За последние четыре года я несколько раз стоял перед грандиозной задачей представить новое произведение, вышедшее из-под пера моего друга Эллери Квина. Кажется, только вчера я сел писать предисловие к «Тайне исчезнувшей шляпы», повествующей об историческом деле, которому Эллери с моей подачи придал форму художественного произведения, — его первом приключении, облаченном в форму книги; и тем не менее это было уже более четырех лет назад!

С тех пор Эллери Квин стал поистине символом всего необычного в американском детективном жанре. В Англии критики признали его не меньше как «логическим последователем Шерлока Холмса»; а на континенте о нем напыщенно, однако справедливо пишут так: «M. Queen a pris d’assaut les remparts des cyniques de lettres».[1] Его книги переведены на множество языков (да, даже на скандинавские!), поэтому книжные полки Квина пестрят обложками с непонятно произносимыми названиями, а корреспонденция Эллери обеспечивает его сыну и наследнику постоянный приток иностранных марок, способных привести в восторг даже искушенного филателиста.

В свете такого признания — я бы даже сказал «славы», но это, вероятно, лишило бы меня друга — я мало что могу добавить, не повторяясь. С другой стороны, это лучшее доказательство интереса читателей к творчеству Эллери Квина.

Позволю себе дословно процитировать письмо, присланное мне несколько месяцев назад:

«Мой многострадальный Дж. Дж.!

Теперь, когда зловонный египтянин надежно упрятан в саркофаг и крышка захлопнулась, у меня, пожалуй, найдется немного времени, дабы заняться проблемой, отправную точку и решение которой ты, несомненно, помнишь из истории и наших глубокомысленных бесед. В течение некоторого времени я сгорал от нетерпения разобраться с делом, которое закрутилось вокруг такого упрямого героя, как старина Бак Хорн, и возбудило мои алчные мозги несколько лет назад.

Это не бахвальство, ибо я уверовал в собственный талант, расцветающий при фантастическом соприкосновении с криминалистикой, и намереваюсь написать очередной опус. О да, аргументация оказалась достаточно интересной, и расследование принесло мне истинное удовлетворение. Но я не об этом. Дело, скорее всего, в странной предыстории этого сюжета.

Я, как тебе известно, истинное урбанистическое дитя: даже ради практической стороны дела я предпочел бы ступать по асфальту, а не по мягкому дерну. Ну так вот, сэр, драматические события, стремительно бросившие меня в это невероятное приключение, вырвали меня из привычной, загазованной атмосферы нашего замечательного города и окунули в атмосферу — с воистину сильным запахом! — конюшен, лошадей, щелочи, скота, клеймения, ранчо…

Одним словом, Дж. Дж., твой покорный слуга оказался вовлеченным в расследование дела об убийстве, которое, возможно, могло быть совершено… сотни лет назад в старинном Техасе, да, или в самом Вайоминге, откуда родом многие главные обвиняемые. В любой момент я ожидал окрика какого-нибудь краснокожего Пиута — или Сиваша? — материализовавшегося из воздуха арены и несущегося на меня галопом с поднятым вверх томагавком.

В любом случае, Дж. Дж., это витиеватое объяснение имеет целью объявить, что мой предстоящий шедевр будет посвящен ковбоям, шестизарядным револьверам, лассо, люцерне, расселинам. А чтобы ты не подумал, что я отправился на Дикий Запад, на Грейт-Дивайд,[2] позволь сообщить, что эта равнинная эпопея происходит — или произошла — в самом сердце Нью-Йорка, где вместо греческого хора сопровождением послужили раскаты револьверных выстрелов.

Твой верный, и так далее, и так далее…»

Я с неослабевающей алчностью прочел манускрипт «Тайна американского пистолета»; и, по моему мнению, щит герба Эллери Квина остается неизменно незапятнанным, если только этому бравому «реликту» не придан еще больший блеск. Думается, последний интеллектуальный подвиг моего друга не менее увлекателен для истинного ценителя, чем «Тайна греческого гроба», «Тайна голландской туфли» и любое другое произведение, поскольку обладает собственным острым привкусом и своеобразием.

Дж. Дж. Мак-К.

Нью-Йорк

Дли меня, — пояснил Эллери Квин, — колесо не является колесом, пока оно не вертится.

— Это подозрительно смахивает на прагматизм, — заметил я.

— Называй, как хочешь. — Он снял пенсне и энергично принялся тереть сверкающие линзы, как делал всегда, пребывая в задумчивости. — Я не хотел сказать, что не могу распознать его как материальный объект сам по себе; просто для меня оно не имеет смысла, пока не начинает функционировать как колесо. Вот почему я всегда пытаюсь представить преступление в движении. Я не похож на отца Брауна, который полагался исключительно на интуицию; добродетельному падре — благослови его Господь! — нужно было лишь мельком глянуть на единственную спицу. Ты видишь, к чему я веду, Дж. Дж.?

— Нет, — честно признался я.

— Позволь пояснить на примере. Возьмем хотя бы дело этого симпатичного чудака Бака Хорна. Ну так вот, некоторые события произошли прежде самого преступления. Я узнал о них позже. Моя точка зрения заключается в следующем: даже если бы я — каким-то чудом — стал бы невидимым свидетелем этих событий, они для меня не имели бы особого значения. Движущая сила, преступление, тогда отсутствовала. Колесо находилось в покое.

— По-прежнему туманно, — заявил я, — хотя смутно начинаю кое-что понимать.

Эллери нахмурил прямые брови, затем расслабился и, усмехнувшись, вытянул худые члены поближе к камину. Потом, закурив сигарету, пустил дым в потолок.

— Позволь мне потешить мою отвратительную слабость и закончить метафору. Есть дело Хорна. Дело Хорна — наше колесо. Каждая спица вставлена в манжету; и на каждой манжете — капля цвета.

Теперь представь: черная капля — сам Бак Хорн. Золотая капля — Кит Хорн. А-а, Кит Хорн! — Он вздохнул. — Твердая серая капля — старина Дикий Билл, Дикий Билл Грант. Энергичная, коричневая капля — его сын Керли. Ядовито-лиловая капля — Мара Гей, которая… как там ее называла пресса? Орхидея Голливуда. Боже мой! И Джулиан Хантер, ее муж, цвет зеленого дракона в спектре. И Тони Марс — белый? И профессиональный боксер Томми Блэк — насыщенный красный. И Однорукий Вуди — ему змеино-желтый. И всем остальным тоже. — Эллери усмехнулся в потолок. — Какое разноцветье! А теперь посмотрим на эти маленькие капли цвета, каждая — элемент, каждая — величина, каждая — минускула, которую необходимо измерить и взвесить; каждая — индивидуальна. Однако в состоянии покоя, неодушевленные, каждая в отдельности, что значили они для меня? Если честно, то ничего.

— Но затем, полагаю, колесо пришло в движение? — спросил я.

— Что-то в этом роде. Крохотная вспышка, дуновение космической миазмы, появление движущей силы, начальный толчок — и колесо завертелось. Быстро, очень быстро. Но посмотри, что произошло. — Эллери лениво курил, и, как мне показалось, не без удовольствия. — Чудо! Ибо где теперь все эти маленькие капли цвета, каждая — величина, элемент, минускула, которую необходимо измерить и взвесить… каждая индивидуальна, как индивидуальны компоненты солнц неизменной вселенной? Они слились и потеряли свои призматические качества, стали единым сверкающим целым. Они больше не индивидуальны, они плавно образовали симметричную модель, которая повествует всю историю дела Хорна.