Наконец, уверившись в совершенной безопасности своих товарищей, он подошел к хозяину и его сыну и всеми силами старался выразить им свое удивление их искусству и свою горячую признательность за избавление его друзей от грозившей им опасности.

Между тем, дети принялись оттаскивать в сторону огромное пятиметровое туловище змеи, чем и разбудили, наконец, крепко уснувших европейцев, которые, не обратив внимания на возню детей, поднялись со своего песчаного ложа и, потягиваясь после крепкого сна, подошли к Гансу и его собеседникам.

Представьте же себе их удивление, когда Ганс рассказал им, от какой ужасной опасности избавились они благодаря ловкости и хладнокровию юного туземца. Только тут обратили они внимание на то, что вся грудь дяди Карла была сплошь забрызгана кровью. Когда же Иоганн взглянул на убитую змею, то минувшая опасность показалась ему так велика, что бедный малый испытал припадок неудержимого панического страха и поднял такой отчаянный крик, как будто бы змея только теперь собиралась нападать на его драгоценную особу.

— Держите, держите ее! — кричал он детям, тащившим змею, — держите, пока я взлезу на дерево. Ой, ой, ой, Ганс, да помогите же мне взобраться на него!

— Ну полно, полно, любезнейший, — силился успокоить его господин Курц, — ведь говорят же вам, что змея убита.

— Ай, ай, ай! Не подходите ко мне, господин профессор, — вопил Иоганн, отмахиваясь обеими руками от своего патрона, который сделал было несколько шагов по направлению к нему, — вы сплошь усеяны теперь ядовитыми зубами этого чудовища и можете нанести мне смертельное укушение.

— Что за чепуху несете вы, милейший, где это вы видали, чтобы благовоспитанные люди наносили бы другим смертельные укушения? — с негодованием воскликнул дядя Карл.

— Где я видел! Я боюсь, как бы этого не случилось здесь; вы, верно, забыли, что после удара камнем вся змеиная голова посыпалась прямо на вас и все ее зубы, наверное, торчат теперь где-нибудь на ваших листьях.

— Да успокойтесь же, милый Иоганн, — вмешался Ганс, — ручаюсь вам, что всякая опасность миновала.

— Нет, нет, я хочу на дерево; ради Бога, помогите мне взобраться на дерево; да выкупайте вашего дядюшку, иначе он погубит всех вас.

И Иоганн старательно карабкался на дерево, беспомощно сползая по его гладкой поверхности.

Делать было нечего. Ганс понял, что при таком состоянии на Иоганна не подействуют никакие доводы, а потому без дальнейших возражений помог несчастному взобраться в его спасительное убежище.

Только посидев там с четверть часа и увидев, что профессор основательно отмылся в реке от змеиных зубов, Иоганн мало-помалу стал приходить в себя.

Между тем, местные жители с большим удивлением смотрели на всю эту сцену, совершенно не понимая, что такое происходило с одним из странных обитателей «другого берега Большой Реки». Наконец, юноша не выдержал и обратился к Бруно за объяснением.

— Скажи мне, что случилось с «Круглым Человеком», — спросил он с видимым участием и неподдельным изумлением.

— «Круглый Человек», — улыбаясь, отвечал тот, — очень боится змеи.

— Какой змеи?! — воскликнул хозяин, с беспокойством озираясь вокруг. — Разве он чует другую змею?

— Нет, нет, — поспешил успокоить его Ганс, — он боится той змеи, которую убил твой сын.

— Той, которую я убил… Почему же он ее боится, — в раздумье бормотал юноша и потом вдруг, словно сообразив, в чем дело, воскликнул:

— A-а! Теперь я знаю, почему. Он думает, что она еще жива.

Таким решением столь запутанного вопроса туземцы, видимо, совершенно удовлетворились, и молодой человек обратился к Гансу со следующими словами:

— Скажи ты Круглому Человеку, — что он может не бояться, — мой камень всегда убивает того зверя, в которого я его бросаю.

В этой маленькой фразе сказалась еще одна особенность первобытного человека, так как в тоне его речи Ганс не подметил и следа хвастовства своим искусством; напротив, все это было сказано, очевидно, только для того, чтобы успокоить напрасно встревоженного человека, который просто-напросто, может быть, не знал, насколько можно положиться на его ловкость.

— Слышите ли, Иоганн, — крикнул Ганс, обращаясь по-немецки к несчастному гастроному, который, скрываясь от несуществующей опасности, взобрался чуть не на самую верхушку дерева, совершенно исчезнув в его густой непроницаемой листве, — слышите ли вы, что говорит этот юноша? Ну, чем же прикажете вы объяснить нашим хозяевам, — шутливо продолжал он, — ваше непонятное им поведение?

— Скажите вы этим допотопным дуракам, что они не доросли еще до понимания чувств цивилизованного человека, — с раздражением отвечал тот из своего ветвистого убежища, — а если вы со мной не согласны, так попытайтесь растолковать этому народу, какую роль играют наши нервы в ХХ-ом веке.

— Ай, ай, ай, Иоганн, как вам не стыдно бранить тех самых людей, которым вы обязаны спасением вашей жизни, — укоризненно заметил Бруно.

— Да я вовсе и не думаю бранить их, а действительно думаю, что они таковы и есть; я не собираюсь переводить им это название с немецкого языка.

— А если бы и собрались, то все равно не перевели бы, потому что на их языке слова «дурак» не существует, а это показывает, что и дураков среди них нет, так как иначе они придумали бы для них особое название.

— А я, напротив того, полагаю, что слово это им не нужно только потому, что все они сплошь одинаково глупы, в чем и вы, вероятно, скоро убедитесь, а пока скажите-ка мне — оттащили ли детишки куда-нибудь эту гадину, — не сидеть же мне здесь, в самом деле, до самой ночи!

— Уже, уже, — отвечал Ганс, — можете смело покинуть ваше убежище.

— Ну, в таком случае я превращаюсь из птицы в человека и поспешу спуститься с дерева на землю, — объявил Иоганн; но, увы, какой-то предательский сук, подломившись под тяжестью всемирного гастронома, дал ему возможность привести в исполнение свое намерение гораздо быстрее, чем он того желал, сообщив его медленному движению такую точно скорость, с какой обыкновенно возвращаются на землю брошенные вверх камни.

Бедный малый уже соображал, какая именно из его конечностей окажется сломанной при возвращении на родину, но, к счастью, ветви, которые встречались на его пути, задержали его стремление присоединиться к своим друзьям и потому он обрушился на мягкий песок довольно благополучно.

— Ах Иоганн, Иоганн, — можно ли быть таким неосторожным, — говорил Бруно, помогая ему подняться на ноги, — и к чему вам было так торопиться?

— Ну, мой милый Бруно, — отвечал Иоганн, почесывая бока, — признаться сказать, моя поспешность в этом случае совершенно не зависела от моего желания.

— Зато, Иоганн, вы можете гордиться тем, что тело ваше, подобно небесным телам, испытало на себе действие великого закона тяготения, — сказал Ганс.

— Ах, оставьте меня в покое с вашим законом тяготения, который природа выдумала, кажется, только для того, чтобы дать случай честному человеку сломать свою шею под благовидным предлогом.

— А я вам скажу, — наставительно заметил Ганс, — что ваше падение есть не что иное, как наказание за вашу неблагодарность к современному человеку и за ваше дурное о нем мнение; теперь вы видите, к чему приводит несправедливость по отношению к себе подобным.

— Знаете ли что, Ганс, — раздраженно отвечал Иоганн, — я бы вам посоветовал переменить карьеру моряка, которым вы скоро будете, на поприще пастора, потому что у вас, как я вижу, большая наклонность к проповедям…

Этим маленьким эпизодом закончился второй день пребывания наших путешественников среди доисторических условий существования человеческого рода.

На другой день с утра предстояло двинуться в экскурсию за пополнением запасов провизии, а потому вся небольшая колония после раннего ужина разошлась по своим воздушным спальням, чтобы хорошенько отдохнуть к завтрашнему дню.

Впрочем, когда все четверо улеглись уже, зарывшись в мягкий душистый мох, Ганс успел пересказать профессору ту сказку, которую ему удалось сегодня услышать.