Позже, возвращаясь к этой трудной минуте, Плотников понимал, что поступил он не так, как поступил бы профессиональный разведчик. Он просто перестал быть разведчиком, став только политработником, который в критическую минуту прибегает к последнему средству: подняться во весь рост перед цепью стрелков и увлечь их за собой – к смерти или победе. Еще не отдавая себе отчета, как поступить, но уже готовый на самый отчаянный шаг, он рвал из планшета карту, искал на ней седловинку ниже излучины, ставшую ориентиром переправы, и кричал водителю во весь голос:

– Заводи, Оганесов! Гони по течению во весь дух, гони!..

На его вызов «Туча» отозвалась мгновенно – он потребовал ответа, ибо сейчас непременно должен был знать, что его слышат.

– Вторая переправа в квадрате тридцать два, четырнадцать, девять, – заговорил Плотников открытым текстом, потому что кодировать уже не было смысла. – Тридцать два, четырнадцать, девять, – повторил он.

Когда перевел станцию на прием, услышал сверлящий визг, прерываемый всплесками дикого треска – «противник», знавший теперь его волну, включил помехи на всю мощь.

Плотников тотчас же перешел на запасную, но «Туча» молчала. Значит, услышала и не хотела выдавать вторую волну…

Машина вошла в тень прибрежного увала. Черная, как вороненая сталь, вода в стекле перископа неслась навстречу.

Однако Плотников скоро заметил: берега уходят назад слишком медленно, хотя двигатель выл с жалобным надрывом, словно просил пощады. Наверное, со стороны машина походила на выбивающуюся из сил рыбу, в спину которой мертвой хваткой вцепилась захлебнувшаяся скопа – камышовые «ковры» волоклись по воде, тормозя движение. У Плотникова вспыхнуло желание выскочить наружу, полоснуть ножом по связкам «ковров», как будто от того, доберутся они до переправы минутой раньше или позже, что-то изменится. Через сотню метров пути Алексей понял: одним яростным желанием вмешаться в происходящее изменить ситуацию нельзя. Их расстреляют и потопят, как только заметят. И не нырять же с гранатами на дно, чтобы остановить танк и закупорить трассу: невозможно, нелепо, бесполезно…

«Туча» молчит. Ей потребуется время подготовить точный удар, и «противнику», возможно, хватит этого времени, чтобы переправить танки. Плотников представил, как они расползаются по лощинам плацдарма, подходят в сумерках к переднему краю, скапливаются на исходных позициях, чтобы гигантской пилой врезаться в оборону «восточных». И пехота, словно текучий цемент, всосется в пробитые бреши, обложит опорные пункты, удушая их в глухом плену…

«Хорошая позиция важнее храбрости», – вспомнились слова командира. «Важнее храбрости»?

У него была превосходная позиция, а вот не помогло – проглядел. Значит, не все дело в позиции, еще и умение надобно, и храбрость – тоже. Теперь ставка на храбрость. Но велика ли ей цена, если очертя голову кидаешься на противника, сам не зная зачем? Зачем?..

Как же ему не хватало пока чисто командирского свойства: решать мгновенно!

Бежит через реку серый бурунчик за воздухопитающей трубой, оставляя на воде слабо мерцающий след – словно удав плывет, подняв настороженную голову. Еще одно стальное чудовище ползет по дну к холмам плацдарма. А другое ждет очереди на берегу. Танки выходят из густого сумрака лощины и становятся заметными лишь у самой воды. «Сколько их уже переправилось? И сколько таится в темном, сыром распадке?..» Сколько бы ни таилось, этот входит в реку последним.

Всегда остается что-то, что еще можно предпринять!

Ладони Плотникова легли на рукоятки пулемета.

Да, пулемет самого крупного калибра – игрушка против машины, одетой в броню, не боящуюся даже кумулятивных снарядов, протыкающих сталь жалом из пламени и свинцового пара. Но и пулемет – оружие, когда у тебя нет другого…

Пока он тащится по мелководью, этот стальной бегемот, люди, запертые в его утробе, не услышат шлепка твоей пули в броню. Но вода уже скрыла корпус, заливает башню, и только труба теперь торчит над плесом. Труба…

Вот где стальному бегемоту будет «труба»! Вот где годится обыкновенный пулемет и не нужны никакие «супербронебойные».

– Оганесов, видишь трубу?

– Вижу!

– Держи прямо на трубу, Оганесов! Он погружается, и мы утопим его, как котенка. Только еще чуть-чуть поближе, чтобы срубить ее наверняка. Надо срубить ее наверняка. Надо срубить первой очередью, Оганесов, на вторую они не дадут нам времени… Жми, Оганесов, мы устроим им хорошую пробочку на речном дне!

Труба косо набегала, и Плотников плавно поворачивал пулемет, уравнивая движения прицела и пенного, тускло серебрящегося «воротничка» вокруг трубы. Ему хотелось выждать еще полминуты, но острое чувство близкой беды кольнуло сердце, и он скомандовал себе:

– Огонь!..

Маскировка машины сослужила экипажу последнюю службу. Зенитчики, охранявшие переправу, не колебались бы ни мгновения, заметь они подозрительную машину, спешащую полным ходом к подводной танковой трассе. Но зенитчики видели только безобидный островок плывуна с такой же безобидной корягой на нем. И хотя в сумерках было заметно, что островок опережает течение и создает подозрительные волны, командир и наводчик установки с минуту совещались: долбануть по «лягушачьему континенту» или не стоит? Решили все же долбануть, и в тот момент, когда тревога охватила Алексея Плотникова, ствол автоматической пушки разворачивался в сторону островка и наводчик ловил его в кольцо коллиматора.

Зенитка еще молчала, когда на плавучем островке ярко вспыхнула и яростно затрепетала крыльями огненная бабочка. Глухой, злобный лай крупнокалиберного пулемета вплелся в гул канонады…

Плотников не отпускал гашетки, а воздухопитающая труба танка уходила все глубже – там, на дне реки, не подозревали, что не воздух, а вода должна хлестать в трубу и самое время браться за изолирующие противогазы. Но учение есть учение, и танки на учениях тонут условно…

Короткие бледно-зеленые огни ударили с сумрачного берега, башенка машины вздрогнула, и Плотников оторвался от пулемета. Огни ударили снова, и Алексей ясно различил на берегу очередной танк, фигуры регулировщиков, радийную легковую машину, похожую на дикобраза от обилия торчащих из нее антенн.