Пролог

Куин, сын Лостронга, вошел в фамильный особняк через главный вход. Как только он перешагнул порог, запах, свойственный этому месту, мгновенно забил его ноздри. Лимонная мастика для полов. Свечи из пчелиного воска. Свежие цветы из сада, которые доджены срезали на ежедневной основе. Парфюм – его матери. Одеколон – его отца и брата. Коричная жевательная резинка – сестры.

Если «Глейд» когда–нибудь создаст такой освежитель воздуха, то его следует назвать «Аромат Потомственного Богатства». «Восход солнца над жирным банковским счетом».

Или самое популярное – «Просто мы лучше всех».

Из столовой доносились приглушенные голоса, гласные были четкими, как ограненные алмазы, согласные вытягивали подобно длинным атласным лентам.

– О, Лилли, это чудесно. Благодарю, – сказала его мать официантке. – Но для меня чересчур. И не давай много Соланж. Она начала толстеть.

Да, перманентная диета его мамэн распространялась и на следующее поколение: женщины Глимеры должны быть тоньше веточки, когда они поворачиваются боком, и каждая выступающая ключица, впалые щеки или хрупкое запястье считались извращенным поводом для гордости.

Словно схожесть с кочергой делала тебя лучше.

И сама Дева Летописеца оскорбится, если твоя дочь будет выглядеть как здоровый ребенок.

– О, да, спасибо Лилит, – сказал отец ровным тоном. – Мне побольше, прошу.

Куин закрыл глаза, пытаясь убедить свое тело сделать шаг вперед. Переставить одну ногу за другой, это ведь не сложно.

Его новомодные «Эды Харди» показали ему средний палец на такое предложение. С другой стороны, во многих смыслах войти в столовую – словно спуститься в ад.

Он позволил сумке рухнуть на пол. Пара дней, проведенные в доме его лучшего друга Блэя, хорошо повлияли на него, дали передышку от полной нехватки воздуха в семейном особняке. К несчастью, возвращение жгло так, что лучше бы он вообще никогда не покидал этот дом.

Так, ладно, это ведь смешно. Он не мог продолжать стоять здесь как тумбочка.

Повернувшись к стене, Куин наклонился к антикварному зеркалу в полный рост, висевшему справа от входа. Так продуманно. В соответствии с нуждой аристократов выглядеть на все сто. Гости могли проверить состояние своих причесок и нарядов, пока дворецкий принимает верхнюю одежду и шляпы.

Лицо молодого претранса в отражении отличалось идеальными пропорциями, хорошей линией подбородка, губами, которые, когда он станет старше, наверняка будут вытворять развратные вещи с голой кожей. Или, может, он просто размечтался. Волосы как у Влада Колосажателя, торчали вверх острыми пиками, на шее болталась велосипедная цепь и куплена она была не в «Урбан аутфиттерз»... он снял ее с велосипеда на двенадцать скоростей. В общем и целом, он выглядел как воришка, проникший в богатый особняк и собиравшийся обчистить место, умыкнув столовое серебро, украшения и технику.

Ирония заключалась в том, что его закос под гота – не то, что так оскорбляло семью. На самом деле, он мог раздеться, засунуть себе подсвечник в задницу и бегать по первому этажу изображая Хосе Кансеко[1], подкидывая антиквариат и предметы искусства в воздухе – но это и близко бы не стояло к сути проблемы.

Дело в его глазах.

Один голубой. Второй – зеленый.

Ууупс. Прокол.

Глимера не терпела изъяны. В фарфоре или розовых кустах в саду. На обоях, коврах или столешницах. В шелке их нижнего белья или шерсти их свитеров, шифона платьев.

И уж точно никогда – в своем потомстве.

С сестрой было все нормально... не считая «небольшой проблемы с лишним весом», в действительности надуманной, и шепелявости, которую исправит челюстно–лицевая хирургия... а, ну и характера, которым она пошла в мамочку. А это дерьмо ничто не исправит. Брат, с другой стороны, был настоящей–мать–его–звездой, идеальный сын с идеальной внешностью, готовый продолжить их род с женщиной, выбранной для него семьей – в сексе без стонов и пота.

Черт, спермоприемница Лукаса уже ждала его. Брат вступит в брак сразу как пройдет превращение...

– Как самочувствие, сын мой? – спросил отец с нежностью.

– Устал, отец, – ответил низкий голос. – Но еда поможет.

Мурашки прокатились по спине Куина.

Голос не похож на голос его брата. Слишком низкий. Слишком мужественный. Слишком...

Срань Господня, парень пережил превращение.

А вот сейчас «Эды Харди» усвоили программу, протащив его вперед так, чтобы Куин мог заглянуть в столовую. Отец – на своем месте во главе стола. Галочка. Мать – в противоположной стороне от откидных дверей кухни. Галочка. Сестра – лицом к проему столовую, буквально облизывает позолоченную тарелку от голода. Галочка.

Мужчина, сидевший спиной к Куину, выбивался из привычного уклада.

Брат стал в два раза больше с того момента, как к Куину подошел доджен и сказал, чтобы он собрал вещи и отправился в дом Блэя.

Что ж, это объясняло отпуск. Он решил, что отец, наконец, смягчился и уступил просьбе, которую Куин озвучил много недель назад. Но нет, отец хотел, чтобы дефектный покинул особняк на время, пока его брат проходит превращение.

Лукас переспал с телочкой? Кого они использовали в качестве источника крови...

Их отец, всегда избегавший громких жестов, протянул руку и неловко похлопал брата Куина по предплечью.

– Мы очень гордимся тобой. Ты выглядишь... идеально.

– Да, – вторила мать Куина. – Идеально. Соланж, ну разве твой брат не выглядит идеально?

– Да, это так. Идеально.

– У меня есть кое–что для тебя, – сказал Лостронг голосом, ставшим хриплым.

Мужчина запустил руку во внутренний карман спортивного пиджака и достал черную бархатную коробочку.

Мать Куина пустила слезу и аккуратно промокнула влагу, набежавшую под глаза.

– Он твой, сын мой.

Коробочка скользнула по белой столовой салфетке из дамасской ткани, и ставшие огромными руки Лукаса тряслись, когда он взял ее и поднял крышку.

Куин уловил вспышку золота, даже стоя в фойе.

Лукас в молчании смотрел на перстень с печатью, очевидно, переполненный чувствами, мать утирала слезы, и даже отец немного расчувствовался. А Соланж утащила булочку из хлебной корзинки.

– Спасибо, отец, – сказал брат Куина, надев массивное золотое кольцо на палец.

– По размеру, не так ли? – спросил Лостронг.

– Да, отец. Идеально.

– Значит, у нас один размер.

Ну конечно.

В этот момент отец отвел взгляд, словно пытался движением глаз сморгнуть пелену слез.

И застукал Куина, подглядывающего из фойе.

Во взгляде мелькнуло узнавание. Не «привет, как дела», и не «о, как хорошо, подошел еще один сын». Скорее так ты идешь по газону, слишком поздно замечаешь кучу собачьего говна и успеваешь вляпаться.

Мужчина перевел взгляд на свою семью, отгораживаясь от Куина так, словно захлопнул дверь перед его носом.

Очевидно, последнее, чего хотел Лостронг – чтобы этот исторический момент испортили... наверное, лишь поэтому он удержался от жеста против сглаза. Обычно все домочадцы ритуально размахивали руками при виде Куина. Но не этой ночью. Глава дома не хотел, чтобы остальные знали, кто появился среди них.

Куин отвернулся и вернулся за сумкой. Закинув ее на плечо, он поднялся по парадной лестнице в свою комнату. Обычно мать предпочитала, чтобы он ходил по лестнице для слуг, но тогда ему придется нарушить атмосферу любви в столовой.

Его спальня располагалась максимально далеко от комнат остальных домочадцев, по правой стороне в самом конце. Он всегда гадал, почему они не перешагнули черту полностью и не поселили его с додженами... но тогда персонал бы, наверное, массово уволился.

Закрывшись в своих комнатах, Куин сбросил вещевую сумку на голый пол и сел на кровать. Посмотрев на свой багаж, он подумал, что нужно поскорее заняться стиркой – ведь там лежал влажный банный халат.

Прислуга отказывалась прикасаться к его одежде... словно злая сущность в нем осталась на волокнах его джинсов и футболках. Плюс в том, что его никогда не приглашали на официальные мероприятия, поэтому его гардероб нуждался в минимальной стирке...

Он осознал, что плачет, когда опустил взгляд на свои «Эды Харди» и увидел пару капель между пряжками и кожей.

Он никогда не получит фамильный перстень.

И черт... это больно.

Куин растирал лицо ладонями, когда зазвонил телефон. Достав его из косухи, Куин моргнул пару раз, проясняя зрение.

Он нажал «принять», отвечая на звонок, но не сказал ни слова.

– Я только узнал, – выпалил Блэй в трубке. – Как ты?

Куин открыл рот, чтобы ответить, его мозг выплевывал на поверхность различные варианты: «в порядке спасибо зарядке»; «по крайней мере, я не такой «жирный», как моя сестра»; «нет, я не знаю, трахнулся ли мой брат».

Вместо этого он сказал:

– Они выставили меня из дома. Не хотели, чтобы я проклял превращение Лукаса. Похоже, это помогло, потому что он, судя по всему, нормально его пережил.

Блэй тихо выругался.

– А, и ему только что вручили кольцо. Отец отдал ему... свой перстень.

Кольцо с родовой печатью, с символом, который носили все мужчины рода, подтверждая тем самым свою ценность для кровной линии.

– Я видел, как Лукас надевает кольцо на палец, – сказал Куин, чувствуя себя так, словно взял острые лезвия и провел ими по запястьям. – Село как влитое. Смотрелось супер. Ну, знаешь... разве могло быть иначе...

И тут он заплакал.

Посыпался.

Ужасная правда заключалась в том, что под всем своим анархистским «да пошли вы все нах» поведением он хотел, чтобы семья любила его. Жеманная сестра, задрот–брат, отмороженные родители... он видел любовь в этой четверке. Она связывала их невидимой струной от сердца к сердцу, гарантируя заботу, начиная от банального дерьма вроде десертов и до настоящей драмы. И только одно чувство оказалось сильнее этой связи... быть отлученным от нее.

Каждую проклятую ночь своей жизни.