На этой мысли я остановился надолго: никогда я не находил столько истины и столько прелести в стихах старого греческого поэта. Потом я продолжал экзаменовать себя: попробовал вспомнить сложные химические формулы; они сами собой восставали в моей памяти. Окончив это, я захотел проанализировать свое положение.

В каком состоянии находился я?

По-видимому, в обыкновенном состоянии моего ума; мне только казалось, что я потерял свое материальное тело. Временно я оставил в стороне эту сторону вопроса, предоставляя себе позже разобрать ее. Итак, по моему рассуждению, я находился в полном обладании всеми моими способностями.

С 28 ноября я живу в мире фантастическом. Создан ли этот мир моей фантазией?

Сначала я должен был допустить, что не имею никакого средства убедиться в верности моих рассуждений. Если все это — только одна видимость, то и моя логика могла быть такой же. Я мог вообразить, что точно повторил стихи Гомера, что правильно вспомнил химические формулы: в действительности, все это могло мне присниться, и во сне я мог удовольствоваться знанием неполным или простым пустословием, чепухой, имеющей ценность только в сновидении.

Этот вывод не обескуражил меня. Если все это — мой сон, то он, действительно, необычен. Почти каждую ночь я прихожу в определенное место; я дошел до того, что знаю голубую комнату лучше собственной. Все подробности поразительны по реальности.

Не смея вам сказать об этом, я, однако, прочел все книги о сновидениях, какие только мог достать. Мне известны все характерные отличия сна от бодрствования: ослабление внимания, воли, суждения, способности абстрагировать; объективация умственных образов; нелогичное их ассоциирование; понижение самосознания. Я поочередно проверил перечисленное.

Внимание легко сосредоточивалось на любом предмете. Сам тот факт, что я занят был самоанализом, доказывал это. Воля не потерпела ни малейшего изменения, равно как и рассудок. Способен ли я абстрагировать? Я вспомнил о геометрических теоремах и умственно проделал доказательства трех случаев равенства треугольников, исполнив это без всякого затруднения. Потом я стал думать о различных предметах: о лошади, о собаке, о кошке; эти образы оставались субъективными и предо мной не появлялось ни одного из животных, вызванных моим воображением. Я попробовал увидеть крылатую лошадь, комбинировать самые неподходящие образы: но нелогичность их была мне очевидна; я ясно понимал и чувствовал активность моего самосознания. Итак, мое состояние не имело характера сновидения.

Да, повторял я, это — не сон; но все мои рассуждения могут быть ошибочными, все выводы могут быть иллюзорными, и я прекрасно могу не замечать этого.

Я встал и ощупал себя; я отчетливо чувствовал все давления, которые сам производил на своей руке; я дернул себя за усы и ощутил соответствующую боль. Таким образом, моя чувствительность сохранилась в сфере моего личного воздействия на самого себя. Я знал, что это же можно было сказать и о Тени: она казалась мне существом материальным.

Я припомнил восхитительную сцену, когда испытал прелесть ее доброты; тогда я почувствовал, как ее ручки отвели мои руки от лица; прикосновение ее пальчиков было вполне реально.

Совсем иное происходило по отношению к неодушевленным предметам. Я воспринимал только их форму и цвет; для меня они были невесомы.

Это обстоятельство показалось мне решающим. Я слишком привык рассматривать вещество, как нечто непроницаемое и прочное, чтобы не принимать за иллюзию всего, что противоречит этому понятию. Итак, размышления мои привели меня к тому выводу, что судьба посылает мне необычные сны; однако, удовлетворенным я себя не чувствовал и, против воли, все еще сомневался.

— Ну! — сказал я себе наконец и встал. — Вот сейчас пройду сквозь стену, среди камина в огне: если я — не жертва иллюзии, то не проникну сквозь стену и не перенесу огня. — Я нагнулся и положил руку на раскаленные уголья: ощутилась легкая, чуть заметная теплота.

— Сон! Сон! Иллюзия все это! — печально повторял я, выпрямляясь и сожалея, что прелестная «Тень», столь дорогая мне, была лишь обманчивой химерой.

Я бросил взгляд на стенные часы и невольно вскрикнул: к подставке был прислонен лист почтовой бумаги; то была изящная голубовато-серая бумага с переплетенными, светло-золотыми инициалами Л. Ф. Я с удивлением прочел следующие строки:

«Я ждала иллюзию вчера и третьего дня. Еду обедать к соседям и вернусь к одиннадцати часам. Люси».

Эта записка убедила меня в нереальности моих ощущений. Она была так заметна, что я не мог представить себе, как это я сразу не увидал ее; она слишком соответствовала моим тайным мыслям, и потому я решил, что ее создало мое собственное воображение. «Вот обычный ход возникновения снов! — подумал я. — Мне было неприятно отсутствие „Тени“ и я бессознательно подобрал объяснение этому отсутствию и приготовляю будущее появление моей незнакомки».

Немного спустя, я услышал отдаленный грохот. Он быстро приближался. Я услышал шум кареты, остановившийся у крыльца. До меня достигли звуки нескольких голосов; мне показалось, будто открылись и закрылись двери, будто зашуршала материя, и вскоре в комнату вошла хорошенькая молодая девушка. Она бросила быстрый взгляд вокруг себя, направилась к камину, взяла прочитанный мной листок и бросила его в огонь.

Она села в кресло, на котором был я; у меня получилось впечатление, будто она провалилась сквозь меня; в то же время я, однако, почувствовал легкое, едва заметное давление. Девушка, очевидно, не замечала моего присутствия. Сопровождавшая ее горничная разула ее, расстегнула ей лиф, юбку, расшнуровала корсет и вышла. Девушка стояла передо мной в коротенькой юбочке; я видел ее изящные ножки, крепкие плечи и молочно-белую шею. Она накинула пеньюар и ушла в свою уборную; туда я не посмел за ней последовать. Я даже не повернул головы, когда она вернулась в комнату и, помолившись, легла спать.

Скрип матраца, шорох поднятых одеял известили меня, наконец, что она легла в постель. Я обернулся и подошел к ней; она лежала на правом боку, опершись головой на правую, свесив левую руку. Вы никогда не видали ничего столь изящного, доктор! Волосы, связанные широкой лентой, спускались с ее затылка густой косой; задумчивые глаза как бы изучали комнату.

— Вы здесь, Леир? — сказала она вполголоса.

— Да, конечно! — вскрикнул я. — Я здесь, подле вас. — Я опустился на колени, припав губами к прелестной ручке, которая свешивалась с кровати. Люси не проявила никакого впечатления: она меня не слышала, не видела, не чувствовала моих поцелуев.

Я вспомнил о том, что уже делал: я положил руку на ее лоб; она скоро заснула и быстро обрисовался призрак, рождающийся из голубоватого пара, выходившего из того места ее тела, где полагается быть желудку. По прошествии двух или трех минут Тень была готова и казалась живой; я все продолжал стоять на коленях с рукой, протянутой ко лбу Люси.

— Что вы делаете? — сказала Тень.

— Я старался облегчить ваше возникновение, — ответил я, вставая.

— Где были вы вчера и третьего дня? Я прождала вас всю ночь.

— Мне надо было сделать очень нужный и сложный химический анализ. За ним я провел дни и ночи после нашего последнего свидания.

— Вы не спали шестьдесят часов? — сострадательно сказала Тень.

— Я сплю сейчас.

— Все та ж мысль! Я хотела бы, в таком случае, чтобы вы объяснили мне, как это я вижу свое тело спящим и в то же время сама бодрствую рядом с ним?

— Очень просто! Мне снится, будто я вас вижу, слышу, говорю с вами, вижу ваше тело; вся эта цепь ощущений есть только действие моего воображения.

Тень пожала плечами.

— Вы ничего не нашли на камине? — спросила она.

— Нашел. Там была от вас записка. Вы мне писали, что ждали меня два дня, что обедаете у одного из ваших соседей и что вернетесь в одиннадцать часов. Вы подписались: Люси.

— Так меня зовут.