— Так тихо. — Ческа прижалась щекой к моей руке. — Покажи мне, — сказала она. — Покажи мне, почему тебе здесь так нравилось. Почему она так любила это место.

Моя мама.

Это была гребаная встреча Чески с моей мамой.

Эта дорожка. Я гулял со своей женщиной по акрам, которыми мы владели. Через рощу деревьев и сад, который Перл и мама сажали давным-давно, теперь заросший и дикий, а растения давно отцвели и сгнили. Ческа так и не отпустила мою руку. И с каждым шагом я чувствовал, как чертова потеря моей сестры и мамы проникает все глубже и глубже. Как должно было быть много лет назад.

Мы свернули с тропинки, ведущей в сад, и я остановился, как вкопанный, на том месте, где когда-то стоял дом. Мои легкие сжались, словно кто-то сдавил их в кулаке. Мое сердце колотилось все быстрее и быстрее, будто собиралось вырваться из груди, а желудок сжался так сильно, что мне показалось, будто мышцы вот-вот разорвутся пополам.

Поцеловав тыльную сторону ладони Чески, я отпустил ее пальцы и сделал шаг вперед. Мои ноги словно налились свинцом, когда я заставил их дойти до центра места, где когда-то стоял дом. Я поднял голову к ночному небу и почувствовал запах дыма, который мог бы поглотить пространство. Густой черный дым заглушал тяжелый запах роз, которые мама с сестрой посадили по периметру дома.

Розы… От Чески тоже всегда пахло розами.

Я открыл глаза и моргнул, каждое движение моих век роняло на мои щеки слезы. Ветер уносил их так же быстро, как они появились. Я, черт возьми, плакал. Проливал все больше и больше слез, как проклятую грешную воду Адли. Будто дань их жизням. Жизням, отнятым нашим темным преступным миром. Какими-то заклейменными ублюдками, которые разрывали мою семью на части так много лет, что невозможно сосчитать.

Я наклонился, опустив руку в землю под ногами. Грязь проваливалась сквозь пальцы. Слезы текли по моим щекам и капали на землю, присоединяясь к невидимому пеплу членов семьи, которых я любил больше всего.

— Арти. — Я закрыл глаза и услышал, как мама зовет меня по имени, как будто она была прямо у меня за спиной. Я чувствовал ее руку на своем плече. Сильный запах дорогих духов, которые папа покупал ей на каждое Рождество. — Я люблю тебя, мой мальчик, — шептала она мне на ухо. — Мой милый, милый мальчик. Я скучала по тебе.

— Я тоже скучал по тебе, мама, — прошептал я в ответ.

И я, черт возьми, сломался. Мои плечи затряслись, когда годы и годы горя лились из меня на землю Котсуолда. Мое испорченное, разорванное в клочья сердце истекало кровью подо мной. На той самой земле, где лежали тела моей мамы и сестры, когда они горели. Когда они испускали свой последний вздох. Мои руки и колени уперлись в землю, пока я разваливался на части.

Я с трудом дышал, когда это видео снова возникло в моем сознании. Я мысленно повторял шаги ублюдка на экране, заливающего бензином дом и заталкивающего мою семью внутрь. Он чиркнул спичкой и бросил ее, совершенно не заботясь о том, что убивает мою мать. Мою маму. Мою сестру. Мою надоедливую младшую сестренку, которую я так сильно хотел разозлить каждый день.

Руки обхватили меня, и я прижал голову к груди Чески.

— Я здесь, — сказала она. Ее слова обволакивали меня и прогоняли запах огня, дым, который заполнял мои легкие и лишал возможности вдохнуть свежий воздух.

— Они умерли, — сказал я срывающимся голосом. — Они, черт возьми, умерли, а я их не спас.

— Ты не мог их спасти, — поправила Ческа. — Ты был ребенком. — Ребенок, который был занят своим первым убийством, когда все рухнуло.

Я сел и провел руками по лицу. Ческа сидела рядом со мной, положив руку мне на спину.

— Их убили, принцесса. — Она кивнула, и слезы покатились по ее бледным щекам. — Их, убили.

— Я знаю, малыш.

Я вздохнул, а потом мой желудок сжался, когда я подумал, может ли мама видеть меня сейчас. Если бы только, где бы она ни была, она могла увидеть меня здесь, наконец-то узнавшего правду о ее смерти.

Но мое гребаное сердце едва не остановилось при этой мысли.

— Ты думаешь, они видят, во что я превратился? — спросил я. Ческа попыталась прочесть выражение моего лица, и я подумал, это потому, что она не знала, как отнестись к вопросу. Я сам не был уверен, что именно я вкладывал в этот вопрос.

Гордилась бы она мной или ужаснулась тому, чем я зарабатываю на жизнь?

Ческа положила руки мне на щеки.

— Мне кажется, она тебя видит. Я думаю, она видит тебя, улыбается, любит и так гордится тобой, что ей больно видеть тебя снова. Потому что не может прикоснуться к тебе, поцеловать в щеку и сказать, как она гордится тем, что ты так заботишься о своей семье. Как жертвуешь своим счастьем снова и снова, чтобы не сломаться, чтобы не упасть. И я думаю, что это разбивает ей сердце. Видеть, как бремя таких тяжелых испытаний давит на тебя. Как ты отталкиваешь людей, только чтобы не принимать горечь потери. — Ее нижняя губа задрожала. — Что ты нашел любовь, которую заслуживаешь. Но боролся с ней так много лет, что она сделала тебя измученным и чувствующим себя недостойным такого дара.

— Она бы тебя полюбила, — сказал я.

Лицо Чески погрустнело.

— И я уверена, что полюбила бы ее. И твою сестру тоже.

Я кивнул, и улыбка тронула мои губы. Потому что Перл полюбила бы Ческу. Она много раз говорила мне, что хотела бы иметь сестру вместо меня, своего надоедливого старшего брата.

Я стоял на коленях, пока небо не начало светлеть. До тех пор, пока непроглядная темнота неба не начала превращаться в королевскую синеву. Взяв Ческу за руку, я сказал:

— Поехали домой.

— Мой ли это дом? — прошептала Ческа, показывая мне, как глубоко ранили ее мои слова прошлой ночью.

Я не знал, то ли меня толкнуло ощущение мамы рядом, то ли это была просто Ческа. Мое сердце и гребаная темная душа признают ее своей и заявляют на нее права навсегда. Я притянул ее лицо к своему.

— Принцесса… — сказал я, чувствуя, как пульс бьется у меня на шее. Чувствуя, как жар обжигает кожу, несмотря на то, что было чертовски холодно. Ческа затаила дыхание. — Я… — Я крепко зажмурился. — Я люблю тебя.

— Артур, — вкрикнула Ческа и прижалась губами к моим.

— Все, что у меня есть, принадлежит тебе, принцесса, — сказал я, и Ческа прижалась к моей груди. — Все… все твое.

— Мне просто нужен ты, — вздохнула она. — Я всегда хотела только тебя. Только тебя, Артур.

Дорога обратно в Лондон была тихой, зимнее небо светлело, пока не выглянуло солнце, и мы не остановились у церкви. Ческа уснула на мне, положив голову на колени. Не желая будить ее, я отнес ее в церковь. Бетси и Чарли вышли в коридор, проверяя, кто только что вошел.

Когда Бетси увидела Ческу в моих объятиях, обвившую мою шею руками даже во сне, она облегченно улыбнулась мне и вернулась в свою комнату. Чарли подмигнул, решив не говорить мне ничего о выходе из дома, когда я приказал всем остальным не покидать этих стен.

Я положил Ческу на кровать, снял с нее кроссовки и накрыл одеялом. Она пошевелилась, но, в конце концов, сон снова поглотил ее. Я снял пиджак и пошел на кухню. Когда чайник вскипел, приготовил себе чашку чая. Я был измотан, чертовски пуст внутри, но... Чувствовал себя по-другому. Как будто только что очнулся после десяти лет нокаута. Как будто только что вышел из годичного шторма в гребаный ясный день.

Я зашел в гостиную, чтобы выпить свой гребаный чай, и увидел, что Винни сидит на своем обычном месте. Этот придурок почти никогда не спал. Он, как всегда, сидел у огня. Я почти вышел из комнаты, нуждаясь в одиночестве. Но остановился в дверях, вспомнив о Ческе. О той ночи, когда он рассказал ей о ее подругах, о том, что они не винят ее в своей смерти. Я подумал об Эрике и о том, что он сказал несколько недель назад… «У тебя ведь нет параноидальной шизофрении? Ты гребаный медиум или что-то в этом роде. Каждый день говоришь с мертвецами…»

Мои ноги начали двигаться прежде, чем я осознал это. Я сел напротив Винни, моя рука с чашкой чая дрожала.

— Арти, — поприветствовал меня Винни, на лице у него расползлась маниакальная улыбка. Я понятия не имел, что происходит в голове моего брата. Не был уверен, как он переживает каждый гребаный день. Но из всех нас, с галлюцинацией Перл рядом с ним, он, вероятно, был, по иронии судьбы, единственным, кто жил хоть какой-то нормальной жизнью.

Мне казалось, что, несмотря на душевную болезнь, он счастлив.

— Вин. — Я сделал глоток горячего чая, ощущая, как он обжигает горло. Винни, как всегда погруженный в свои мысли, смотрел на огонь. Но, словно прочитав то, что было у меня на уме, он повернулся ко мне, и я понял, что он ждет, когда я заговорю. Его светлые до плеч волосы скрывали половину лица. Мое сердце колотилось так, словно я только что пробежал чертов марафон.

Я медленно подался вперед в своем кресле, ритмичное тиканье дедушкиных часов позади меня почти заглушало мой голос, когда я спросил:

— У них все хорошо? — мой голос был так слаб, что я не был уверен, что Винни услышал меня. Пока он не кивнул. Я кивнул в ответ. — Они… — Я уставился на свои руки. Потом поставил чай на стол между нами и сцепил пальцы, подняв глаза на Винни. — Они чувствовали боль?

Винни не нужно было объяснять, о ком я говорю. Он знал. Так или иначе, он всегда знал.

— Никакой боли, — сказал он, качая головой. — Это было быстро. Как будто просто заснуть.

Меня охватило облегчение. Я глубоко вздохнул и поднялся на ноги. Я устал, как собака, и мне просто нужно было поспать. Мне чертовски хотелось прижать Ческу к себе и закрыть глаза. Проходя мимо Винни, я в знак благодарности положил ему руку на плечо.

Он схватил меня за руку, когда я собрался уходить. Я посмотрел на своего брата по оружию, и он сказал:

— Она рада, что ты вернулся. — Волосы на затылке встали дыбом. — Что попрощался. Она была рада видеть тебя там. — Я кивнул, чертовски уверенный, что не смог бы заговорить, даже если бы попытался. — Винни отпустил мою руку. — Твоей маме нравится Ческа. Она ей очень нравится. Сказала, что счастлива, что ты впустил ее в свое сердце... наконец. — По коже побежали мурашки. Потому что я слышал, как мама говорила это. Слышал, как она с сильным акцентом кокни произносит эти слова, а потом целует меня в щеку.