В тот самый-самый первый день Юрик и представить себе не мог, что ровно через год, весной 1994-го, они всем коллективом, всем Консульским отделом, будут, что называется, с мокрыми штанишками сидеть за ширмой на этой самой кухне и дико волноваться за жизнь Консула Симоды.

Свершилось! Доэкономились! Солнечным мартовским утром, сломав хилый замок на торцовой двери, на Танину кухню, потрясая огромным ножом, влетел какой-то чмошник в белом плаще…

Чмошника звали Киносита Нодзому. Внешне то был симпатичный, невероятно высокого роста (опять же, по японским меркам!) мужчина лет сорока. По профессии врач, доктор медицины.

Вроде бы, всё пристойно. Но был у врача один недостаток: Киносита Нодзому страдал психическим заболеванием. Смешного тут ничего нет, трагедия. Смешно другое: вот уже третью весну подряд больной человек беспрепятственно врывался в Консульство и бросался на Симоду, доводя его и всех его сотрудников до истерики.

Бросался Нодзому на Консула не по злобе, а с нижайшей просьбой. С одной-единственной.

Вернуть ему проститутку Наташу, которая изменила ему с турком, причём, изменила давно, пару лет назад… Почему с турком, понятно: в Турции любят Наташек.

Наташа уже и замуж выйти за турка успела, и чадо родить, а безутешный Киносита Нодзому, вот уже которую весну подряд, навещал Москву по излюбленной схеме: Консульство — Симодин кабинет — подъезд Наташи — коврик у её квартиры.

Выспавшись на коврике, японский Вассисуалий Лоханкин снова садился в самолёт и мчал к себе в Японию. До будущей весны. Уже и визу ему не давали (российское Консульство в Токио было в курсе), и в Шереметьево-2 фотороботы вывесили, но ничего не помогало. Влюблённый в Наташу доктор ежегодно прорывался через паспортный контроль, сунув денежки «контролёру». В те времена на такой финт ста долларов вполне хватало. Страна ведь сумасшедшая была…

Как вы поняли, Симодиной жизни тогда ровным счётом ничего не угрожало. Киносита Нодзому хотел — всего лишь! — на глазах у Консула харакири себе сделать или вены перерезать. Оно и понятно: человек влюблён плюс болен. Ничего удивительного.

Удивление вызывала посольская бухгалтерия, вернее ход мыслей главного бухгалтера.

Если кто-то регулярно врывается в Консульство с ножом путём поломки дверного замка, то, может быть, замок стоило сменить? Зачем было всё время чинить старый?

Юрик забегался в бухгалтерию с письмами от Хамки, но результата не добился.

Бухгалтер снова дал приказ замок чинить, а не менять. Аргументы: русские всё равно говно поставят, а фирма «Дейниш ремонт» дорого берёт, так что, пусть пойдёт-погуляет.

Датчане в очередной раз пошли-погуляли, а замок доверили чинить посольскому водопроводчику. Экономия и мука.

Вот какие трагедии случались в Японском Посольстве. Так что, когда у Хамагучи украли «мерседес», почти никто не удивился, а некоторые даже обрадовались.

Особенно Гена-сан.

— Говорил я этой дуре, чтоб сигнализацию поставила, а она всё «гы-гы-гы» да «га-га-га»…

Рийка была тайно влюблена в Гену-сан. Гена-сан это знал и страшно бесился, так как ему больше нравились блондинки. Притязания начальницы не входили в его жизненные планы.

Хамка тоже страшно бесилась, видя равнодушие подчинённого. Ладно бы только равнодушие. Он ещё и подкузьмивать её умудрялся…

Большая Белая Лида, Варька и Таня-сан время от времени пытались Гену приструнить.

Они усиленно намекали, что, дескать, всем легче будет, если «малышку» удовлетворит хоть кто-нибудь. После их речей Гена бесился ещё больше. «Хоть кто-нибудь!»

Это он-то «кто-нибудь»?!

Хотя, правду сказать, дальше теорий в последнее время у Гены дело не шло. При такой зарплате денег на барышень не хватало. Но он не особенно-то расстраивался.

Не имея достойной практики, Гена развивал немыслимые теории. Напару с Кадзиямой.

Кадзияма дорабатывал в Посольстве предпоследний год, и ему было просто необходимо довести свой русский до совершенства. Чтоб не стыдно было на родину возвращаться.

Неохваченной оставалась секс-терминология, и он усиленно навёрстывал упущенное, не гнушаясь присутствием дам.

— Рида-сан, у Гены… три санциметра…

Лида выпучила глаза. Такого от «студента-стажировщика» он ещё не слышала.

Кадзияма не утихал.

— Баря-сан… вы срышари?

— Что?

— У Гены-сан три санциметра… менет нада дзераць…

Радостно взвизгнув, Варька помчалась на кухню к подруге Тане.

Лида бросила на Гену сочувственный взгляд. И что только эти дипломаты себе позволяют!

Однако Гена-сан нисколько не смутился. По крайней мере, внешне. Ему было, чем ответить. На стене рядом с его столом висел плакатик, на котором влюблённой Хамагучиной рукой были выведены дежурные японские фразы, но русскими буквами:

«О-намаэ ва?» — Как ваше имя?

«О-гэнки дэсу ка?» — Как здоровье?

«Нан-но мондай дэсу ка?» — Какая у вас проблема?

Рийка хотела, чтобы Гена как можно скорее освоил японский язык и, кто его знает, может быть, даже перебрался бы в Японию.

Однако Гена решил ограничиться третьей фразой, вернее, второй её половиной.

Произношение у него было не ахти, поэтому в его исполнении быстрый вариант звучал довольно-таки матерно. А Хамагучи страшно радовалась: надо же, Гену-сан интересуют её проблемы!

Справедливости ради надо заметить, что далеко не все японские слова звучат матерно. Их просто надо уметь произносить. В слове «дэсу» звук «у» максимально редуцируется, его почти не слышно. Получается не «дэсу ка», а «дэс ка». Но Гене больше нравился полнозвучный вариант. Тем более что он не японист и в такие тонкости вникать не обязан…

Гена-сан проглотил обиду, нанесенную липовым студентом, и ткнул указательным пальцем в плакат.

— Кадзияма-сан!

— Да-да? Что, Гена-сан? Срушаю вас!

— Вот тут написано «дэ-сука»!

— И… что?

— Вам этим надо интересоваться, а вы…

— Что — я?

— Я видел, как вы с грузином из фигурного катания на кухне целовались…

Сказав так пафосно, Гена-сан ещё и пальчиком пригрозил.

В такой обстановке работать очень сложно, никакие нервы не выдержат. Поэтому Хамку особенно-то и винить нельзя. Она всего лишь женщина, обойдённая мужским вниманием. Плюс прирождённый вампирёныш. Био.

В связи с этим в Консульстве существовал определённый ритуал. С утра вечно невыспавшаяся, хмурая-прехмурая Хамагучка влетала в секретную комнату и начинала истошно орать:

— Рида-а-а-!.. Баря-я-я!..

Обе секретарши вскакивали, как укушенные, и неслись к начальнице.

Начальница шёпотом, долго и нудно, ставила им пистоны, а в конце снова принималась голосить:

— Пацему?!.. Пацему не мозете работать как Юроцька-сан?!

«Юроцька-сан» и Гена страшно веселились, хитро перемигивались. У них таки был повод веселиться. Завтра «малышка», примерно в то же время, заорёт:

— Гена-а-а!.. Юр-ра-а-а!..

А после раздачи пистонов добавит:

— Пацему не мозете работать как Баря-сан?!

Этот ритуал имел свой график, хоть на стене вывешивай. Все знали, когда чья очередь бежать низко пригнувшись. Иногда «малышка» своими воплями доводила кого-то до слёз…

Чёткость графика возбуждала, рождала смелые мысли, хотелось даже пари держать.

Гена с Варей однажды на деньги поспорили.

— Варька, сегодня твоя очередь, только громко не реви… А то «Ридоцьку-сан» вчера еле откачали…

— Не «бэ», Гена-сан, не зареву…

— Точно не заревёшь?

— Нет!

— А ну, давай поспорим!

— Давай!

Сразу после этого «Давай!» «малышка» истошно завыла:

— Баря-я-я!..

Варька всё выдержала стоически, как и обещала. Не заревела. Но и «малышка» была не промах. Не поленилась ради Бари-сан график поменять. Три дня подряд измывалась только над ней одной, никого другого не трогала. Даже Гену забросила.