… «Двойник»… – так, кажется, она называлась. Принадлежала она перу новомодного; еще малоизвестного, но уже порядком нашумевшего писателя по фамилии Достоевский.

– Двойник! – то ли сквозь зубы, то ли вследствие сжатых до невероятия губ презрительно, и в то же время констатирующе безнадежно, процедил генерал. Он устало опустился в кресло, на лице его нарисовалась скорбная складка. Кажется, с ним случилось что-то непоправимое – смерть близких людей, порой, ставит такой отпечаток на лица своих жертв: и, вроде бы, хочется еще обратиться к усопшему со своим горем, поделиться несчастием, и не осознается никак, что несчастие это – это то, что того, с кем хочется поделиться, больше нет…

– Двойники… Какая страшная правда… – Евстигней Георгиевич поднялся и, в нервной ажиотации, попеременно сжимая кисти рук в кулаки до бела, прошелся по комнате. – Но зачем?! – вопрос был риторическим. – Зачем сейчас? – вопрос, кажется, на этот раз оказался сформулирован ладнее, и генерал даже на мгновение приостановился от посетившей его странной мысли… А, может, он Мессия? – внезапность робкой догадки так поразила генерала, что он едва не закричал. Но как же они могут, так, со мной… – он скорбно остановился, словно не смея совладать с посетившей его бедой;

– Молчать! – вдруг вскричал он, хотя в комнате никого не было и не раздавалось никаких голосов. – Ведь можно было бы хотя бы изобразить; изобразить, притвориться, что поняли; что поняли то, что, возможно, выше любого понимания, однако произошло, случилось, и, можно хотя бы не произносить это вслух! Хотя бы, право, заплакать, закричать, но молча… Ведь… двойники – они всюду!!!

Здесь, в комнаты, с сахаром на подносе и улыбкой на лице; в тщательно отглаженной форме, браво торчащими вверх усами, зашел денщик генерала, Прокоп Обметов.

Нехотя посмотрел генерал на Прокопа и тут же стушевался, словно знал о нем какую-то стыдную и в то же время страшную тайну. Снова поднял глаза и снова потупился не в силах видеть представшего перед ним денщика…

Дело было в том, что Прокоп был как две капли воды похож на генерала! Это был полный, абсолютный; как в зеркале отраженный его образ; это был его, генерала, совершеннейший двойник.

* * *

Я отвел взгляд от телевизора и снова посмотрел в окно. Происходящее там мне решительно не нравилось. Мокрые носилки, теперь гробы эти… «Как-то все излишне интенсивно происходит, – попытался я выразить свою мысль, но тут меня осенило: – Да я же мысли читать могу! Так все и прояснится. По крайней мере, спускаться не нужно, с консьержем разговаривать».

Я нажал на пульте кнопку выключения.

Мающийся мужик в генеральской форме дореволюционного покроя на экране телевизора вспыхнул мириадами синих полосок в фиолетовую крапинку и исчез. Я всмотрелся в вереницу идущих за гробами людей, выбрал спину позначительнее и сконцентрировался. В голове ослепительно громко, гулко, зазвенел телефон.

* * *

Я вскочил с постели не вполне понимая, где я и что такое, если можно уже так выразиться, происходит.

А то ведь только что я был тоже уверен, что наблюдаю нечто, происходящее со мной в реальности; и что реальность эта самая что ни есть настоящая. А не сон. Не сон, в котором я смотрю по телевизору то, что идет по телевизору, который мне сниться…

Я встал с постели и потянулся. Было раннее утро. Телефон все ещё звонил. Взял трубку.

– Аллё! – голос на том конце был оптимистически осторожным.

– Алло, – я, как обычно, в семь часов утра, не был ни оптимистическим, ни особо приветливым.

– Димыч?! – полувопросительно-полуутверждающе полуспросил-полуконстатировал голос.

– Ну… – уже примерно понимая, кто звонит, ответил я.

– Шпрехен зи дойтч? – голос, видимо, был не до конца уверен, что я – это я.

– Ганц клар… Ез канн, айгентлих, мит йедем пассирен канн, ваз воллен зи битте… Йетцт? – на самом деле я намекал, безусловно, на не достаточно позднее время для такого раннего звонка.

– А… ты, – в телефонном голосе появились удовлетворенные интонации, видимо, у голоса действительно были сомнения что я – это я. – Короче. Я поговорил. – Последовала значительная пауза.

– Молодец! – я постарался изобразить в голосе радость, пытаясь до конца сообразить, кто звонит. В трубке молчали.

– Ты кто? – совершенно неожиданно для себя, уже не скрывая отсутствия радости по поводу звонка, спросил я. – Куда меня берут? Зачем?

– Андрей же звонит! Ёлы палы, мы ж договорились в шесть утра созвониться, а я проспал, вот в семь только звоню, я все узнал, берут тебя!

– А… – я смутно припоминал, что вчерашний вечер закончился медитацией с коньяком «Московский», причем, видимо, коньяка оказалось больше, чем медитации, вследствие чего эта самая договоренность: созвониться в шесть.

– Спасибо. – Андрея я слышать был рад, но проснулся еще не окончательно. – Ты мне чего звонишь-то?

– Да как чего! – Его голос был полон предвкушения сообщения, которое было, кажется, ему самому настолько приятно, что, если бы не ранний час, я, видимо, просто из человеческого участия, повесил бы трубку, что бы не лишать его возможности еще час другой воображать о том, как мне он его сообщит.

В конце концов, Андрей прокашлялся и сообщил:

– Тебя берут в ДТОСМ!

– Да ты что! – изображая энтузиазм, что кто-то куда-то меня берет, ответил я. – А это что такое?

– Да я ж тебе уже говорил! – Андрей, кажется, был искренне удивлен моей плохой памятью, невнимательностью и непониманием важности сообщения; – Одно дело адрес ветеринара забыть, а другое, – он значительно помолчал, – Комитета по Спасению Мира! – последнее, видимо, из соображений конспирации, было произнесено приглушенным шепотом.

– А… точно! – я не стал вдаваться что, кажется, в прошлый раз он говорил мне другое название, впрочем, возможно, они периодически меняли название организации. Для конспирации, разумеется.

* * *

За завтраком я, как обычно включил «Евроньюс». Сосредоточиться на новостях, впрочем, не удавалось. Не давало покоя окно. От него веяло мистическими ожиданиями: оно влекло меня к себе; хоть и оказалось, что наблюдал я неизвестно за чем во сне, но одно оставалось несомненно: что бы читать мысли людей, мне надо было их физически видеть. Иначе мысли были обрывочны или несвязны. Можно, в принципе, было что-то понять просто глядя на предмет, принадлежащий человеку, но это было не то. Мысли там были устаревшие и не все – а только самые повторяющиеся и устойчивые.

Из окна же открывался великолепный обзор. На фига он мне, я толком не понимал – по видимому, это было уже инстинктивное: мне хотелось видеть как можно больше людей. Я подошел к окну. На улице было пусто.

Внезапно из соседнего подъезда вышла Наташа. Та самая, чьи странные мысли вчера привели меня в такое замешательство. О них, в суете происшедшего я уже было забыл; но теперь вспомнил: она думала, что хочет кого-то убить! Отравить, если не ошибаюсь…

Меня подбросило словно на пружинах – если бы это были обычные гневные человеческие сентенции типа «Всё покрушу, всех порешу!» – это было бы одно. Но, как я вдруг снова вспомнил, мысли её были холодно расчетливыми и очень конкретными.

«Что бы это значило?» – я еще не имел никакого опыта в использовании своего, внезапно открывшегося дара; к тому же мной овладел азарт, свойственный всем, кто в детстве мечтал стать детективом. Я им стать мечтал. Страсть к расследованиям есть определенный род мании, неистребимый и не подверженный возрастным и гендерным особенностям. К тому же и объект злого умысла был мне хорошо знаком – когда Сергей приезжал к Наташе, он ставил свою машину в моем дворе. Сергей был суперуспешным бизнесменом, владельцем компании «Русский лес», занимавшейся перепродажей за границу, кажется, древесины. Не без того, что из «бывших», но, в целом, человеком казался добродушным, и за стоянку платил вовремя.

Мне захотелось испытать свое умение, использовать его в практическом русле: ни много ни мало – спасти жизнь соседу по дому…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: