Он поправил шахматную доску и, вынув фигуры, стал бережно их расставлять.

— Значит, нет никакой надежды, что когда-нибудь все изменится? Нелепая, бездушная система, а мы…

— Простите, — прервал Крешенцо. — Вы пришли играть со мной в шахматы или же беседовать о социальных проблемах?

— Я… Я пришел, чтобы спросить у вас совета.

— Совета? — Профессор поднял голову и внимательно поглядел на Нико. Затем снял очки, подышал на стекла и принялся протирать их фланелевой тряпкой. — Совета? Гм… Какого рода?

— Я… я… хотел бы выйти из ВМО.

Крешенцо никак не отреагировал на его слова. Он еще раз протер очки и закурил сигарету.

— Не ждите, что я похвалю вас, любезнейший. Вы хорошенько подумали, прежде чем пришли к такому решению?

— Э, с мыслью об этом я ношусь уже давно.

— Вот и продолжайте носиться с нею, мой дорогой друг.

Нико улыбнулся.

— А вы сами, профессор, когда вышли из ВМО?

— Вышел? Я никогда не записывался в члены сего достославного объединения. В 74 году, когда медицинское обслуживание приняло ныне существующие формы, я учинил своей совести наистрожайший экзамен и решил: нет, это не для меня. Не потому, что мне было жаль денег — первое время ежемесячный взнос был сравнительно невысок. Но я ни разу в жизни не уступал шантажу. Для меня это было вопросом принципа. И представьте себе, я ошибся,

— Значит, впоследствии вы раскаялись в принятом решении?

Профессор встал, открыл дверцу бара, вынул бутылку виски и два стаканчика и поставил их на столик рядом с доской.

— Выслушайте меня внимательно, милый Нико, — сказал он, разливая виски по стаканчикам. — Я всю жизнь выкуривал по сорок сигарет в день, пил сколько душе угодно, никогда не соблюдал диеты и не делал витаминных уколов. Я знать не знаю, что такое таблетки, мази, антибиотики, которые вы принуждены повсюду таскать с собой. И, разумеется, я сэкономил уйму денег. Этот дом, книги, ковры, картины… Мог бы я купить все это, если б мне пришлось каждый месяц платить взносы в кассу ВМО? Однако это не значит, что я не мучился. Мой юный друг, вы не знаете, что такое внезапно проснуться ночью от кошмарных сновидений. Каждый миг, каждая минута радости были отравлены страхом, липким, неотвязным страхом. Уже много лет я засыпаю с мыслью, что, случись мне заболеть, ни один врач не придет мне на помощь и я подохну в муках, как бездомная собака.

Нико хотел было задать ему вопрос, но профессор его опередил.

— Вы хотите знать, почему я впоследствии не подал заявления с просьбой о приеме? Все объясняется очень просто — для этого мне нужно было бы уплатить взносы за все прошедшее время плюс огромный штраф. А таких денег у меня не было. Подумайте, хорошенько подумайте, друг мой. Не принимайте поспешных решений. Учтите, что потом вам придется полагаться исключительно на собственное благоразумие и удачу. Особенно на удачу.

— Зато я буду свободен, — возразил Нико. — Я смогу, наконец, купить левакар и другие нужные мне вещи. И потом… потом никто уже не заставит меня проходить эти дурацкие проверки. Ни один ублюдок из ВМО не посмеет требовать, чтобы я показал ему, надел ли я набрюшник.

— Пустяки, мой друг, сущие пустяки. Ну как, начнем партию?

Нико отодвинул в сторону доску.

— Я должен выговориться, излить душу. Я больше не могу. Не понимаю, как правительство согласилось поддерживать ВМО, как этот спрут сумел всех сдавить своими щупальцами, навязать свои идиотские правила?! И никто не решился сказать: хватит, прекратите ваш шутовской карнавал, представление окончено. Ведь и пятьдесят лет назад, при старой системе здравоохранения, врач, хоть и не был миллионером, жил совсем неплохо. Стоило комулибо заболеть, как вызывали врача и платили за визит соответствующую сумму. А теперь все иначе, теперь нужно платить заранее, когда вы здоровы, утешаясь тем, что во время болезни не придется платить ни лиры. Это же абсурд, возможный только в наш сумасшедший век.

— Нет, друг мой. Это не абсурд. Подобная система практиковалась пять тысяч лет назад.

— Пять тысяч?..

— Дорогой Нико, я окончил исторический факультет, и потому можете мне поверить на слово. Так вот, пятьдесят веков назад крестьяне Маньчжурии разуверились в познаниях своих лекарей. И, кстати, не зря. Во все времена медики стремились извлечь как можно больше выгоды из болезней своих пациентов. Чем дольше длится болезнь, тем больше доход врача. Это столь очевидно, что не требует доказательств. Так вот, одному крестьянину надоело, что его без конца водят за нос. И он сказал врачу, который его пользовал: «Я заплачу тебе, когда выздоровлю, и буду платить все время, пока останусь здоровым. Но если я снова заболею, ты не получишь от меня ни одной серебряной монеты и ни одной горсти риса». Врач согласился, и уже на следующий день крестьянин выздоровел. А мы лишь пять тысяч лет спустя поняли, что надежнее полагаться на корыстный интерес, чем на профессиональную честность. Нико побледнел.

— Значит… значит, вы одобряете ВМО и готовы защищать систему?

— Да, но я осуждаю методы, которые отразились на системе. Наша жажда наживы все испортила. А это следовало бы предвидеть, нужно было с самого начала положить конец бесконтрольному хозяйничанью врачебной конгрегации, установить соответствующие тарифные ставки. Главное же, этим эскулапам нельзя было давать право вмешиваться в личную жизнь граждан. Недалекие и неумелые законодатели этого не поняли. Впрочем, кое-кто наверняка догадался, но взятки сделали свое дело. Представьте себе, поначалу все шло как нельзя лучше. Стоило человеку кашлянуть, и он уже мчался на прием к врачу. А медики всех — психопатов, хронических больных, симулянтов встречали самым любезным образом. Тогда многие вообще перестали беречься. Все равно, рассуждали они, стоит мне заболеть, врач в два счета поставит меня на ноги. Не удивительно, что доктора зарабатывали бешеные деньги. И постепенно из лечебного учреждения ВМО превратилось в ассоциацию по предупреждению болезней. Теперь врачи работают куда меньше, а их доходы стали куда больше.

— Это же бесстыдный грабеж!

— Мой юный друг, жаловаться бесполезно. Надо считаться с неумолимой действительностью, как говорил один знаменитый историк шестнадцатого века. Методы, к которым прибегает ВМО, безусловно, незаконны, но они довольно логичны. Словом, раз уж вы согласились, так сказать, на опеку сего благородного заведения, йе следует удивляться, если оно делает все возможное, чтобы температура вашего тела не превышала тридцати семи градусов по Цельсию.

— Допустим. Почему же в таком случае правительство не принимает никаких мер?

— Ах, правительство! — буркнул профессор Крешенцо. — Насколько мне известно, наше правительство всегда верой и правдой служило власть имущим. А сейчас богатство и, значит, власть — в руках ВМО, автомобильных и магнитофонных королей.

— Ради бога, не упоминайте при мне о песнях. Я и так целый день только и делаю, что слушаю идиотские песни и разбираю споры законодателей музыкальных вкусов.

Но профессор уже не в силах был остановиться.

— Конгрегация медиков теперь столь могущественна, что подчинила себе даже священников. Давным-давно идет борьба между целителями тела и целителями души. Но теперь чаша весов явно склоняется в пользу первых. Мир обуян жаждой наслаждений, и у него нет больше времени слушать церковные проповеди. Тело восторжествовало над душой. ВМО держит в своих руках ключи от рая земного и небесного.

— Я не совсем понимаю вас, профессор.

— Э, я пошутил, милый Нико. Но ходят слухи, что тридцать пять процентов акций Объединенной автомобильной компании принадлежат ВМО. Современный человек озабочен своим здоровьем, и для него нет ничего дороже левакара. И здоровье, и машина зависят от ВМО. Разумеется, пока никто не запрещает нам искать забвения в канцонеттах, этом музыкальном опиуме, который нам вдобавок продают втридорога. Но говорят, что ВМО протянуло свои щупальца и к фирмам грампластинок.

Профессор Крешенцо хрипло расхохотался, отчего Нико невольно вздрогнул.