Кстати, дизайнеры уже сделали все необходимые чертежи и электрики теперь возились на крыше, устанавливая световую рекламу.

Клуб – Maxim Degoulaisse.

Непристойный Максим.

А это значило, что Тушникову теперь предстояло стать непристойным неприличным человеком.

Утром ни свет ни заря, а вернее в двенадцать позвонил доктор Щеблов.

Раньше, когда они еженощно с этим доктором с часу до пяти утра сидели на прямом эфире, болтая о всякой всячине, надувая щеки, да отвечая на звонки разных безумцев, тех кто не спит по ночам, между ними было заведено, чтобы до трех дня друг дружке не звонить.

А тут на тебе!

Однако, как и к хорошему быстро привыкаешь, так и ко плохому.

Хотя, впрочем, Максим теперь уже не тяготился необходимостью подтягиваться в стекляшку к двенадцати.

В двенадцать у них обычно там была планерка, и приходили все подрядчики – дизайнеры, электрики, сантехники и прочая шелупень.

Нынче утром вот Максимушка уже опаздывал, а Маринка как назло ванную заняла. И теперь еще и сексуально озабоченный псевдо-доктор позвонил.

– Привет, старина, как живешь?

– Живу не помер, а как ты?

– Да вот смотрел до трех часов эфир этой Хованской, такая мура!

– И не говори.

– У нас с тобой лучше и интереснее получалось.

– Это точно!

– Слушай, я чего звоню, ты к Грише ходил?

– Ходил.

– Ну, он ничего тебе с эфиром не обещал?

– Я теперь в другую тему вписался, а что?

– Да так, ничего…

– Вот козел! – вслух сказал Тушников, когда доктор на той стороне города повесил трубку, – он наверняка ходил к Хованской, а она ему от ворот поворот задала, она же молодёжку в эфир гонит, а доктор он кто для нее? Старый хрен, вот он кто! Теперь вот и звонит, на работу хочет.

Доктор-секс…

Импотент латентный…

Маринка вышла из ванной в его халате.

– Прогоню, – подумал Тушников грозно поглядев на Маринку, – у меня скоро в моём клубе мильён таких Маринок будет.

Марина скинула халатик и осталась в чем мать родила.

– Прогоню, но попозже, – внутренним голосом сказал себе Максим, расстегивая штаны.

Алиса Хованская приехала на питерское ТВ из провинции.

В общем из Финляндии, что сиречь такая провинция, что аж даже и не Ленобласть!

Ее мать Лена Кругловская и отец Василий Александров уехали из России в так называемую экономическую эмиграцию, когда с джинсами ливайс в магазинах Питера-Ленинграда была напряженка.

А джинсов ливайс, особенно тогда – по студенческой молодости им обоим очень хотелось, не меньше чем секса и прочих жизненных удовольствий.

Двумя парами джинсов молодые супруги Вася и Лена обзавелись еще до отъезда зарубеж. Вася сменял на них бабушкину икону Спасителя. Сменял глупому лупоглазому турмалаю Пеке Пекканену возле финского автобуса, что остановился возле Исаакиевского собора…

Ну, это Вася думал про Пеку Пекканена, что тот глупый дурак – да простят меня читатели за такой философский тавтологизм, а вот Пека Пекканен в свою очередь про Васю думал, что как раз тот – является глупым русским дураком…

Но, собственно, так ли это важно? Важно, что когда через год крайне аккуратной носки, джинсы на Васе и на Лене стали рассыпаться, оба молодых супруга с грустью призадумались:

– Что же мы будем носить на следующее лето?

Стали по-хозяйски прикидывать, что еще можно продать?

Провели, так сказать, небольшую ревизию хозяйства в результате которой обнаружили, что у Лены имеется роскошный бюст пятого размера, а у Васи имеется большой длинный двадцатипятисантиметровый болт…

После такого открытия, позанимавшись сексом, молодожены решили, что не все еще в жизни потеряно, тем более, что Лена работала переводчицей в Интуристе и даже мозгами природной блондинки понимала, что ее бюст всегда и везде будет востребован.

Вскоре на ее большущие груди нашелся и покупатель.

Финский турист – пенсионер социальной программы страны тысячи озер, где делают сыр Виола и где танцуют танец Летка-Енька.

Но для выезда потребовалось развестись.

Вот ведь, все думали всегда, что существуют только фиктивные браки? Ан нет! И фиктивные разводы бывают.

Лена вскоре уехала в город Хельсинки, а Вася до поры остался в Ленинграде.

– Не грусти и не горюй, – сказала Лена на прощанье, – я тебя тут одного надолго не оставлю.

И вышла такая штука, что Лена Васю не обманула. Менее чем через год старичок финский пенсионер помер прям на Леночкиных грудях – от сердечной, видать, перегрузки.

Лена получила за старичка пенсию и осталась жить в его хельсинкской квартире.

Можно было бы теперь объединяться с Васей, но не тут то было!

Глупый народ эти финны, и законы у них глупые. Оказывается, если Лена с Васей снова бы поженились, глупое финское правительство тут же перестало бы платить Лене пенсию за умершего на ее сиськах старичка.

А на что же тогда существовать?

Исть -то надо!

– Не горюй, Вася! – ободрила Лена своего дружка, – сварганим то, в чем мы с тобой уже поднаторели.

Нашла Лена в городе Стокгольме ихнюю шведскую алкоголичку-бомжиху, которые, оказывается, в изобилии водятся не только на Руси, и за десяток поллитровок договорилась с той, что алкоголичка распишется с ее Васей и даст ему тем самым право на шведскую прописку…

Ну? И что дальше?

А дальше – восемнадцать лет прожили потом Вася с Леной в квартире помершего на Лене старичка, причем оба не работали, а жили на пенсию, что Лена получала за своего безвременно скончавшегося финского пенсионера.

И родилась у них дочка.

Алиска.

А Алиска как попала в Питер?

А так она попала в Питер, что в России просто стало веселее и интереснее жить, чем в провинциальном Хельсинки.

Кстати говоря, Алиска потом со смехом вспоминала, как во время путешествий по Европе, которые семья регулярно совершала живя на пенсию, получаемую Леной за того старичка, Лена и Вася (то биш – мама и папа) не велели маленькой Алиске болтать, что она русская.

– Говори всем что мы – финны, – советовала мать, – в Европе русских не любят, а тебе еще замуж выходить…

Любят – не любят, а жизнь берет свое.

И если рыба ищет где глубже, а человек ищет, где лучше, то молодежь ищет, где веселее и интересней, то есть – где ПРИКОЛЬНЕЙ.

– Так не в глупом же Хельсинки с родаками тосковать, когда рядом такой клёвый город, как Питер! – решила про себя Алиска, смываясь из родительского дома.

Костя Мамакацишвили был вором в законе, и очень любил все американское.

Говорят, что даже на зоне у него были комбинезон и телогрейка индивидуального пошива от Леви-страус из фирменного коттона цвета нежно-голубого индиго.

Раем на земле Костя почитал американский город Лас-Вегас, и заполучив на Сухумской сходке воров контроль над питерским игорным бизнесом, Костя поставил перед своей братвой задачу, сделать из города Питера не просто культурный город, но город образцовой интеллигентной культурности. А для этого, по замыслу Кости, каждый большой кинотеатр здесь следовало превратить в казино с рулеткой, блэк-джэком и стриптизершами, в каждом микрорайоне необходимо было открыть залы игровых автоматов, а центральные концертные залы, капеллы и филармонии следовало превратить в модные ночные клубы, где бы культурно исполнялись песни про зону и про нары.

Какое-то время все развивалось по плану. Город окультуривался, и когда сюда приезжали Костины сухумские кореша Гиви Большой, Гиви Маленький и Гоги Мисрадзе, друзьям было куда сходить культурно отдохнуть – поиграть по маленькой и послушать задушевную классику – про Мурку, про то, как во Владимирском централе ветер северный, про то, как по тундре, вдоль железной дороги мы бежали с тобою…