– Так пускай бы тогда все места покупали, если без соседей хотят, – обиженно бурчал Тушников, осторожно притрагиваясь пальцами к затекшему глазу, – а то входит, понимаешь, и орет, убирайся мол, тебя тут не должно быть, а ведь я не фафик какой-нибудь там…

– Да ну его, – махнула рукой проводница, – мы от него и ему подобных такого бывает натерпимся, это как молния или наводнение, а на природу обижаться нельзя, тем более они на утро чаевые хорошие оставляют…

Милиционер, прикомандированный к их поезду тоже не советовал Максиму жаловаться.

– Они в суд свидетелей приведут, что это ты первый начал, – переходя на оскорбительно- интимную форму обращения, сказал милиционер, – так что возьми вот триста баксов, что тебе за ущерб велели передать и забудь…

Максим совсем загрустил…

И сглотнув горькую слюну обиды, и пряча мятые столькники, Максим припомнил куплет из непристойной детской песенки: – за эти три копейки, вся жопа в малафейке, и фетровая шляпа вся в говне…

Максим Тушников сидел в приемной Григория Золотникова.

Битый в поезде глаз все еще болел. Вот уже сорок минут, как Максим сидел в приемной мецената и в приступе почти истерической тоски за эти сорок минут он до тупой злобы возненавидел все эти дежурно разложенные на столике – глянцевые гламурные журнальчики, что должны были не сколько развлекать ожидающих аудиенции, сколько создавать общую атмосферу благополучия злотниковского офиса.

И вышколенная секретарша ненатурально демонстрируя ложную доброжелательность уже дважды предлагала Максиму чаю или кофе. А ведь бывали времена, когда меценат ни на минуту не задерживал Максима в своей приемной, и стоило Тушникову только появиться и пройти мимо всегда улыбчивого охранника, как секретарша взмывала со своего места, как пружиной подброшенная и тотчас заглядывала к шефу с докладом, мол сам Тушников изволил заявиться… И Гриша Злотников сам выходил уже тогда из кабинета раскрыв объятия для традиционных бандитских поцелуев.

А теперь вот не выходит.

Значит, упали акции Тушникова, значит, не котируется он здесь теперь.

Максим с гримасой усталого неудовольствия поглядел на часы.

Если Гриша еще пол-часа его промурыжит, то у Тушникова может сорваться намеченное на ланч-тайм рандеву с очередной Мариночкой из Интернета.

Теперь, оставшись без своего ночного эфира, он был вынужден выуживать дамочек из этого позорного сайта знакомств. Хорошо, что его еще помнили, позабыть не успели, и дамочкам льстило внимание хоть и бывшей, но звезды.

А ведь еще год назад, он и подумать не мог, что опустится до такой низости, как цеплять девчонок из Интернета! Тушников был настолько тогда упакован в шоколаде собственной славы, что процесс охмурения и укладывания девчонок в его вечно холостяцкую постель, был просто частью шоу, частью рабочего ТИ-ВИ процесса.

Эти дуры сами прибегали, сами звонили на эфир, только возьми!

Тушников с грустной улыбкой припомнил виденный в детстве мультик, снятый по какой-то украинской народной сказке, там Иван-дурак, или кто там у хохлов аналогом русского героя? Петро-дурило? Так там этот Иван-Петро, когда ему его дурацкое счастье привалило в виде традиционных трех желаний от волшебной щуки из колодца, так вот, этот Иван Петров заказал себе такой комфорт абитьюда, чтобы на печи лежать, и чтобы галушки сами сперва в сметану прыгали, а потом Ивану в рот…

Вот примерно такой же ленивый секс на охмурение был тогда в его звездно-эфирные времена и у Тушникова. Бабы сами прибегали к нему знакомиться и сами прыгали к нему в кровать, как те галушки из мультика.

А теперь вот, приходится пользоваться Интернетом, чтобы девчонок кадрить. Правда, Тушников и здесь еще по инерции пользовался былой славой, поместив на сайте свой пока еще не забытый телезрительницами портрет фэйса-лица, он сопроводил его таким резюме, что только неживая могла устоять, да не прыгнуть на манер пресловутой галушки. Максим этим дурам-соискательницам и съемки в телешоу, и поездки заграницу понаобещал…

Мечты Тушникова прервал вальяжно продефилировавший мимо зашедшегося в подобострастии охранника мужчина. Даже не удостоив Тушникова взглядом, мужчина с показной веселой развязностью по-европейски щечками расцеловался с секретаршей, и едва ли не ногой открыв двери в кабинет к меценату, скрылся в кулуарах.

На какой-то момент, когда двери раскрылись, из кабинета донесся характерно нервический смех Григория Золотникова.

– Анекдоты там травят, а я тут сижу уже битый час, – тяжело вздохнув, подумал Тушников, – а теперь этот бандит-брателово еще к нему впёрся на все полтора часа, эх! Пропала личная жизнь, не выйдет свидание с очередной Мариночкой.

Через полтора часа его наконец-то впустили. Тот мужчина, что открывал дверь ногой, все еще не ушел и сидел в кабинете за круглым столом для совещаний. На столе стояла бутылка "эксошного" хеннеси и в пепельницах лежали две наполовину выкуренные сигары.

По установленному в офисе Золотникова правилу, обнялись и расцеловались… Как бандидос-гангстеридос…

У Золотникова эта его братковая манерность происходила от некоторого что-ли комплекса ущербности, что постоянно по сути и содержанию своего бизнеса, ему приходилось общаться с бесконечной вереницей блатных и приблатненных, а сам вот – не сидел…

Перехватив удивленно-настороженный взгляд Тушникова, брошенный на незнакомого мужчину, Золотников широким жестом раскрытой ладони дал понять, что это свой, от которого у него секретов нет.

– Познакомьтесь, это Максим Тушников, а это Сева.

– Сева, – коротко улыбнулся мужчина, едва приподнимая из кресла свой обтянутый модными брюками зад.

– Ну что? Как дела, рассказывай, – спросил меценат, а Тушников то по коньячно-блестевшим глазам Золотникова видел, что того мало интересуют Максимовы дела, что самого более занимают беспрерывно-непрестанная травля анекдотов под коньячок, да пенкоснимательские афёры, до которых Григорий был большой мастак и удачник.

– Как дела! – разведя руками, повторил Тушников, все еще недоверчиво косясь на мужчину по имени Сева, – без работы я остался, эфир мой гавкнулся, да накрылся тазиком.

– Слыхал – слыхал, – кивнул Золотников нервно закуривая.

Золотников вообще постоянно был на нерве. Все бегал постоянно по своему кабинету, нервически хохотал над анекдотами, постоянно травимыми невыходившими из его офиса приживалами, ежеминутно заказывал секретарше крепчайший кофе и между анекдотами еще все куда-то звонил и устраивал и улаживал, связывал и завязывал, уговаривал, обещал и блефовал – одним словом, деловарил, мэйкая свой бизнес.

– У них там теперь новая сетка вещания, новая форматная набивка и ведущая новая, – пояснил Тушников.

– Знаю, – отхлебывая кофе, ответил Золотников, – это грузинам за их уход с казиношного рынка кость бросили.

Григорий всегда поражал Максима своей осведомленностью. Причем, не поверхностного, а самого первопричинного и корневого свойства.

– Точно, везде эти черножопые влезают, никакого житья нормальному человеку, – сокрушенно вздохнув и в ожидании заслуженного сочувствия, сказал Тушников, – они вместо меня свою Алиску Хованскую на ночной эфир впарили.

Максим произнес эту тираду, а сам тут же испугался, скосясь на мужчину по имени Сева, – уж не черножопый ли он?

– Ну да, ну да, – кивнул Золотников, а глаза его бегали как огоньки у того самого компьютера, только и выдавая, насколько быстро тумкает там у него внутри шустрый двухядерный процессор.