценные камни в таком свете.

Войдя, я будто попала в плотную стену воды. Я давилась воздухом, полным алкоголя, едва дышала.

Как только дверь закрылась за нами, все остановилось.

Все разговоры, все движения — все затихло, только музыка гремела в комнате. Кучизаке-онны смотрели, улыбаясь широкими ртами с острыми зубами. Сотни глаз додомеки прищурились, глядя на меня. Почти сотня ёкаев втиснулись в комнатку. От их взглядов казалось, что я стояла голой.

Для всех этот бар в центре Шибуи выглядел бы нормально — полный модных людей, но ничего сверхъестественного. Редкие люди в баре не понимали, что их окружали монстры, не знали, что их ждало. Может, были слишком пьяны, чтобы такое заметить.

Шипение среди посетителей донеслось до меня:

Та девушка нас видит.

Нет, она просто в мороке. Спроси, кто сделал его для нее. Это нечто.

Морока нет. Клянусь!

Не глупи…

Это правда!

Она не должна быть тут, мы должны быть тут в безопасности.

После произошедшего в храме эти шепоты заставляли мой желудок сжиматься, как хурма, брошенная гнить. Я не думала, что ёкаи боялись людей так же, как мы — их. Или, может, они боялись нас больше — некоторые в современной Японии перестали верить в ёкаев, но они не могли перестать верить в нас. Не все ёкаи были злыми, но многие не считали себя союзниками Аматэрасу. Некоторым я казалась хищником, экзорцистом, опасностью.