— Грызаный стыд! — цокнул Макузь, — Ваши хвосты занимают буквально всё свободное пространство на кухне!

— Открытие просто на семёрочку, — хмыкнула Фира, продолжая чистить клубни.

Протиснувшись между хвостами — что было несложно — грызь поставил вёдро на положенное место, убрал плавающие на воде куски линялого пуха, и этим остался доволен. Как и всякий грызь, ему очень нравился тот факт, что сегодня ведро, и вчера ведро, и завтра ведро, и уже пухова туча дней по ведру. Убедившись, что возня идёт по плану, Макузь тут же ныкнулся к своему окну.

У окна, за перегородкой от той же самой кухни, находился небольшой закуток между стеной и шкафом, где имелся столик — хотя многие цокали что это «стол», всё-таки это был столик. Сдесь различные грызи — и в основном Макузь — возились с написанным на бумаге, тоесть читали и делали записи, а Фира Олушина шила варежки. Дело было в том, что найти на зиму действительно удобное рабочее место не так-то просто, потому как стёкла, вставленные в окно, были далеко не так доступны, как хотелось бы. Поэтому пока у белки не было подходящего места, она уютилась в учгнезде — что впрочем всем было в пушнину: варежки — штука полезная.

В шкаф соответственно было навалено всего помалу — и коробок с катушками ниток, и пергаментных свитков, и печатных бумажных книжек, и всякое такое подобное. Макузь приступал незамедлительно, потому как сидеть и ждать корма — тупо; грызь вытащил пачку листков третьесортной бумаги, с вечера заботливо сныканных под доску, и поднеся их к маслянке, припомнил на чём остановился. Писать — да и читать тоже — под маслянным светильником можно было минут пять, после чего глаза отказывались продолжать; собственно поэтому Макузь и имел выделенное место у настоящего стеклянного окна. Теперь, подумал грызь, можно помусолить мысли, пока не рассветёт, а подспудно покормиться.

В избе было довольно тихо, потому как клубни при варке грохота не издают, а белки были не любители мозолить друг другу уши, и если кто-то начинал цоцо, то обычно или выходил из помещения, или просто брал ушную раковину и цокал туда прямо по назначению. Это весьма способствовало тому, чтобы каждое грызо чувствовало себя как дома. Значит что, цокнул себе Макузь, белко из цокалища Афигино пишут, что у них не в пух действует смазка для механизмов. Странное дело, потому как такая же смазка в других цокалищах действует ещё как в пух; следовательно, нужно докопаться до причины. Эти распухяи ещё и подробностей в вольном изложении прислали — листов сорок, причём в очень вольном, так что в нулевую очередь попробуй расшифруй…

Возле двери оглушительно загавкал Ежовый, огромное животное, которое постоянно заходило в дом греться, а грызи, чтобы зря не валялся, вытирали об него лапы.

— Зачем лаять как собака?! — возмутился Хлутыш.

— Так он и есть собака, — пожала плечами Фира, — Ему глупо кудахтать, кпримеру.

— Куд-куд-кудахтать?…

Собаку выпустили, чтоб не оглушала своим кудахтаньем… тоесть, гавканьем, а грызи проржались и вернулись каждый к своей возне. Макузь не успел особенно забить голову, когда корм подоспел и пришлось его употребить по назначению — что впрочем, ясное дело, не особо обременяло, если не цокнуть наоборот. Варёная репа и потаты, к тому же посыпанные солью, вызвали большое годование в туловище. Дежурившая по печке Фира вылила оставшийся от варки кипяток в лапомойник, так что появилась возможность и сполоснуть лапы.

Серая плотная облачность не давала рассвету особенно разгуляться, но всё равно стало почти светло, так что если вдобавок не гасить светильник — сойдёт. Грызь устроился на маленьком ящике, набитом сухим мхом, и пользуясь «кратким словарём сокращений, какие приходят обычно под уши», расшифровал оставшиеся манускрипты. Ну тут примерно понятно, сразу решил Макузь, скорее всего неправильно смешивают с жиром. Но не факт. Раздумывая про не факт, он неизбежно пырился на белку, которая сидела привалившись к шкафу и ловкими движениями лапок прошивала куски материи, превращая оные в варежки. Фира была очень пуховая — что впрочем по умолчанию, потому как белки все пуховые — а также рыже-серая с белым брюшком, и развесистыми кисточками на пушистых ушках. Одна только возможность потаращиться ушами на эту зверушку весьма подогревала Макузя. У белки были бельчата и согрызун, обитавшие в гнезде невдалеке, килошагах в пяти — это считалось тоже «в Щенкове»; когда она накапливала работы по прошивке изделий, то добиралась досюдова и бывало, оставалась на несколько дней, пока не растрепливала всю возню.

Эта белка Макузю весьма нравилась, что впрочем ни разу не оригинально — ему вообще нравились зверьки, так что и. Вслуху этого грызь всегда старался помогать ей, хотя возможностей для этого много и не имелось — как и всякая белка, Фира всё любила сделать лично. Видимо придётся лично тащиться в библиотеку, подумал Макузь с некоторым опушневанием — потому что таскаться туда уже слегка надоело, чуть что — в хранилище, как овощ, честно цокнуть.

— Света нынче нипущища нету, — тихо цокнула Фира, глядя в окно. Нельзя было цокнуть, чтобы это её особенно расстроило, — Зато облака такие серые, как лисий пух.

— Лисий? — удивился Макузь, — Йа думал, лисы рыжие.

— Это где как, у нас в околотке серые, — белка задумчиво поглядела на небо, плоховато видное через замёрзшее стекло, — Короче цокнуть, облака в пух.

— Да облака они всегда в пух, — не мог не согласиться грызь, и согласился, — Вот когда мозги выносят — это мимо пуха…

Когда рассвело настолько, что дальше уже явно светать не будет, Макузь выбрался из помещения, поднялся по лестницам на третий этаж и прошёл мимо трёх башен, в 17ю избу, вовсю дыша воздухом. Если через пол-дня морозец мог и поднадоесть, то выйти ненадолго — вообще чистые орехи. Кстати о, подумал грызь, вынул из кармана один таковой и с хрустом разгрыз. По пути он также напоролся на Хоря — не на того который на четырёх лапах и живёт в норе, а на белкача по имени Хорь.

— Мак, есть мешки, — цокнул тот, — Надо бы зайти в мехсарай, там пригнали какую-то колымагу, хотят чтобы эт-самое, а из тамошних никто не шарит.

— Им допуха как срочно? Если нет, то ну к курицам, потом как-нибудь. Авось к тому времени сами разберутся.

А то взяли привычку, как что — сразу к жажинеру. Чини, чини, чини, чини. Данунапух. Выбросив это из-под ушей, он скользнул в дверь, чтобы не выпускать тёплый воздух, обошёл перегородки, делившие избу на помещения, протиснулся между предметами и порывшись в шкафу, изъял необходимую документацию, которая просвещала, где взять другую документацию — тобишь, там имелись списки книг и номера полок, где таковые находились, потому что иначе найти что-либо в нескольких избах, забитых бумагой и свитками — дело почти дохлое. Пройдя к указанному шкафу, Макузь обнаружил там пустое место и почесал за раковиной, которая ушная. Он уже прекрасно знал, что материалы библиотеки грызи хранят бережно и куда попало не утаскивают, а если нет на месте — значит кто-то использует по назначению, сидючи на этаж ниже.

Предвкушение Возни всегда было достаточной мотивацией для грызей, так что до самой Возни они добирались быстро — а Макузь был таким же грызем, как и десять из десяти оных. Вслуху этого перспектива длительного нагруза головы его ничуть не пугала, а местами и радовала. По пути пришлось снова ржать, потому что снизу кто-то подпевал

— И заткнись, не заткнули пока! — закончил другой голос.

В 16-й избе, та что как раз на этаж ниже основного хранилища, имелась весьма большая комната для общего обцокивания, но помимо этого там имелась и прорва прочих малюсеньких помещений, отгороженных плетнём и закрытых калитками. При незнании топографии тут можно было проплутать битый килоцок, даром что сама изба от силы шагов десять квадратом. Не то чтобы от этого был особый прок, просто грызям нравилось, когда прорва закутков, вот они и делали прорву закутков. Исходя из всего вышецокнутого, сразу по входу в избу вошедший попадал в идеально тёмный корридор, освещаемый только малюсеньким масляным светильником.