Один с дубинкой, другой с жезлом.

Послышалось: «Стой!» — и Вик побежал ещё быстрее. Добежал до крайних домов, не сбавляя скорость, нырнул в переулок. Таких в одноэтажном пригороде Семигорска полно. Длинные и узкие, они тянуться многие километры: пересекаются, кружат и петляют между как попало разбросанных домов, создавая лабиринт развилок и ответвлений. И выводят, в конце концов, в самые неожиданные места.

Преследователи завернули следом — Вик отчётливо слышал сзади топот подкованных ботинок полицейского по брусчатке. Узкий как желоб переулок вёл вора. Слева монолитом возвышался высокий бетонный забор каких-то складов, справа мелькали приземистые строения, огороженные живой изгородью. Шипастый кустарник, — та же колючая проволока! — не имел ни единого прохода, а форсировать его напрямую означало бы полностью лишиться одежды вместе с кожей.

Подошвы скользили по мокрому гладкому камню. Время от времени на пути возникали гигантские лужи, больше похожие на небольшие озёра, и Вик скакал по ним, поднимая фонтаны брызг и разгоняя мелкую волну. К тому же, забор складов шёл уступами, и переулок постоянно поворачивал, забирая влево. Беглец едва удерживал равновесие на крутых поворотах.

Сердце бешено колотилось в груди, дыхания опять не хватало. Горячий пот заливал глаза, смешиваясь с холодными струями дождя. Однако погоня не отставала. Преследователи не видели тягуна, его скрывали бесконечные повороты, но сзади раздавались невнятные выкрики, в содержании которых не приходилось сомневаться.

Внезапно забор кончился, и тут же началось длинное кирпичное здание в два этажа. На первом окон не было совсем, на втором — узкие бойницы, а не окна, забранные к тому же решётками. Проход между забором и зданием Вик сгоряча проскочил, и возвращаться уже не было никакой возможности.

Но впереди он разглядел: здание заканчивается, из-за него выныривает другой переулок, образуя что-то вроде перекрёстка. Живая изгородь плавно загибается вправо, — а в ней, у самого поворота, по-над землёй — открывается едва заметный узкий лаз. Перед лазом привольно разлилась очередная огромная лужа.

Вик не раздумывал ни секунды. Используя разбег, оттолкнулся посильнее и прыгнул, нырнул рыбкой, едва успев выставить руки, — хлопнулся животом по жёсткому дёрну, шлёпнув ногами по луже, — и проехал по мокрым стеблям как на санях с горки — прямо в спасительный лаз! Обдирая одежду, осаживая локти и колени…

Проскочил недлинный тоннель в кустарнике и замер. В шуме дождя приближались, отчётливо грохотали по брусчатке кованые башмаки. Замерли где-то недалеко, забормотали приглушённые голоса: гончие потеряли дичь и решали, как быть. А потом звук шагов стал удаляться.

Вик выдохнул.

Он лежал в относительно сухой и по-своему даже уютной норе среди кустов. Выжидал, вслушивался, восстанавливал дыхание. Но и разлёживаться было некогда, время таяло. Покряхтывая и ругая в полголоса контролёров, ищеек, лужи, грязь и всё на свете, Вик начал выбираться. Носить в себе чужой витакс можно было ещё минут сорок. Не более.

Дождь начался как-то сразу и сильно. Полдня набухал в серых, низких, стеной ставших тучах, но не торопился, выжидал. С силами собирался, влагу копил. А потом как прорвало, и потоки воды хлынули на город. На Центральный район: разноцветные, праздничные, яркие как новогодние ёлки башни; на аллеи, бульвары и площадки для отдыха между ними. На цветники, фонтаны и беседки. Магазинчики всех мастей, паркинги, салоны красоты и фитнесс-клубы.

Ливень свободно гулял по проспекту Развития, что расположился чуть дальше на востоке: банки, офисы, супермаркеты. Косой стеной повис над куполом Собора. Заливал промзону и предместье. Осень в Семигорске скучная пора — холодный ветер, дождь, слякоть и грязь. Даже на выложенных плиткой аллеях Центра — слякоть, даже на гладких тротуарах проспектов — грязь. И ледяной дождь с ветром в Фуфайке и предместье.

Эту квартирку Софья снимала в Центре, как раз в одной из разноцветных башен. Ничего себе так гнёздышко — две комнаты (а больше пока и не надо), превращённые стараниями модного дизайнера в образец вкуса и символ благополучия. Всё стильно, органично, дорого. Не сама, вообще-то, снимала — платил за комнаты Залеский.

Софья смахнула с полировки небольшого изящного столика несуществующие пылинки, расставила приборы, протёрла бокалы. Ужин на двоих, лёгкий и с хорошим вином. Для повышения тонуса…

Всех своих любовников она называла по фамилии. Даже в минуты близости, мешая жаркий шепот с хрипловатыми вскриками — по фамилии. Говорила, что, мол, это такой особый шик, на самом же деле считала искренне — большего эти кобели не заслуживают. Всем им нужно одного, и они это имеют, но и Софья назначает свою цену.

Вот только в последнем пункте случилась оплошность. Череда мужчин, призванных вывести её к заветной цели длилась без конца, но надежд никто так и не оправдал. Сверстники перестали интересовать Софью ещё в школе. Она рано начала встречаться с парнями старше себя: тянулась к сильным, дерзким, не признающим правил и ограничений. Парни оценили симпатичную пацанку со свободными взглядами на жизнь и развитой грудью, при случае пользовались её доступностью, но посвящать в свои дела не торопились. Да Софью и не интересовало, как добывают они витакс и деньги. Ей был важен результат.

А результат повторялся с завидным постоянством один и тот же: одного взяли на горячем, другой пустился в бега, а этого, — ну помнишь, со шрамом на скуле? — убили на прошлой неделе. Парни появлялись и исчезали, Софья оставалась у разбитого корыта. Со временем она стала умнее: от молодёжной безголовой среды, где в первую очередь всегда ценилась необузданная лихость, отошла. Стала подбирать партнёров старше и умнее. Опытнее. В итоге появилось вот это гнёздышко.

Вазочка с фуа-гра и поджаренные чесночные тосты. Как раз к красному вину. Поставила на стол и усмехнулась скептически: всего-то, паштет из гусиной печёнки, а поди ж ты — фуа-гра! Дребедень полная, но Залескому нравится. А кто платит, тот девушку и танцует…

Гнёздышко, гнёздышко… Квартирка, конечно, уютная, но не об этом мечталось. Виделась будущая жизнь яркой, бурной, насыщенной светскими раутами, заграничными поездками, интересными встречами. Если шопинг, то в Париже, если отдых — так в Испании! И такая жизнь существовала — рядышком, только руку протяни.

Огромные номерные счета в ви-банках: бесконечная жизнь, безграничные возможности, абсолютная свобода. И роскошь, и положение в обществе: исполнение любых желаний! Где оно всё? Похоже, девочка, слишком много ты читаешь глянцевых журналов. «Лафа», «Витакс-новости», «Поспешай!» — вон они, лежат на журнальном столике, отсвечивают обложками. После такого чтения ни о чём другом и помыслить нельзя, кроме как о жизни бессмертных.

Так, теперь ветчина. Нет, не ветчина — хамон! Из Испании, с сочащимися соком ломтиками дыни… Дыня там должна быть, правда, какая-то особая. Ничего, Залескому сойдёт и такая, тоже не ахти какой гурман. Эх, какую ветчинку мама готовила, пальчики оближешь…

Родители Софьи были заурядными формалами. Прикупали витакс понемногу, собирали по крохам долголетие. Тряслись над каждой единичкой. Завели счёт в ви-банке, и всё планы строили: вот, мол, скопим состояние, начнём другую жизнь. А потом мама заболела — тяжело, безнадёжно, и счёт её по страховке опустел очень быстро. Встал вопрос о дополнительных вливаниях, но отец отправил супругу в муниципальную клинику и наотрез отказался переводить необходимый витакс из семейных запасов. Практически, дал ей умереть — с чистым сердцем и незамутнённым взглядом. «Семейный витакс, он будет и твоим тоже, деточка…»

После этого Софья, к тому времени уже частенько не ночевавшая под родным кровом, окончательно ушла из дома. Тут и началась череда мужчин, снимавших ей квартиры, клявшихся в любви, обещавших золотые горы. Весь мир будет у твоих ног! Были они и круче, и опытнее тех сорванцов, что кружили Софью в дни нежной юности, но всё опять возвращалось на круги своя — арестован, скрывается, убит. Менялись люди, менялись квартиры, а мир блестящих возможностей пребывал в той же недосягаемости, как и во времена мечтательного девичества.