— Нашему глубокоуважаемому сами-знаете-кому язык оторвать мало, — горячился Остер Кинн. — Надо же ему было ляпнуть!

А «глубокоуважаемый сами-знаете-кто», то есть капитан, ляпнул, ни больше ни меньше, следующее: «Водопад, — сообщил он, — не за горами. Поэтому советую всем отправиться в укрытие. А кто для этого чересчур смел, можете привязать себя к мачте».

Такая невинная, по мнению капитана, шутка повлекла за собой неожиданные последствия.

Пока Таймири изобретала новые морские узлы, Сэй-Тэнь, Остер Кинн и Кэйтайрон стояли, как завороженные. А яхта в это время неумолимо приближалась к кромке озера.

Сэй-Тэнь опомнилась первой.

— Что ж ты творишь? Жить тебе, что ли, надоело? — вцепилась она в подругу.

— Вовсе и не надоело, — беспечно отозвалась та. — Просто после того падения мне жутко захотелось опасностей.

— Опасностей ей захотелось! — всплеснула руками Сэй-Тэнь. — Эй, ты, поедатель змей! — позвала она Остера Кинна. — Образумь дуреху!

Но Остер Кинн сделал вид, что не слышит. Он взгромоздился на брус, уцелевший после поломки бушприта, и, раскачивая ногами, стал издавать призывные кличи, адресованные, без сомнения, бурлящей впереди реке.

«Таймири так похожа на мою покойную жену, — подумал капитан, прячась в рулевой рубке. — Та тоже любила адреналин. Потому и погибла. Эх, кабы я мог ее отговорить!»

Палуба опустела. Только Таймири, привязанная, стояла на носу и пыталась подпевать Остеру Кинну, который к тому времени покончил с призывными кличами и наскоро сочинил бойкую песенку. В нарастающем шуме слов было почти не разобрать, а страху всё прибавлялось и прибавлялось. Может, бросить эту затею и убежать поскорей в каюту? Она попробовала узел на прочность — тугой, негодник! Нипочем не развязать.

Когда судно увлекло в извилистое русло, Остер Кинн, который претендовал на роль носовой фигуры, ничуточки не испугался. Ему в лицо полетели тысячи брызг, задул влажный ветер, а в уши грянул грязный аккорд неистового водного этюда. Он устремил дерзкий и бесстрашный взгляд туда, где вскоре должна была оказаться яхта. Его яхта. Сейчас это была только его яхта. А капитан и все прочие — трусы, да, именно трусы — держались под крышей, где-то за его спиной, и не значили для него ровным счетом ничего. Конечно, кто-то самоотверженно стоит у штурвала. Но что может этот маленький, никчемный штурвальчик в эпицентре неистовой стихии?

Таймири никогда бы не согласилась занять место Остера Кинна. Как он, бедняга, до сих пор не угодил в поток?! Всё-таки с ее стороны было неимоверной глупостью привязать себя к мачте. В каюте ей было бы гораздо удобнее, теплее, а главное, безопаснее.

Она попала на какой-то чудовищный аттракцион, где тебя бесконечно швыряет то вверх, то вниз, а ты не можешь даже двинуться. И так до тошноты.

— А-а-а-а! — кричала Таймири, молясь, чтобы не подвели веревки. Судно преодолевало пороги, скребя днищем по подводным камням. Обшивка трещала, угрожая дать течь. Таймири трясло.

Ах, почему бы этой яхте не стоять где-нибудь в порту желтого, как охра, побережья? Почему бы не качаться на безмятежных волнах моря Вольфери? Не нужно больше опасностей, не нужно приключений! Есть же на свете мудрые, рассудительные люди, которые мирно живут в своих домах, едят по утрам кашу из мериники и слушают переливы десятиструнного фарнета. А если поманит их зов из сверкающей жемчугом, неведомой дали — нет-нет, они не бегут на этот зов. Они затыкают уши, едят больше мериниковой каши и идут на какой-нибудь провинциальный концерт, где фарнеты звучат в два, а то и в три раза громче. И так, постепенно, день за днем, эти благоразумные люди утрачивают способность видеть чудеса… Они хиреют прямо на глазах, становятся тусклыми и серыми, как осеннее небо.

«Нет, — решила Таймири, — я не хочу превратиться в бесцветного обывателя. Если уж без приключений никак нельзя, пройду через них, как через тернии. И уж наверняка там, за терниями, будут звезды».

Ее обдало студеной, пузыристой волной, и она зажмурилась.

***

Икротаус Великий растерянно стоял перед зеркалом. Сейчас он не был ни великим, ни всемогущим. Ввязавшись в нешуточную шахматную игру, он оказался в ней всего лишь пешкой, которую ничего не стоит раздавить. Что изменило его за такой короткий срок? Что или кто?

Напротив он видел человека, не заслужившего тех титулов, которыми его когда-то награждали. Кроме одного титула — болван.

«Я недостоин носить эту парчу и этот бархат, — вздыхал он. — А шапка с рубинами сидит у меня на голове, как шутовской колпак. Даже скипетр мне не принадлежит. Безвольный, жалкий трус!»

— Объяснись с ней сегодня, — заговорило отражение в зеркале. — Скажи, что больше не будешь ползать у нее в ногах. Дай понять, кто тут главный!

— Но как? Как я ей скажу?!

— Что, поджилки трясутся? — съязвил воображаемый собеседник. — Честное слово, ведь она всего лишь женщина! Если не сможешь ты, с ней разберусь я. И тогда пеняй на себя.

— Ты? Но ведь ты плод моей фантазии!

— Может, и так. Но я сильнее тебя. Как надумаешь сдаться, подведи ее к зеркалу. Тут-то я и возьмусь за дело. Буду твоим адвокатом. Вместе мы непременно выпутаемся из сетей этой мегеры. Ну что, идет?

Икротаус заколебался. Жухлая кожа на его лице (хотя он был еще довольно молод) пошла пятнами.

— Договорились? — напирало отражение.

Авантигвард уже собрался заключить сделку, но тут в покои ворвалась Терри. Та самая, которую в народе именовали ведьмой. Отражение скорчило недовольную гримасу и убралось восвояси.

— Что ты перед зеркалом кривляешься? Как маленький! — бросила та и медоточиво добавила: — А я тебе вина принесла, красного.

Иной раз в ее словах сквозила такая напускная заботливость, что хотелось бежать без оглядки. Но дворец стал для Икротауса темницей, а золотая цепь у него на шее представлялась удавкой, которая нет-нет да и затянется. Эта цепь со знаком власти гнела его. Он прекрасно понимал, что страна под его «чутким» руководством превратится в руины, а ведьма наживется на добыче лунного камня и укатит в свою заморскую державу.

«Смирись, — сказал себе Икротаус. — Ты сам виноват».

«Нет! — беззвучно крикнуло отражение. — Не смей смиряться! Действуй!»

Терри поставила на покрывало поднос с бокалами. В них безобидно искрился рубиновый кагор. Отражение видело, как в один из бокалов она подсыпала яд.

«Презренная женщина! Неужели все они одинаковы? Коварно подберутся к тебе, вотрутся в доверие, а потом — раз — и ключик, который ты бережно хранил у сердца, украден. Ты таешь, ты превращаешься в этакую безвольную лужицу или смиренный половичок, о который можно смело вытирать ноги. Пора с этим кончать!», — сказало Икротаусу отражение. К вышеупомянутой особе оно питало явную неприязнь.

— Выпьем за процветание, — предложила Терри. — Бери бокал. Да нет, не этот. Другой.

Авантигвард сразу смекнул, что к чему. За суетливостью ведьмы наверняка кроется обман. А то, может статься, и предательство. Хотя, что лжецы, что предатели — всё едино. Они как головня на колоске светлых человеческих чувств.

Правитель отодвинул бокал, и отражение бесшумно поаплодировало. «Вот, это я понимаю. Если хочешь показать характер, нет ничего лучше отказа».

— С этого дня, — решительно сказал Икротаус, — ты отстраняешься от дел. Теперь государственными вопросами я буду заниматься лично.

Терри побледнела и столь же решительно ударилась в слезы. Она так умело разыгрывала из себя жертву непонимания, что на месте Авантигварда смягчился бы любой. Но первые пять минут тот был непреклонен. Следующие десять он мрачно раздумывал, способна ли женщина биться в истерике более получаса. Когда же истекло полчаса, не выдержал и потряс ее за плечо:

— В самом деле, сколько можно распускать нюни? Что ты как маленькая?! — воскликнул он.

«Не проняло, — сообразила Терри, всё еще рыдая в три ручья. Вернее, делая вид, будто рыдает. — Значит, придется использовать запасной план».