Маленький блитик, сын Га и профессора Эндла, выкапывал гальки из Вышнего Треугольника; пришлось его отшлепать.

- Ох, ну он и облблит! - вздохнула Га. - Что мне только с ним делать?

- В следующем году пойдет в школу, - сухо ответил Ун. - Там с ним разберутся.

- А что мне без него делать? - спросила Га.

Солнце поднялось уже высоко, и профессора выглядывали из окон своих спален. Им бы не понравилось, что нюры бездельничают, а уж маленьких блитов на террасы и вовсе не допускали. Так что Бу и все остальные торопливо разошлись по гнездам и мастерским.

Ко в тот же день отправился в пещеру Уби вместе с Бу. Вернулись они с мешками, полными аметистов, и несколько дней трудились, довершая завитушку, которую назвали Лиловые Волны, при починке Хрустальных Углов. Ко был счастлив; он пел за работой, шутил, а ночами они с Бу занимались любовью. Но Бу оставалась задумчива. Она все изучала цветные узоры на террасах и, чем дальше, тем больше находила незримых мозаик, полных идей и значений.

- И все они о нюрах? - спрашивал старый Ун. Артрит не позволял ему подниматься на террасы, но Бу всякий вечер докладывала ему о своих открытиях.

- Нет, - отвечала Бу, - все больше о нюрах и облах вместе. И о блитах тоже. Но делали их нюры. Так что узоры совсем другие. Узоры облов никогда нюров не касаются - только самих облов и того, что делают облы. А когда начинаешь читать цвета, такие интересные вещи видятся!

Бу была так многословна и убедительна, что другие нюры Облинга принялись изучать цветные узоры и читать их значения. Практика эта перекинулась на другие гнезда, а потом и на другие города. Вскоре нюры вдоль всей реки узнали, что их террасы полны удивительных многоцветных мозаик и поразительных записей о нюрах, облах и блитах.

Многих нюров, однако, сама идея выводила из себя. Они упорно отказывались различать цветные узоры или признавать, что цвет камня может иметь хоть какое-то значение. "Облы уверены, что мы ничего не изменим, - говорили эти нюры. - Мы их нюроблы. Они полагаются на нас, надеясь, что мы будем поддерживать в порядке их узоры, и успокаивать блитов, и сохранять спокойствие, чтобы они могли заниматься важной работой. Если мы начнем изобретать новые значения, менять привычки, нарушать узоры - чем это все кончится? Это просто нечестно по отношению к облам!"

Но Бу таких речей слушать не желала. Жар открытий переполнял ее. Она уже не слушала молча - она говорила. Она говорила, бродя от мастерской к мастерской. А однажды вечером, набравшись храбрости и повесив на шею шнурок с кусочком бирюзы, который она называла своим собственным камнем, Бу поднялась на террасы. Пройдя меж пораженных профессоров, она добралась до Ректорской мозаики, где прогуливалась и медитировала ректоресса Астл, знаменитая ученая, закинув за плечо старинную винтовку и пуская клубы дыма из трубки. Даже старший профессор не осмелился бы потревожить ректорессу в такое время. Но Бу направилась прямиком к ней, поклонилась, прикрыла глаза и голосом дрожащим, но ясным произнесла:

- Госпожа ректоресса, сударыня! Не будет ли госпожа ректоресса так добра и не ответит ли на мой вопрос?

Ректорессу такое неуважение к обычаям немало рассердило и расстроило.

- Эта нюра безумна, - обратилась она к ближайшему профессору. - Уберите ее, пожалуйста.

Бу отправили на десять дней в тюрьму, чтобы студенты насиловали ее, когда вздумается, а потом еще на сто дней в каменоломни, добывать сланец.

Когда Бу вернулась в гнездо, она исхудала от тяжелой работы и была в тяжести после одного из изнасилований, но бирюзовой гальки не потеряла. Согнездники и сослуживцы приветствовали ее песнями, слова которых прочли в цветных узорах террас. А Ко той ночью успокоил ее нежностью и сказал, что ее блит - его блит, а его гнездо - ее гнездо.

А несколько дней спустя Бу прошла в колледж (через кухню) и пробралась (при пособничестве нюр-служанок) в комнату каноника.

Каноник Облинг-колледжа был очень стар и славился среди облов знанием метафизической лингвистики. Просыпался он по утрам медленно. Вот и тем утром он просыпался медленно и с некоторым недоумением воззрился на нюру-служанку, пришедшую раздвинуть занавеси и подать завтрак. Вроде бы служанка сменилась… Обл потянулся бы за ружьем, да еще не проснулся как следует.

- Привет, - прошептал он. - Ты новенькая, да?

- Я хочу, чтобы вы ответили на мой вопрос, - сказала нюра.

Тут каноник совсем проснулся и пристально всмотрелся в поразительное создание.

- Имей совесть хоть глаза прикрыть, нюра! - воскликнул он, хотя не был, в сущности, особенно зол. Он был так стар, что позабыл почти все обычаи, а потому нарушение их его уже мало беспокоило.

- Никто другой не может ответить мне, - пояснила нюра. - Скажите, прошу вас, может ли быть словом в узоре сине-зеленый камень?

- О да, конечно! - ответил каноник, напрягаясь. - Хотя, конечно, цветовые словознаки давно отошли в прошлое. Представляют чисто археологический интерес для таких старых шутников, как я, ха. Цветослова не встречаются даже в самых архаичных узорах. Лишь в древнейших Книгах летописей.

- А что он значит?

Каноник подумал было, что спит, - надо же, обсуждать с нюрой историческую лингвистику до завтрака! - но сон был забавный.

- Сине-зеленый оттенок - как у того камня, что ты носишь вместо украшения, - может, будучи употребленным в прилагательной форме, придавать узору качество неограниченного своеволия. Как существительное этот цвет может означать… как бы это выразить?.. отсутствие принуждения, бесконтрольность, самостоятельность…

- Свобода, - проговорила нюра. - Это значит "свобода"?

- Нет, дорогая моя, - поправил ее каноник. - Значило. Но больше не значит.

- Почему?

- Потому что это понятие устарело, - ответил каноник. Необычный диалог начал его утомлять. - А теперь будь хорошей нюрой: иди и напомни служанке, чтобы принесла мой завтрак.

- Выгляньте в окно! - выкрикнула безумноглазая нюра с такой страстью, что каноник даже испугался. - Гляньте на террасы! Посмотрите на цвета камней! Смотрите на узоры, сотворенные нюрами, мозаики, составленные нами, значения, нами данные! Смотрите, вот свобода! Смотрите, прошу вас!