Глава 5

Эверетт

Похлопав по заднему карману джинсов, я чувствую сложенный лист, который засунул туда утром, когда одевался, и облегченно выдыхаю. Когда дело касается этой проклятой бумажки, я, словно больной обсессивно-компульсивным расстройством, должен проверять задний карман каждые пару минут, чтобы убедиться, что она все еще там.

Шесть месяцев назад я хотел сжечь это письмо. Полгода назад я не мог справиться с болью, которую вызывали написанные в нем слова, и пытался упиться до смерти. Но теперь я не могу вынести, если оно не со мной. Я паникую, пока не удостоверюсь, что не потерял его, не забыл положить в карман, чтобы носить с собой повсюду.

Я столько раз разворачивал его и складывал обратно, что бумага того и гляди порвется по линиям сгиба. Но открываю я письмо не потому, что хочу перечитать – каждое слово и так запечатлено в моем мозгу и не нужно смотреть, чтобы вспомнить слова Эйдена, – а потому, что мне становится спокойнее, когда я вижу его почерк. Он дает мне силы держаться подальше от выпивки и вставать каждое утро с желанием жить, двигаться вперед и работать над собой, чтобы стать лучше.

Не знаю, что именно повлияло на меня тем вечером, шесть месяцев назад, когда Джейсон, придя с работы, нашел меня еле живым на полу гостиной – его взгляд, слова или упоминание имени Кэмерон, – но это, черт возьми, сработало – я пробудился. Мне нужно было признать, что я ничего не мог сделать для спасения своего лучшего друга, и научиться жить с болью и чувством вины за то, что не был рядом, когда он умирал, не опираясь на костыль из алкоголя. Что я все еще был здесь, жил и дышал, и должен был начать вести себя также.

«…Ты путешествовал по миру, спасая жизни, ты становился чертовым героем для незнакомцев, но теперь пришло время проявить геройство и вернуться домой…»

Голос Эйдена, тот, что всегда пропитан нотками сарказма и имел легкий налет мудацкой помпезности, так ясно слышится в моей голове, что кажется, будто друг стоит рядом, и я улыбаюсь, не чувствуя в себе потребности свернуться клубком и умереть. Чувство вины все еще ударяет в грудь, словно нож, и от боли из-за потери Эйдена перехватывает дыхание, но все вместе это заставляет меня вырваться из оков оцепенения.

Перегибаясь через кухонную стойку, я беру с раковины пустую бутылку из-под водки, которая стоит там вот уже шесть месяцев, собирая пыль, и поворачиваю крышку туда-обратно, туда-обратно. Это последняя из выпитых мной и я храню ее как напоминание о темном времени в жизни, в которое больше никогда не хочу возвращаться.

Теперь, когда я трезв, я способен обрабатывать свои мысли и действия с бо́льшей ясностью.

Осознать, что я ничем не мог помочь Эйдену в его борьбе с болезнью, было невероятно сложно. Еще ребенком я всегда хотел стать доктором, как мой отец. Он был героем, который погиб, исполняя свой врачебный долг – военный конвой, в котором он ехал, чтобы помочь раненому местному жителю, подорвался на придорожной мине. Отправившись в страны третьего мира, чтобы помогать людям, я считал, что тем самым почту его память, однако даже подумать не мог, что пока там буду выполнять благородную миссию, здесь останется человек, который действительно будет нуждаться во мне, человек, которому я обязан был помочь.

Именно поэтому все, чего я желал с тех пор как узнал о смерти Эйдена – это притупить боль. Перестать что-либо чувствовать. Перестать вспоминать о людях, которых не удалось спасти ни там, ни здесь.

С помощью алкоголя мне это удавалось. Я начинал пить, едва открыв глаза утром, и заканчивал, когда ночью в беспамятстве падал на кровать. Я переставал слышать крики боли детей и видеть лица родственников больных, которых был бессилен вылечить. Больше я не видел лицо Эйдена везде, куда бы ни посмотрел. Алкоголь помогал ровно до тех пор, пока уже ничто не могло удержать воспоминания от проникновения в мой ум и разрушения его. Вот тогда-то я и осознал, что ничто не может стереть боль. И что боль, хоть и причиняет невероятные страдания, напоминает, что ты жив.

Благодаря этому последние шесть месяцев я оставался трезвым. Мне нужна боль, чтобы чувствовать себя живым, чтобы стать сильным и быть героем здесь дома, как того хотел мой друг. Меня не было рядом с Эйденом, чтобы помочь, но я все еще обязан ему и Кэмерон быть здесь для нее.

Однако я все еще не могу простить Эйдена за то, что он не рассказал о своей болезни. Не проходит ни дня, чтобы я не проклинал его за это всеми возможными способами. Теперь я понимаю, что не смог бы вылечить его, но он, черт побери, был моим лучшим другом, а ведь не дал ни единого шанса сказать ему последнее «прости и прощай». За это я злюсь на него, но гнев лучше, чем депрессия.

Эйден был сорвиголовой, рисковым человеком и всегда шутил, что умрет молодым.

Отлично сработано, дружище. Как сказал, так и сделал.

Злиться на него лучше, чем желать умереть вместе с ним. Я точно не смогу исправить отношения с Кэмерон, если последую за Эйденом, а исправление отношений с лучшим другом – оставшимся лучшим другом – теперь мой главный приоритет и то немногое, что удерживает меня от посещения магазина, чтобы приобрести запас водки, и от бесцельного просиживания на заднице, утопая в жалости к себе. Готов поклясться, что Кэмерон не простит меня легко, поэтому я должен быть достаточно сильным, чтобы оказать сопротивление, когда она не захочет снова впустить меня в свою жизнь. Мне нужно быть достаточно сильным, чтобы побороть ревность и довольствоваться тем, чтобы снова быть для нее просто другом. Потому что, независимо от того, какие чувства я испытывал к ней в прошлом, я скучаю по нашей дружбе. Скучаю по ней, и очень надеюсь, что она сможет отпустить гнев и принять меня обратно.

- Нужно ли мне снова вмешаться? Честно говоря, последний раз был достаточно утомительным.

Отведя взгляд от бутылки в руке, я вижу, как Джейсон идет по кухне прямо к холодильнику, открывает его, достает яблоко, откусывает от него огромный кусок, и захлопывает дверцу, прежде чем скрестить руки перед собой.

После того как я начал посещать собрания Анонимных алкоголиков в местной больнице, и Джейсон убедился, что в этот раз мои намерения оставаться трезвым серьезны, он съехал из дома и нашел жилье в городе. Я пытался убедить брата, что ему не нужно переезжать, что бабушка оставила дом нам обоим, но Джейсон заверил меня, что никогда не хотел жить здесь. Он сказал, что оставался только для того, чтобы дом был готов, когда я решу вернуться, а, когда я, наконец, приехал, не мог уйти из-за страха, что я что-то сделаю с собой, а его не будет рядом, чтобы меня спасти.

Слыша, как он спрашивает о необходимости вмешательства, я вспоминаю те времена, когда должен был заботиться обо мне, и снова хочу напиться. Мне ненавистно, что младший брат тот человек, кто всегда собирает меня, старшего брата, по кусочкам. Ненавистно, что он считает, что заботиться обо мне – его обязанность. Словно он не имеет в данном вопросе выбора. Ненависть к самому себе и стыд за то, что я сделал с Джейсоном – еще одна причина, почему я собираюсь оставаться на пути трезвости и не облажаться.

- И тебе привет, брат. Конечно, заходи, угощайся, – саркастично говорю я. – И нет, тебе не нужно вмешиваться. Я услышал тебя четко и ясно еще тогда.

В последний раз Джейсон видел меня с бутылкой в руке шесть месяцев назад, когда я находился в одном глотке от госпитализации из-за алкогольного отравления. И хотя желание выпить всегда присутствует, я больше не собираюсь с ним так поступать. Тогда я был пьян в стельку, но до сих пор помню взгляд брата, когда он вырвал у меня бутылку и сказал: «Я был слишком мал, чтобы помнить, каково это потерять отца, но мне достаточно и того, что мама спилась насмерть у меня на глазах. И хрен ты угадал, если думаешь, что уйдешь за ней, оставив меня одного…»

Отогнав воспоминания, я дотягиваюсь до заднего кармана и достаю письмо. Джейсон подходит ближе, прислоняется к кухонной стойке и смотрит на лист бумаги, который я держу.

- Почему ты хранишь его? Оно нагоняет чертов депрессняк, – говорит он, с хрустом откусывая яблоко.

- Это не так. По крайней мере, сейчас это не так. Письмо дает мне возможность сосредоточиться на чем-то еще, кроме желания выпить, – отвечаю я, пожимая плечами.

- Ты – не мама.

Эта тихая реплика заставляет меня отвести взгляд от письма и посмотреть на брата.

- Знаю, – в тон ему отвечаю я.

- Правда? – Поднимает бровь Джейсон. – А мне иногда кажется, что ты все еще наказываешь себя за то, над чем не имел контроля. Я не дурак и знаю, что из-за меня ты солгал ей, когда поступил в колледж. Ты боялся, что если она узнает, что ты учишься на врача, то сорвется и снова начнет пить.

Джейсон не должен был чувствовать себя виноватым, обманывая маму, поэтому я всегда говорил ему, что мы должны скрывать некоторые вещи от нее, поскольку она так и не оправилась после гибели папы. Что мама будет сильно страдать, случайно узнав, что я могу оказаться в такой же, как и папа, опасной ситуации из-за выбранной профессии. Но я должен был догадаться, что он поймет мою уловку. В конце концов, он мой брат и иногда видит вещи намного яснее, чем я.

- Ты был счастлив тогда, и я не хотел все испортить. Не хотел, чтобы у тебя было такое же детство, как и у меня. И… – я замолкаю на полуслове, потому что Джейсон перебивает меня.

- А у меня для тебя новость – мое детство было таким же, как у тебя! Просто, в отличие от тебя, я не позволил этому до меня добраться. Я принял факт, она хреновая мать и, что ничего не могу сделать, чтобы ее изменить. Материнские обязанности по заботе обо мне не удерживали ее от выпивки. Твоя ложь не удерживала ее от выпивки. Ничего не срабатывало, и я принял это и отпустил. И пришло время тебе сделать то же самое.

Я отворачиваюсь от Джейсона, чтобы вновь посмотреть на письмо, удивляясь, почему, черт подери, всегда ощущал на плечах груз ответственности за счастье нашей семьи. Возможно, если бы я много лет назад поговорил об этом с братом, то не таскал бы так долго эту ношу вины.