— Достаточно. И тогда вы решили…

— Есть тут у нас один способный системный программист, Петр Васильевич Пеночкин. Вернее, не у нас, а на «Микротехнологии». Большой энтузиаст компьютерных сетей. Он-то и предложил изменить протокол обмена так, чтобы резервный вариант мог стать основным. Ну, то есть постоянно работать с разомкнутым кольцом. Скорость обмена падает на чуть-чуть, а выигрыш времени получается солидный…

Выложив самый сильный аргумент в пользу своей бездеятельности, директор замолкает.

— И как, удалось вам?

— Вполне! — снова оживляется Михаил Олегович. — Все задачи решаем в срок, у заказчиков — никаких претензий.

Ага. Значит, никаких. Интересно. А может, и приступов по ночам никаких нет? И Грише все это приснилось?

— Когда залило кабель?

— Чуть больше полугода тому назад.

— И до сих пор «Эллипс» разомкнут? И даже изменения в документации не все отражены? — укоризненно спрашиваю я.

— Откорректированный проект ждем со дня на день.

— Можете уже не ждать. Поскольку в «Неводе» оборванный кабель не используется, — жестко говорю я. — Но это, насколько я понимаю, не снимает с вас ответственности. Полгода работаете в нештатном режиме и до сих пор не удосужились поставить об этом в известность Управление… Вам придется представить по данному вопросу объяснительную записку.

Кончики усов директора перестают радостно вилять и уныло повисают. Спросить у него про «эпилепсию» сейчас или при следующей встрече? Судя по всему, этого не избежать.

— Впрочем, назовем ее пока докладной. Подробно изложите все ваши действия. Куда обращались, что вам отвечали, и так далее. И как, проявив находчивость, временно вышли из положения, — смягчаю я тон. Кончики усов Михаила Олеговича тут же воинственно задираются вверх.

— Да, решение проблемы оказалось весьма нетривиальным, — с гордостью говорит он.

Это для кого как. Для меня, кажется, совсем наоборот. Значит, Петр Васильевич Пеночкин — кстати, уж не наш ли это Петя? — отладил работу сети в нештатном режиме, им перестало припекать, и начался вялый обмен бумагами с поставщиком кабеля и проектной организацией, копия — в Комитет. Клерк в Комитете исправно подшивал письма в соответствующее дело, палец о палец не ударяя, чтобы помочь… «Караул» ведь не кричат — значит, можно спать спокойно. А и кричали бы — что с того? У клерков бессонницы не бывает…

Да, но почему директор молчит о приступах? Что-то тут все-таки нечисто. Хорошо, если он просто пытается скрыть еще один вопиющий пример собственной бездеятельности. Вызванной, очень даже может быть, некомпетентностью. А если дело все-таки не в ошибке? И под носом у директора действительно отрабатывают опаснейшую версию вируса? При его молчаливом попустительстве и, быть может, даже участии? Нет, рано мне успокаиваться. Я должен сам пронаблюдать приступ. А уж потом задать разящий вопрос директору.

— А теперь мне хотелось бы подробнее ознакомиться с документацией. Где тут у вас можно приземлиться?

— В кабинете у зама, не возражаете? Он сейчас в отпуске, и вас никто не потревожит. Можно и у меня, конечно, но здесь вам будут мешать. Посетители, заказчики, звонки… Телефон не умолкает целый день.

— То жираф позвонит, то олень, — говорю я неожиданно для самого себя.

Директор испуганно таращит на меня глаза, не зная, как реагировать на глупую выходку: то ли засмеяться, то ли рассердиться, то ли бригаду из психушки вызвать. Но смеяться над глупостью — глупо, а сердиться — боязно. Ничего, в следующий раз не будет выставляться. На то он и директор, чтобы целый день отвечать на звонки и принимать посетителей.

— Любимое стихотворение моего сына, — поясняю я. — Корнея Чуковского, кажется. Лучше, пожалуй, в кабинете у зама.

Директор облегченно вздыхает. Очень я ему нужен в его собственных апартаментах… Примерно так же, как гремучая змея.

Через два часа я возвращаю директору папки с документацией, оформляю «ночной» пропуск и отправляюсь в гостиницу — спать. Третья смена начинается в двадцать три ноль-ноль. А самовозбуждение сети — ровно в полночь. Как и положено всякой чертовщине. Хочется мне самому посмотреть на ночной шабаш. А вдруг это все-таки вирус? Вирус ведьм…

Оставив Грише записку с просьбой не будить, я разбираю постель. Но прежде, чем лечь, выглядываю в окно и отыскиваю на гостиничной стоянке свою дорогостоящую личную собственность. Стоит моя «вольвочка», стоит. Надо бы на автомойку сгонять, но не сейчас. Вот удостоверюсь, что вирус ведьм — просто ошибка в программе межмашинного обмена — тогда и займусь автомобилем.

Проснулся я в двадцать два ноль-ноль, по первому же «ку-ка-реку» моего «петушка». Проснулся бодрым и заряженным энергией, как если бы за окном был не дождливый осенний вечер, а солнечное летнее утро. Тщательно размял все мышцы, поплясал перед зеркалом, делая молниеносные выпады и стараясь от них же защититься. Сделать это, конечно, невозможно, но ничто так не продвигает вперед по какому бы то ни было пути, как попытки достичь невозможного.

На стук в Гришин «полулюкс» никто не отзывается. Спит уже, наверное. Молодец. Ведет здоровый образ жизни. Да и что ему еще остается при таком телосложении и с такой лысиной? Борода, правда отвлекает от нее внимание, но ненадолго.

На улице дождь — мелкий, холодный и тоскливый. Прежде, чем с парашютным хлопком надо мною раскрывается купол зонтика, несколько капель проскальзывает за воротник финского плаща. Бр-р-р!

Потоптавшись на крыльце, я иду к автостоянке. Хотя ГИВЦ всего в двух кварталах от гостиницы, лучше их преодолеть на машине. Не исключен вариант, что у меня появится одно-двухчасовая пауза, которую лучше всего продремать в удобном кресле «вольвочки». Я это называю «заготовка сна впрок». А место для парковки там хорошее, оно отлично просматривается из окон. Да и японский противоугонный комплекс еще ни разу меня не подводил.

Начальник смены, небольшого роста паренек с русыми усами, распахивает дверь, ведущую в уже знакомый мне машинный зал. Не забыть бы его фамилию: Белобоков.

— Так что вы, собственно говоря, хотите проинспектировать?

— Да я так, в общем, — неопределенно машу я рукой. — Обычная рутинная проверка перед включением ваших машин в гиперсеть.

Мы заходим в крошечный кабинетик, представляющий собой нечто среднее между стеклянной клеткой и каморкой папы Карло. Не хватает только нарисованного очага. Вместо него на маленьком столике в углу — «айбиэм-писи-эйти». Ха! Что-то вроде «Ундервуда» Танечки, нашей секретарши. Неужели он до сих пор работает? Даже буквы на клавишах полустерты…

— Машины в порядке, никаких трудноустранимых дефектов нет? — равнодушно спрашиваю я, усаживаясь на разлапистый стул с металлическими ножками перед заваленным распечатками письменным столом.

— Я бы этого не сказал, — бесхитростно отвечает Белобоков, усаживаясь напротив. — Машины сейчас, правда, в порядке, и полный комплект ТЭЗов в наличии, но… — он хмурит белесые брови и досадливо щелкает пальцами. Пауза затягивается.

— Какие-то спорадические сбои? — вынужден подсказать я.

— Да, что-то в этом роде. Время от времени задачи вдруг перестают идти и начинается такая катавасия…

Белобоков сбрасывает в ящик стола стопку распечаток, потом смотрит на чистую страничку перекидного календаря. На этот раз я более терпелив.

— В общем, начинается какой-то странный генереж. Все закольцованные машины словно с цепи срываются. Ни ввести в них ничего нельзя, ни вывести. А линии связи, между прочим, переполнены информацией!

Он решил сам во всем признаться. Не дожидаясь, пока я задам каверзные наводящие вопросы.

— То есть сеть неисправна. А вы не предпринимаете никаких мер.

— Ну, зачем же так резко… — пожимает плечами Белобоков. — Машины все тесты проходят без сбоев, в них я уверен. Это «кольцо» виновато. Что-то у них не ладится с обменом. Но по прошествии некоторого времени — когда часа, когда трех — работоспособность «Эллипса» полностью восстанавливается. Снова начинают идти задачки, скрипеть принтеры… Словно бы ничего и не было. Как приступ лихорадки, знаете? Потрясет, потрясет — и опять ничего.