Отец Тоннсдэйл был священником Миллисэнт, отравившим моих родителей, и почти отравившим семью Ланкастеров несколько лет назад, вскоре после того, как я впервые обнаружил свои способности. Он также, как она догадалась, был первой ниточкой, которая заставила меня задуматься о её познаниях в ядах.

— Я не в том положении, чтобы судить о твоём прошлом, Элиз, — заверил я её. — Ты всегда была добра ко мне, почти как вторая мать, но жизнь также преподала мне ряд трудных уроков. Я просто хочу узнать как можно больше.

На миг её взгляд встретился с моим, и тут она нырнула в омут:

— Поначалу мне давали рутинную работу, а также стандартные классы, которые преподавали большинству девочек, но когда с течением времени моё тело приобрело округлости, меня послали работать в бордели. Инструкторы также заметили мою отличную память и склонность к учёбе, поэтому со мной занимались углублённым изучением лекарского дела, а также травничества.

Выражение на моём лице, наверное, было недоверчивым, вопреки моим попыткам сохранить гладкое лицо. «Мать Дориана была проституткой!?»

Элиз опустила взгляд:

— Не нужно так гримасничать, Мордэкай. Уверена, ты ни за что не ожидал узнать, что вдова Грэма Торнбера была наёмной девицей для услад, но факты редко бывают такими, какими мы бы хотели их видеть. В то время я не гордилась своей работой, хотя время от времени получала от неё удовольствие. Не буду об этом лгать. Это было неприятно, но совсем не так ужасно, как некоторые полагают. Меня хорошо кормили, и, как с проституткой, обращались в несколько раз лучше, чем с обычной церковной работягой.

Я бы затруднился сказать, кто из нас был более смущён раскрытием её прежней работы в качестве вечерней леди. На самом деле, рассматривая этот термин, я начал осознавать, что именно поэтому их и называли «вечерними леди»[4], хотя прежде я никогда не думал, что церковь, благоговевшая перед «Леди Вечерней Звезды», заведовала борделями. «Маркус наверняка рассмеялся бы, узнав, что я не был в курсе причины, по которой их называли вечерними леди».

Элиз внимательно наблюдала за моим лицом:

— Ты, вроде, глубоко задумался. Тебя шокирует знание о моём позорном прошлом?

Я почти спотыкался о слова, силясь поправить её неверное понимание:

— Нет! Ум, ну, да, немного. Но на самом деле самым шокирующим было узнать о том, что церковь занималась проституцией.

— Так ты говоришь, что всегда ожидал, что я была распутной женщиной? — спросила она, подняв бровь.

— Нет, конечно нет! — мгновенно сказал я, но был достаточно мудр, чтобы понять, что она сейчас она меня лишь дразнила, вероятно — чтобы снять напряжение от раскрытия такой шокирующей тайны. Я отплатил ей тем же, ответив с полной искренностью: — Элиз, я всегда был о тебе высокого мнения. Я никогда не знал о твоём прошлом, но женщина, которая вырастила Дориана, любила Грэма, и с симпатией относилась ко мне, как к мещанину, играющему среди детей не своего круга — эта женщина всё ещё передо мной. Ничего из того, что ты пока мне рассказала, не изменит этого ни на йоту.

Её глаза наполнились слезами, но, как это сделала бы Роуз, она отвела взгляд, чтобы скрыть лицо.

— Твои слова добры, Мордэкай, но подожди, пока я не закончу свой рассказ, прежде чем одаривать меня такой добротой. Твоё мнение ещё может измениться, — заявила она. Я начал было возражать, но она подняла ладонь: — Позволь мне продолжить, — сказала она. — Несмотря на твоё невежество, которое, наверное, свидетельствует в твою пользу, всем известно, что многие бордели, особенно в Албамарле, находятся под управлением Церкви Миллисэнт, или, точнее, находились. Твой запрет на церкви в столице, вероятно, возымел на это какой-то эффект. Я буду удивлена, если они перестали интересоваться оставшимися борделями, всё ещё работающими в столице.

— Но почему? — вставил я. — Я много лет назад расстался с иллюзиями по поводу благочестивой природы религий сияющих богов, но мне кажется, что проституция никак не укладывается в их «публичный» образ. Зачем церкви намеренно марать свою репутацию?

— Твоя иллюзия была основана на детских нравоучениях. Уверяю тебя, взрослое общество всегда знало и принимало их другие «деяния». Бордели считались, по крайней мере — публично, помощью для страждущих неженатых или несчастных мужчин. А не публично они были центрами сбора сведений. Интимные разговоры, собранные шлюхами в этих логовищах удовольствия, тщательно просеивали и очищали для использования старейшинами церкви. Эти сведения были ресурсом ценнее золота, и могли быть использованы для контроля и манёвров, для шантажа и уведомления. К тому времени, как мне исполнилось шестнадцать, я была одной из самых успешных и желанных шлюх на службе церкви, но мои таланты простирались гораздо дальше простых телесных удовольствий. Выяснилось, что у меня имелись смышлёность и талант, необходимые для изучения дополнительных навыков. Меня учили скрытым тайнам церкви. Учили искусству сбора сведений, техникам убийства, и знаниям о ядах. Служители Леди изучали искусство отравления с самого своего основания, ещё до Раскола, и я была, возможно, их самой способной ученицей.

Она наконец достигла сути того, о чём я подозревал, хотя мне всё ещё было не по себе от того, как она произнесла слово «убийства».

— Как ты… — медленно начал я, позволив своим словам повиснуть в воздухе.

— Как я оказалась замужем за отцом Дориана? — со смехом сказала она. — Тут всё довольно просто: меня сначала приставили к нему для сбора сведений, а позже приказали его убить.

Моя голова уже плыла от алкоголя, поэтому на миг я не поверил своим ушам:

— Чё?

— Ты меня слышал, — сказала она, прежде чем повториться: — Мне приказали убить Грэма Торнбера.

В какой-то момент у меня отвисла челюсть. Заметив это, я быстро закрыл её, отчётливо щёлкнув зубами.

Элиз улыбнулась:

— Эндрю Трэмонт, Герцог, хотел шпиона в доме Ланкастеров. Он заплатил церкви большую сумму денег, чтобы такого человека заполучить, а поскольку моё начальство уже знало о регулярном посещении Грэмом борделя, то я стала очевидным выбором.

— Регулярном посещении?

— Грэм был более мирским человеком, чем наш сын. В молодости он приходил в место, где я работала, и сразу же мне приглянулся. Мы с ним регулярно встречались в течение нескольких месяцев, прежде чем пришёл запрос о том, чтобы я попыталась использовать его для пользы Герцога, — тихо объяснила она.

— Так они хотели, штобы ты за ним шпионила? — сказал я, невольно шепелявя.

— Я уже использовала его в качестве источника информации. Они хотели чего-то посложнее. Мне было приказано скомпрометировать его, завести его в ситуации, где ему пришлось бы пойти на мелкий обман — такие вещи, которые казались бы безвредными, но которые, как он знал, шли бы вразрез с желаниями его лорда. В целом, этот метод заключается в просьбах о мелких услугах, которые со временем ставят его в очень невыгодное положение. В конце концов агент прекращает играть, и угрожает выдать свою цель. С этого момента отношение становится неприятным, холодным шантажом и эксплуатацией, цель по сути заставляют пойти в услужение тому, кто платит агенту, — объяснила она.

— И каким ображом это вшё превратилошь в жаказное убийство? — спросил я, и меня внутренне перекосило от моего произношения, но я знал, что никакой надежды не было — алкоголь проник в мой мозг, и я уже начал постепенно неметь.

Она вздохнула:

— Проблема встала, когда он отказал мне в моих просьбах. Он был жуть каким неуступчивым, когда доходило до моих маленьких «одолжений». Он упорно отказывался делать что-либо, что шло вразрез с желаниями Ланкастера. Всё это раздражало, и раздражительнее всего был тот факт, что он всегда носил мне цветы.

— Шветы?

— Когда он пришёл увидеть меня в первый раз, он принёс ромашки, — сказала она с лёгкой улыбкой. — Почти никто не приносит шлюхе цветы, хотя чем-то неслыханным это не является, но он приносил их каждый раз, когда приходил. Будь уверен, он знал, за что платит, и получал своё сполна, но всегда вёл себя так, будто ухаживал за мной. Для девушки, которая была рождена в семье нетитулованного дворянина, а потом стала проституткой, это была горькая радость. Это напоминало мне о моей прежней жизни, о моих надеждах и мечтах о нормальной жизни. Через несколько месяцев я начала злиться. Я была уверена, что он водил меня вокруг пальца. К тому времени он догадался, в чём заключалась моя игра, настолько много моих просьб он отклонил. Но он продолжал приносить цветы — дикие цветы, лилии, гардении, розы, всё, что он мог найти, в любое время года. Что хуже, он платил вдвое больше, сколько бы я ни просила, всегда говоря: «Это — для тебя, а это — для того, кто позже заберёт твою плату». Он знал, что большую часть зарабатываемых мною денег у меня забирали, поэтому платил дважды, чтобы я и себе могла оставить, и своей госпоже дать её долю. Я не могла понять его, или его мотивы, и это сводило меня с ума.

Пока она говорила, я почти мог видеть Дориана, делающего что-то подобное, если бы он когда-либо осмелел настолько, чтобы зачастить в такое место. Его отец явно тоже был безнадёжным романтиком, хотя, очевидно, был очень приземлённым в своих желаниях.

Леди Торнбер продолжила:

— Мои хозяева теряли терпение из-за отсутствия у меня прогресса, поэтому я наконец решила попробовать что-то более прямое. Во время его следующего визита я призналась в своей двуличности, и пригрозила обнародовать его тайные визиты в бордель. Хотя особого скандала из этого сделать бы не получилось, я убедила себя, что его строгое чувство чести наверняка было основано на гордости, которая не вынесет того, чтобы её запятнали. Я была уверена, что он предаст, лишь бы не запятнать своё имя ни на йоту.