Дедушка и бабушка много читали и пересказывали нам, внукам, прочитанное. Они были религиозными, но без фанатизма, в каком-то романтическом, сказочном и даже детском смысле. Бабушка перенесла непрекращающиеся физические страдания в течение стольких лет лишь благодаря вере и постоянным молитвам. Я много раз слушал ее разговоры с Богом и со своей ногой. Впоследствии я замечал, что непроизвольно следовал ее примеру. Изобретая свою систему жития, я припоминал кое-что из того, что усвоил в детстве. Например, я разговаривал с болевшими частями тела как с особыми существами. Я старался убедить их в том, что их болезненное состояние вредит нам обоим. Когда нападала бессонница, я коротал время изобретенными мною молитвами, похожими на те, которые бабушка твердила в течение более чем пятидесяти лет бессонной жизни. Многое из этого я приписывал моим литературным персонажам. Например, бабушка каждую ночь благодарила Бога за то, что он дал ей жизнь, говорила, что другим живется еще хуже, что страдания суть тоже жизнь. В книге "Живи" эта мысль стала лейтмотивом жизни главного ее героя. Только, в отличие от бабушки, он был атеистом и не выдержал испытания до конца. Между прочим, идея сделать этого героя безногим возникла под влиянием воспоминаний о болезни бабушки. То, что я сделал причиной несчастья моего героя атомные эксперименты, было делом второстепенным.

Бабушка ни разу не видела железную дорогу. Дедушка еще мальчиком ходил в Москву пешком. Я был пилотом на первоклассном для своего времени самолете и регулярно летаю пассажиром на таких самолетах, о каких даже подумать не смели еще несколько десятилетий тому назад. И все же есть вневременной разрез бытия, в котором мы остаемся равноправными партнерами. Пройдут новые века и тысячелетия, и все-таки будут появляться люди вроде нас.

Они вновь откроют и переоткроют старую как мир истину: ничто не ново под луной, новое есть лишь хорошо забытое старое. А если такие чудаки не появятся, на будущем человечества можно будет поставить крест.

Дедушка был не прочь выпить. И был довольно крепким на этот счет. По рассказам знакомых, в молодости он мог выпить целый литр водки и оставаться на своих двоих. Мастеровые устраивали "спортивные" соревнования: кто больше затащит кирпичей в мешке на третий этаж, держа мешок в зубах. Дед часто выходил победителем, хотя внешне выглядел щуплым. По всей вероятности, я в этом отношении пошел в деда. Мне тоже приходилось выпивать огромное количество спиртного и оставаться на ногах. После войны, например, я выпил в кафе в Вене один больше, чем десять австрийцев вместе. И после этого я добрался до своей части, избежав подозрений патрулей. Мне тоже приходилось выигрывать соревнования, хотя мои конкуренты внешне выглядели гораздо сильнее меня. Иногда это случалось в пьяном состоянии. На спортивных соревнованиях в Братиславе в 1946 году меня буквально приволокли на беговую дорожку бежать на три или даже пять километров. Я прибежал первым. Правда, в объяснение моего "успеха" можно сказать, что мои конкуренты тоже были хороши: всю предшествующую ночь мы пьянствовали вместе.

К женитьбе отца дед построил новый дом. По размерам и удобствам он стал одним из лучших в округе. Жилая часть дома была сделана по образцу городских квартир. Отдельная кухня, спальня для отца и матери, спальня для дедушки и бабушки, спальня для старших детей, горница. Горница - это большая комната для приема гостей. В ней стоял посудный шкаф, комод, стол человек на двадцать, диван, венские стулья, цветы. Висело большое зеркало, иконы, картины. Одна из картин - портрет царя Александра Второго. Он висел вплоть до отъезда всей семьи в Москву в 1946 году. И никто и никогда не сделал по этому поводу ни одного замечания, хотя у нас часто бывали начальники из Чухломы и даже Костромы.

Дом был окружен садом. К саду примыкал огород. В нем был пруд и баня. Баня была с печкой, парилкой и раздевалкой. Такая баня была единственной во всей округе. За огородом находилось гумно - участок, где росла трава на корм скоту и располагались различные хозяйственные постройки. Вся земля, на которой находились дом, сад, огород, гумно, сараи и другие постройки, принадлежала общине. Но община не была собственницей земли. Она не могла продать ее. После революции это отношение к земле сохранилось. Передача земли в "вечную собственность" колхозам при Сталине была лживой пропагандой по форме и новым закрепощением крестьян по существу.

Такой дом сыграл свою роль в формировании нашей психологии. Деревня для нас выглядела не как нечто противоположное городу, а как некое ответвление города. Мы вырастали не с сознанием людей, обреченных вечно копаться в земле, а со стремлением оторваться от нее и подняться на более высокий, городской уровень. Последний нам казался более высоким в любом варианте. Революция и коллективизация лишь ускорили процесс, который без них мог затянуться на много десятилетий, и придали этому процессу черты трагичности.

Мой отец, Зиновьев Александр Яковлевич, родился в 1888 году. Из-за болезни бабушки он остался единственным их ребенком. Это произошло не из-за неспособности их иметь других детей, а из-за сознательного воздержания. Для современного человека такое явление немыслимо. Отец окончил трехлетнюю школу и уже с двенадцати лет пошел по стопам деда. Тот стал брать отца с собой в Москву и приучать к ремеслу.

Не знаю, как протекала жизнь отца в годы мировой войны, революции и Гражданской войны - он никогда об этом не рассказывал. Я видел его фотографии в солдатской форме. Слышал разговоры, будто он был тяжело ранен или контужен. Я его знаю и помню только в одном качестве: работа. Работал он, не считаясь со временем, не зная праздников, лишь бы заработать что-то для семьи. Мастер он был первоклассный, но на редкость непрактичный человек. Его постоянно обманывали. Он плохо одевался, плохо питался, мало общался с людьми вне работы. У него было две страсти: изготовление трафаретов и чтение. Работал он до последнего дня жизни. По дороге с работы домой он потерял сознание и на другой день умер в возрасте семидесяти шести лет.

Отец неплохо для самоучки рисовал. Когда он приезжал в деревню, он привозил нам цветные карандаши, краски и бумагу для рисования. Мои братья и сестры были равнодушны к рисованию. Я же начал рисовать, как только обрел способность держать в руках карандаш. Отец хотел, чтобы я стал художником. В юности он имел возможность поступить в художественно-промышленное училище, несмотря на недостаток общего образования. Но он эту уникальную по тем временам возможность упустил. Почему-то воспротивились все родственники. И деньги надо было зарабатывать на новый дом. Я тоже художником не стал, но уже по другим причинам.

Главой нашей семьи была моя мать Апполинария Васильевна, урожденная Смирнова. Родилась она в 1891 году в деревне Лихачеве в четырех километрах от Пахтино. Деревня была большая сравнительно с нашей и очень красивая. Расположена она была на крутом берегу реки Черт. Почти все дома в ней были крашеные, многие двухэтажные. В двух километрах от деревни протекала большая река Вига, которую можно даже найти на географических картах. Я видел сотни всяких рек. Но должен сказать, что ни одну из них, кроме старой Волги, не могу сравнить с ней по красоте. Если хотите познать подлинную красоту русской природы, поезжайте в те края. Я выше сказал о старой Волге, какой я ее видел до войны и во время войны. Потом ее загубили плотинами и водохранилищами.

Мне не раз приходилось читать, будто русское общество держалось на женщинах. В применении к нашим краям это мнение более чем верно. Женщины выполняли самую тяжелую и грязную работу. На них держался дом. На них держалась семья. Роль женщины в обществе наложила свою печать на национальный русский характер. Русская нация складывалась как нация женственная. Начала было складываться. Революция оборвала этот процесс.