Бухгалтер университета Галина Петровна Гусева наскоро выпила на обед чашку кефира с булкой и отправилась за черникой. Не на рынок, а прямо в лес. Здание вуза располагалось на окраине города на живописном берегу Волги. В южные окна виден был за рекой старый центр Ярославля, в северные и восточные – сосновый бор, а за ним, поодаль, огромные корпуса недостроенного научного центра, который невесть как оказался на балансе университета, да и повис там мертвым грузом.

Раньше там был сторож, Галина Петровна раз в месяц выдавала ему в кассе зарплату. Потом на недострое случилось несчастье: сторож уснул пьяный с сигаретой в своем вагончике и сгорел. Университет долго трясли разные проверки, нашли уйму нарушений, оштрафовали, кого надо. Нового сторожа брать не стали. Стали ездить раз в месяц да подсчитывать убытки, воры своим вниманием заброшенные корпуса не обходили. С каждым месяцем пропадало все меньше: ничего мало-мальски ценного уже не осталось, одни голые стены, тяжеленные кран-балки да ржавеющие крыши.

Зато черничники буйно разрослись вокруг корпусов и даже внутри тех зданий, у которых не было ни пола, ни крыши. Туда-то и направлялась Галина Петровна.

На углу у калитки ей встретился Юрий Иванович Сомов, доцент с кафедры философии. Молодой да ранний, все ищет, где бы денег заработать, машину новую купил. На место заведующего кафедрой метит, спит и видит, как бы Жукова сместить!

– Здравствуйте, Юрий Иванович! – расплылась она в улыбке, протискиваясь мимо него в калитку.

– День добрый, Галина Петровна! На добычу отправились?

– Да вот, ягодок побрать. Валерику, внуку, вареньица сварить. У меня Валерик варенье любит черничное и вишневое.

– Вы уж, поди, весь лес истоптали. Может, и меня возьмете?

– Не возьму. Вам работать надо, а у меня обед, – ответила женщина, не зная, как и отвязаться от назойливого доцента. Обед-то короткий, опаздывать нельзя.

Нечасто забредают сюда люди. Боятся. А эта бабулька ходит и ходит. Ягоды собирает. Мои ягоды. Ну, пусть собирает. Я ягод не ем. Меня ни разу не увидела, хотя я особо и не таюсь, не прячусь. Только она по сторонам не смотрит, все больше себе под ноги. Ягоды ищет.

Чего их искать-то? Обошла бы вон тот корпус, там их видимо-невидимо. А еще за старой дорогой, за брошенным автобусом… Я б показал ей, если б мог. Не покажу. Еще испугается. Удивительно, есть на свете кто-то, кто может такого, как я, бояться. Опасаться, прятаться – это мой удел…

Гляди-ка, догадалась! В самом деле пошла за корпус к старой дороге. Может, и наткнется на большой черничник.

В стороне треснула под чьей-то ногой ветка. Бабулька не слышала, а я слышал! Я всегда все слышу. Кто-то идет сюда с той стороны, откуда и она пришла. Еще один грибник-ягодник? Или вор? Для вора рановато, не время. Для грибника – крадется слишком осторожно.

Я нырнул в сухую осоку, вмиг оказался за бетонными блоками и прильнул к узкой щели. Показался человек. Мужчина. Не за ягодами, видать пришел, иначе не прятался бы в кустах. Он пристально смотрит в спину бабульке, наблюдает… Неужели ягоды хочет отобрать? Больше взять с нее нечего. Никаких украшений на ней нет. Только маленькое колечко с бледным камушком. Обернулся. Ну, конечно, это мог быть только он, тот, который сегодня едва меня не поймал. Я видел его только один раз, но сразу узнал. Интересно, как этот человек все сделает? И справится ли?

Бабулька уже скрылась за углом, а мужчина, не опасаясь, вышел из укрытия и двигался теперь за ней следом быстро и тихо, как зверь на охоте. Вот он тоже скрылся за корпусом.

Мне очень хотелось подойти поближе, посмотреть, что же там происходит, но страх был сильней любопытства. Я еще думал выглянуть из-за угла, но тут услышал глухой удар! И сразу – короткий хрип. От ужаса я едва не лишился чувств.

Лето двигалось к зениту, как солнце. Знойное марево текло над старой дорогой. Асфальт весь был в глубоких трещинах, сквозь них лезла вездесущая трава. Тяжелый запах желтого тимьяна и невыносимый стрекот кузнечиков изнурял случайных путников. Не двигался тягучий воздух, не дрожали листья, не веяло свежестью с иссыхающего болота. Немилосердный июнь палил еще не кошеный луг до самого дальнего леса, томил и душил.

Усталость навалилась такая, что тянуло лечь прямо на старый асфальт и никогда больше не двигаться, медленно умирая под нещадным солнцем.

Она лежала возле непонятно откуда взявшегося здесь обгоревшего автобусного остова. Остов был почерневший, местами ржавый, внутри него уже росли чахлые березки, выглядывавшие из покореженных окон, как больные дети. Она лежала, скорчившись, возле ступенек задней двери, будто выпала оттуда, из мертвого автобуса, приехавшего сюда умирать так же, как и она.

– Зырь! Тетка…

– Где?..

– Вона, у автика…

– Точно!

– Не, не тетка, бабка.

– Бомжиха видать.

– Тише ты, ща услышит!

– Не, не услышит, она вроде это… дохлая вроде…

– Да пьяная…

– Может, пьяная. Не, вроде дохлая. Палку дай!

– Зачем?

– Ну, потычем. Зашевелится, значит живая.

– А если не живая?

– Ты дурак? Неживая-то точно не вскочит!

– Ой, у нее на башке кровища!

– Точняк дохлая!

– Слышь, стонет вроде…

– Не слышу.

– Да точно! Живая!

– Бомжиха, значит…

– Какая бомжиха! Смотри, как одета. Это бабка простая. Наверное, тюкнул кто-то и сумку спер.

– Ты че, она сюда в магазин что ли приперла? Корзинку, наверно, с грибами…

– Делать чего будем?

– Пошли домой, а?

– А ее тут бросим?

– Да мы ее все равно не дотащим! А дома воспиталке скажем, она ментов вызовет.

– Давай ты останешься…

– Да пошел ты!..

– Ладно, давай я останусь, а ты в училище вон сгоняй, там народ есть, пускай придут, понял?

– Да понял. Я быстро!

Худой светловолосый мальчишка в замызганной футболке бегом кинулся по старой асфальтовой дороге, не оглядываясь на остов автобуса и оставшегося возле него мальчишку. Он не видел, как его приятель боязливо склонился над скорчившейся в траве женщиной и тут же отскочил в сторону. Неприметное колечко с бледным камушком, которое он снял с ее пальца, уже лежало в кармане его джинсов.