— Со школьной скамьи, — негромко проговорил инквизитор, — все мы знаем про пять смертных грехов…

— Все, кроме Дона Альвареса, — прошептал Пол. Грета улыбнулась.

— И эти грехи, — возвысил голос инквизитор, — называются так: Убийство, Воровство, Колдовство,

Измена и Ложь! Все эти грехи караются смертью. Женщина, которая умрет здесь сегодня, совершила один из этих грехов.

— Какой? — спросила Грета у Пола. Тот промолчал, сосредоточенно глядя на площадь.

— У этой женщины нет больше имени, нет биографии, нет будущего. Ее имя предано забвению. Ее родственники никогда не придут на ее могилу, потому что у нее не будет могилы…

— И родственников тоже, — усмехнулся Клайс.

— Ее выбрали, чтобы публично умертвить, именно из-за тяжести того, что она совершила…Приведите преступницу!

Снова барабанная дробь. Грета почувствовала, как напряглось плечо Клайса, лежащего справа.

Лицо женщины-теха скрывала черная накидка. Руки были сковаты тяжелыми цепями, что соответствовало концепции супер-шоу. Она медленно шла по проходу, вдоль линии щитов из нанопласта, а на копов, держащих эти щиты, напирала толпа, желавшая плюнуть в жертву, либо кинуть в нее испорченной едой.

Она, не торопясь, поднялась на свой эшафот и остановилась, дойдя до места казни. Теперь все прожектора сошлись на ее фигуре, окутывая дополнительной вуалью нестерпимого света.

Двое клириков, встав справа и слева, подвели ее к кресту, сняли цепи и зафиксировали ее руки в специальных зажимах. Потом они отошли, занимая свои места в неподвижной шеренге черных ряс.

Еще четверо, по-военному четко развернувшись, подошли к эшафоту. В их руках были странные черные дубинки, вспыхнувшие синим огнем, когда клирики протянули из к вязанкам сухого хвороста.

— Электрофакелы, — прокомментировал их действия Пол. — На рукоятке два контакта, нажимаешь кнопку — появляется огонь. Вот и все Божье чудо.

Хворост был явно пропитан каким-то составом. Он вспыхнул огненным шквалом, сразу же скрыв фигуру жертвы. А потом над замершей толпой повис ее нечеловеческий крик.

— Все согрешившие против заповедей Божиих отправляются в Ад, — назидательно проговорил инквизитор. Все экраны теперь показывали его лицо, залитое отблесками огня, и пока он говорил, этот крик все длился и длился. — Все согрешившие против Бога обречены на вечные муки. Или Бог недостаточно страдал, чтобы вы могли нарушать Его волю?!. Или Его слово больше ничего не значит для вас?..

По огненному кресту за его спиной прокатилась последняя волна дрожи, и пламя успокоилось.

Обвисшее тело горело ровно, без выкручивающих душу рывков. Пол тихо выругался. Грета посмотрела на Клайса. В его темных глазах дрожали блики угасающего костра. Люди на площади начинали опускаться на колени.

— Никто не рождается чистым, — тихо сказал инквизитор. — Чистыми мы делаем себя сами. И эта неделя — последний шанс для многих из вас избежать адских мучений, последний шанс на добродетельную и спокойную жизнь. Последний шанс однажды проснуться на небесах, возле ног нашего ГОСПОДА!

Мощные аккорды церковного гимна вырвались из динамиков, спрятанных по углам эшафота.

Прожектора взметнулись ввысь, привлекая внимание к голографической проэкции звездного крейсера. Засветилась неоновая надпись “Во имя Иесуса”, а потом в небе расцвели хризантемы фейерверка. Грета упустила момент, когда эшафот опять превратился в сцену. Сгоревшее тело исчезло вместе с крестом и золой, оставшейся от хвороста. Начинался концерт. Дети, наряженные ангелочками, высыпали на площадь, разнося просвирки. В воздухе кружились бумажные лепестки, напоминая снег. Грета почувствовала холод. Ее мышцы затекли, она устала лежать вниз головой, а все интересное уже закончилось. На сцену снова вышли Клоун-в-марле и Дешевая Сука.

— Поползли отсюда, — сказала Грета.

— Ты первая, — отозвался Пол.

Клайс все еще смотрел на площадь, и в его глазах застывала ненависть.

Колокола в дебрях предрассветного сна зазвонили особенно уныло, а потом Грета услышала шорох дождя. Колокола спорили с дождем, они вплетались друг в друга, создавая кружево сонного морока, но Грета знала, что очень скоро должен прозвенеть будильник, и это мешало окончательно уснуть. В комнате было сыро. Скорее всего, снега Полигона превратились в грязь, за окном начинался осенне-весенний день, полный моросящего дождя. Понедельник, в который следует прощать и просить прощения. Колокола скорбили о нераскаявшихся грешниках, и Грета почувствовала, что еще немного — и она вспомнит вчерашний праздник на Площади Милосердия.

Она открыла глаза и увидела, что сумерки еще только начинают рассеиваться. Спать уже не хотелось. Наверное, сегодня будет туман, с удовольствием подумала Грета, осторожно вставая. Она подошла к окну и приподняла пластиковый ставень, который тут же с треском уехал вверх. Ей открылся новый, забытый за зиму мир. Полигон больше не был белым. Ночь дождя уничтожила погребальный саван, обнажая совершенно мертвую землю.

“А может, зима еще только должна начаться”, - думала Грета, кутаясь в одеяло, — “Может, сейчас — поздняя осень. Вечером дождь утихнет, а ночью выпадет первый снег. Самые последние листья недавно упали, и ветви деревьев — серые и мокрые. А сразу за березовой рощицей тянутся парсеки Полигона, однообразные, заполненные жидкой грязью, и в каждой воронке отражается светлеющее небо. Весны никогда не будет. Солнце никогда не выйдет. Зима будет длиться вечно. И это правильно, потому что никто из ныне живущих не достоин солнечного света. Замерзшие танки, обугленные мишени и раскисшая земля захватили мир, а космические корабли, наверное, летят захватывать следующий, и скоро везде будет одно и тоже, за каждым без исключения окном…”

— Мир после Второго Пришествия… — проговорила она чуть слышно. И посмотрела на распятие.

Монстроборец Иесус терпеливо ждал.

Они так и не сняли Его с креста…

Постепенно дом просыпался. У соседей справа запиликал будильник, наверху кто-то передвинул стул. Скоро каникулы, напомнила себе Грета, но не ощутила никакой радости. Надо было одеваться и идти в ванную, пока ее не занял Клайс.

Она решительно швырнула на кровать одежду, в которой обычно посещала школу — длинное платье простого покроя из темно-серой шерсти, похожее на рясу. Потом, на счет “три”, сбросила одеяло, и, дрожа от холода, надела платье поверх футболки с космическим крейсером.

И вышла в коридор.

С кухни тянуло запахом подгоревшей фасоли и было слышно, как по радио говорят про “Архангел”, стартовавший вчера, в десять вечера, с Центрального космодрома. Грета стала думать про “Архангел”, пытаясь представить себе этот старт, и неожиданно столкнулась с Клайсом возле дверей ванной.

— Слышала, да? — тут же спросил Клайс, блестя глазами. Он загораживал ей дорогу. Грета отпихнула его в сторону, кинулась к раковине, и в треснутом зеркале отразилось ее довольное лицо. Она показала Клайсу язык, взяла зубную щетку. Клайс прислонился плечом к косяку и говорил, глядя в глаза ее отражения:

— Двадцать тысяч миссионеров! Представляешь? Наверное, он больше “Серафима” раз в двадцать!

— М-м? — Грета, пуская белые пузыри, насмешливо приподняла бровь.

— Ну, в десять, — покладисто согласился Клайс. — Но все равно! Такая громадина… Только странно это… — он подошел к ней, встал за спиной. — Это уже сорок четвертый крейсер за последние два года. Мы с Полом недавно заинтересовались, сколько человек вообще улетело в космос.

— И сколько же? — поинтересовалась Грета, сплевывая пену.

— Тысяч семьдесят! А с “Архангелом” — и все девяносто!..

— Клайс!.. — донеслось со стороны кухни. Клайс подмигнул и вышел.

Девяносто тысяч человек. Грета почувствовала, как по спине пробегает дрожь. Передернула плечами. Но на самом деле, наверное, больше. Просто про какие-то старты не сообщают. Например, про старты десантных кораблей, навроде того же “Серафима”. Или “Лотгалии”… Интересно, как выглядят инопланетяне?..