Пролог

Вначале Кэтрин Талберт старалась бежать как можно тише. Ей казалось, что он ушел, но уверенности не было. А ужас рождал желание бежать. Но она ползла, не осмелившись даже поискать хоть что-то, способное прикрыть ее обнаженное тело. Кэтрин понятия не имела, где находится, и луна, сокрытая тяжелой завесой туч, не смогла бы ей помочь. Она напрягла зрение изо всей силы, но не увидела ни лучика искусственного освещения, который мог бы указать на близость жилого дома. Конечно же, рядом не было никаких домов. Иначе кто-то услышал бы ее крики. Кто-то обязательно бы услышал.

У Кэтрин кружилась голова, она ослабла от голода и истощения, а тело болело от синяков и внутренних повреждений, но она испытывала лишь отчаянное желание бежать.

Освободившись из ловушки, Кэтрин наугад выбрала направление и сейчас двигалась максимально быстро, чтобы при этом не шуметь. Она не видела дороги и не ощущала ее босыми ступнями, а просто торопилась прямо во тьму надвигающегося леса, инстинктивно ища укрытия.

Она проползла мимо мелкого ручья, забыв о змеях, грязи и других девчоночьих заботах, которые взволновали бы ее раньше.

Она просто хотела выжить. И все.

Она просто хотела выжить.

За ручьем местность поменялась, и она поняла, что двигается в горы. А раньше они казались ей такими привлекательными. Но сейчас… Ее голые ступни были покрыты синяками и царапинами от выступов, появляющихся то здесь, то там. Грубые корни, оголенные весенними ливнями, вынуждали ее шататься и спотыкаться. Иногда она падала.

Но Кэтрин вставала и продолжала идти.

Ветки тянули ее назад, подлесок сопротивлялся попыткам двигаться вперед, но она практически не ощущала свежие раны, которые добавлялись к порезам и синякам, и так покрывающим ее тело.

Тягостную жару ночи не развеивало ни малейшее дуновение ветра. А тишину и спокойствие нарушал лишь звук ее тяжелого дыхания.

Внезапно под ее ногой раздался хруст ломающейся ветки, и Кэтрин в панике отбросила всякую осторожность.

Он мог не уйти. Он может следовать по пятам. И здесь его земля, его дом, я уверена, он все здесь знает… О боже…

Быстрей. Она должна двигаться быстрей.

Так быстро, как только может.

Ее глаза немного привыкли к темноте, и она могла больше не врезаться в деревья, но не более того: все остальное казалось лишь тенями и различными оттенками черного.

Кэтрин карабкалась изо всех сил, хватаясь за выступы, узловатые ветви и жалящие кусты. Вначале она даже не чувствовала порезы от шипов, боль от содранной кожи или уколы листьев между пальцев. Ее дыхание вырывалось рыданиями и всхлипами, а ноги жгло, а она все карабкалась, и карабкалась, и карабкалась. Тропы не было, был лишь жесткий неподатливый склон, усеянный крупными булыжниками и высоченными деревьями, корни которых то там, то здесь появлялись на поверхности и вплетались в гору.

Кэтрин наконец добралась до вершины и постояла немного, пошатываясь и держась за небольшое дерево. А затем заставила себя идти дальше. Спуск должен быть легче, но нет. Сейчас она начала чувствовать боль израненных ступней, жар, который указывал на то, как сильно ветви и шипы изранили ее обнаженное тело. И все равно она пробивалась дальше. А сейчас ей приходилось бороться еще и за равновесие, потому что появилась опасность упасть и скатиться, потерять опору и уже не подняться.

Кэтрин потеряла счет времени. Она карабкалась на хребет, чтобы, спотыкаясь и шатаясь от неустойчивости, спуститься вниз и наткнуться на новый хребет. Снова и снова. Ей казалось, что прошли часы. Ее дыхание прерывалось, а мышцы горели.

Постепенно адреналин сошел на нет, и утомление навалилось на нее.

Кэтрин начала шататься, покачиваясь то влево, то вправо. Она падала и поднималась.

Карабкалась.

Все время карабкалась.

И ощущала лишь стремление не останавливаться.

Ее ободранные ладони хватали все, что могло помочь ей карабкаться, устоять на ногах, но она все чаще и чаще падала, и не поднималась все дольше.

Отдыхаю, говорила она себе.

Ее поцарапанные щеки касались поломанных ветвей, листьев и иногда гранита, а легкие вдыхали затхлый запах земли. Она настолько устала, что ей было все равно. Иногда Кэтрин засыпала, а потом снова вставала и продолжала идти. И наконец до нее дошло, что она может навсегда заблудиться в этих лесах, потеряться, так и не найдя помощь.

И это осознание вновь заставило ее идти. Прошли часы. А это значит — скоро рассвет. А при свете дня она точно сможет найти помощь.

Точно.

Потому что ей хотелось жить. Пережить все это и изменить свою жизнь, которая до сей поры была бесполезной и бездумной. Сейчас Кэтрин хотела большего. Обзавестись семьей, детьми. Состариться и забыть об этой ужасной тьме, агонии и ужасе. Выкинуть из головы лицо чудовищного зла.

Ей хотелось жить.

Она вновь прокладывала себе путь на очередном спуске, щурясь, потому что во тьме показался просвет. И подлесок вроде бы становится не таким густым.

Медленно шагая, подтягивая себя онемевшими руками, она вновь карабкалась. Ей казалось, что вершина хребта близко, и она говорила себе, что отдохнет там. Может, посидит немного и подождет, когда взойдет солнце. Говорила себе, что несмотря ни на что, выживет и увидит новый день.

Но все случилось неожиданно. Она подтянулась в очередной раз, и ей прямо в лицо ударил светло-оранжевый луч, полностью ослепивший ее.

Свет был теплым и невероятно ярким после часов темноты. После дней темноты. Это было замечательно.

Кэтрин хотела наконец попасть на свет. Окунуться в него, почувствовать тепло.

Она стала подниматься еще упорней, хватая очередной побег, чтобы подтащить свое тело выше, но в этот раз дерево оказалось негибким и щелкнуло с куда большей силой, нежели она ожидала, толкая, практически швыряя ее вперед. И онемевшие ноги в этот раз не почувствовали, что каменный острый край означал не просто вершину очередного хребта.

Это оказалась отвесная скала.

У нее даже не было шанса удержать равновесие, шанса спасти себя. Кэтрин Талберт полетела, ощущая абсолютную и восхитительную свободу. И на мгновение она почти поверила, что приземлится безопасно.

Только лишь на мгновение.

Она упала, купаясь в лучах восходящего солнца, без звука, потому что страх перед ним был куда сильнее всего остального. Ее последней мыслью было, что даже это лучше того, от чего она сбежала.

Кэтрин Талберт был двадцать один год.