Зюм довольно скоро полюбился всей команде. Он без опаски бегал по палубе, выпрашивая у матросов еду. И вот один любитель пива как-то попытался угостить его брагой. Но из кружки так благоухало, что Зюм дал деру, едва почуял запах. И очутился у прикрытой двери в рубку.

С тех самых пор яхта плыла, как ей вздумается, а команда даже не пыталась что-либо предпринять. Кэйтайрон бушевал неимоверно. Он с остервенением разбрасывал вещи по каюте, и некоторые даже вылетали через иллюминатор. Со злости капитан невзначай вышвырнул свой ботинок, и тот угодил точно в макушку Синре, который только-только оправился от лихорадки. Синре после этого, ясное дело, опять слег.

Кэйтайрон шарил под койкой, в сотый раз осматривал углы, но блокнот всё не находился.

— Проклятье! Тысяча дохлых китов! — ревел капитан. Сторонний наблюдатель мог бы предположить, что он занялся наконец-таки уборкой…

Тем часом Зюм перебрался в привязанный к яхте плайвер и принялся с усердием грызть блокнот, потому как у него сильно резались зубки. Блокнот превращался в клочья бумаги, бумагу раздувало ветром, и один здоровенный клок налип капитану на лоб в самый неподходящий момент. Матросы зашлись дружным хохотом, а кто-то до того разошелся, что опрокинул кружку с пивом.

Рывком отодрав от физиономии влажный продырявленный листок, Кэйтайрон уставился на него, как на призрак из потустороннего мира. А потом издал такой вопль, что можно было подумать, будто тысяча помянутых китов свалилась ему на голову.

***

— Ну, и штормило же недавно! — сказала Минорис, присаживаясь на шезлонг.

— Э-э, да тебе просто настоящих штормов видеть не доводилось! — отозвался Остер Кинн, который добросовестно нес на палубе вахту. — Морских. Речные, по сравнению с ними, детский лепет! А мы, кстати, миновали первый водопад. Оттого тут всё и бурлило.

— Водопад? Первый? — озадаченно переспросила Минорис.

— Второй куда страшнее, уверяю тебя, — осклабился тот.

Они плыли вдоль голубой отвесной скалы. Ни дать ни взять, застывшее цунами. А внутри — чего только нет! И звездочки, и бусинки, и какие-то причудливые цепочки. А то, как пустые глазницы, появятся вдруг на гладкой поверхности черные провалы.

— У второго водопада мы должны пришвартоваться к берегу, — сказал Остер Кинн, и в его глазах заиграли азартные огоньки. — Не знаю, что на уме у нашего безбородого капитана, но приключений точно не избежать!

Минорис поежилась. Ее порядком утомили приключения. Сперва пустыня, потом суматошный город, а теперь вот яхта, капитан которой явно мечтает поиздеваться над пассажирами. В голове вился рой тревожных и путаных мыслей. А ведь она, сама того не ведая, поступила в ученики к мудрейшему из философов! Вот у кого следовало искать поддержки.

Минорис полюбила слушать Диоксида, свесившись через перила на корме. Она глядела на речную зыбь, а философ в это время рассуждал о вечности, или об одиночестве, или о смысле бытия. Плавный поток его речей проникал в светлую головку Минорис, принося ей невыразимое утешение. Диоксид умел лечить словом.

— Что гнетет тебя? — спросил он однажды. — Я не помню и дня, чтобы ты не вздыхала.

— Это всё оттого, что я бросила свою семью, — объяснила Минорис. — Хоть Мэра мне на самом деле и не мать, я очень по ней скучаю. И по своим сводным сестрам. Они, наверное, считают меня последней негодяйкой.

Диоксид отставил трость и присел рядом, на краешек палубы. Кости у него так и хрустнули.

— Эх, никак не привыкну, — поморщился он. — Тяжко быть стариком.

Минорис покосилась в его сторону, однако ничего не сказала.

— А сама ты как думаешь? Хорошо поступила или нет? — спросил Диоксид. Но та лишь пожала плечами.

— Чтобы по чужой указке жить да на чужие мнения оглядываться, много ума не надо, — усмехнулся он. — А тебе, как я понял, оглядываться приходилось постоянно.

— Частенько, — кивнула Минорис. — Задумаю сделать по-своему — Мэра ворчит, а сестры… Они и без того меня задирали. Но, знаете, я чувствую вину.

— Да ни в чем ты не виновата, — махнул рукой Диоксид. — Это я тебе как мудрец из мудрецов заявляю!

Оба они рассмеялись.

— Ну что, полегчало?

— Полегчало, — заулыбалась Минорис.

— Уверен, что с Мэрой ты еще встретишься. А сейчас судьба дает тебе шанс пересмотреть свою жизнь, повзрослеть и обзавестись собственным зрением. Научиться зреть в корень.

— Вот и Вестница то же самое сказала.

Философ вскинул косматые брови.

— Ты видела Вестницу Весны? — воскликнул он. — Чудные дела нынче творятся!

— А по-моему, ничего особенного в этой Вестнице нету, — легкомысленно заявила Таймири, которая всё это время без дела слонялась по палубе.

***

Диоксид вернулся в каюту, сияя, как июльское солнце, и улыбнулся распростертой на койке Сэй-Тэнь. А улыбка у него была ровная, без единой щербинки. И глаза блестели совсем по-юношески.

— Спишь? Ну, спи, спи. Меня отныне добрый ангел снов будет посещать еженощно. Потому что я наконец определился с целью путешествия. И не столько благодаря звездам, сколько благодаря моей новой ученице. Я отправляюсь с вами, в мастерскую счастья Лисса.

Если б услышала его Сэй-Тэнь, то, не раздумывая, выдвинула бы ультиматум: или вы, или я. Но, к счастью для обоих, словам Диоксида не вняла ни одна живая душа.

***

Никто толком не понимал, зачем капитан держит на яхте субъекта по кличке Папирус. Этот Папирус взял привычку строчить мемуары, приспособив под стол пустую бочку. Матросы считали его чудаком и не уставали над ним подтрунивать. Папирус думал, что из-за бочки, а потому не обижался. Да, конечно, если б он писал на приличном столе, его бы непременно зауважали. Но вдохновению-то — что стол, что пустой бочонок — разницы никакой. Оно накатывает, как приливная волна, и тогда уж становится безразлично, что о тебе думают другие. Хорошо, что у Папируса в запасе толстая пачка бумаги и бессмертная авторучка. Лет десять ее не заправлял, а она всё пишет и пишет.

Папирус сочиняет книги. Говорит, что для себя. Но читает их вслух явно не без умысла.

Еще он обожает писать письма. И, судя по их количеству, знакомых у него воз и маленькая тележка. Правда, Синре всегда упирал на то, что Папирус родом из весьма многочисленного семейства. Оттого и писем не сосчитать.

Только вот службы доставки на яхте нет. Ни радио, ни посыльного, ни даже облезлого голубя. Остается лишь думать да гадать, какая у этих писем судьба.

Кэйтайрону, похоже, выгодно содержать на судне никудышного работника. Проку от Папируса мало, зато бумаги у него — завались. А всем известно, что без бумаги капитан из Кэйтайрона такой же, как из лосося сухопутное. Поэтому он милостиво позволил «бортовому писаке» хранить в рубке всё его добро.

Основательно подмочив свою репутацию в глазах философа, Таймири отдала честь и поспешно ретировалась. Подумаешь, сморозила глупость! Каждый иногда несет чепуху. Главное вовремя остановиться.

Какой-то матрос, согнувшись в три погибели, тащил по линялым доскам связку желтой бумаги. Напрягался, бедняга, изо всех сил.

«Фи, рыжий», — с отвращением подумала Таймири. От рыжих она предпочитала держаться подальше. А этот был, к тому же, и с веснушками.

— А-а! Папирус, вот ты где! — прогремел из-за угла Кэйтайрон. Рыжий мгновенно вытянулся в струнку и, заикаясь, прокричал что-то в ответ.

Ничего удивительного. Пообщавшись с капитаном, кто угодно заикаться начнет.

— Тебе сверхсекретное поручение, — сказал Кэйтайрон, после чего перешел на доверительный тон. Таймири очень пожалела, что не умеет читать по губам. Кого, как не ее, положено посвящать во всякие тайны?!

Капитан около минуты беззвучно открывал и закрывал рот, нашептывая Папирусу какое-то задание. Тот пару раз мотнул головой. Видно, задание пришлось не по душе. Но настойчивости капитану было не занимать, и вскоре рыжий согласился. Испустив безнадежный вздох, он поплелся за командиром. А плотная пачка бумаги осталась на палубе без присмотра. Самое время проверить, имеется ли на ней гриф секретности.