Жюли. Красавицей она не была. У нее были широко расставленные глаза, чересчур квадратный подбородок, слишком широкий рот. Но все это не имело особого значения. Потому что Жюли умела читать мысли.

Партнершей она была идеальной. Она была всем, что только нужно мужчине. Год назад, на следующий день после расследования моего первого убийства, у меня было особенно мерзопакостнейшее настроение. Каким-то образом Жюли удалось обратить его в настроение сверхприподнятое. Мы весело гонялись друг за другом по находящемуся под особым надзором парку развлечений, где посетителям не возбранялось делать все, что только им вздумается, накрутив поистине грандиозный счет к оплате. Мы пробродили пешком целых пять миль, так никуда и не выйдя. К концу нашего загула мы были совершено измотаны и настолько устали, что, пожалуй, нам уже даже и мыслить ни о чем не хотелось… А вот две недели тому назад наша встреча вылилась в чудесную, полную нежных объятий ночь, когда мы доставили друг другу немало удовольствия…

Мы были теми двумя людьми, которым хорошо друг с другом, но не более того. Жюли всегда была рядом, когда в ней возникала особая необходимость, всегда и везде.

Ее мужской гарем был, скорее всего, самым обширным за всю историю человечества. Для того, чтобы читать мысли любого сотрудника РУКА мужского пола, Жюли необходимо было побывать его любовницей. К счастью, в ее сердце места для любви было хоть отбавляй. Она не требовала от нас, чтобы мы сохраняли ей верность. Добрая половина из нас была жената. Однако обязательно было нужно, чтобы Жюли испытывала самую настоящую любовь к мужчине, ибо, в противном случае, она просто не в состоянии была его должным образом защитить.

Вот и сейчас она занималась тем, что оберегала нас. Каждые пятнадцать минут Жюли выходила на связь последовательно с каждым из своих подопечных агентов РУКА. Пси-способности печально известны своей неконтролируемостью, но Жюли была счастливым исключением. Если кому-либо из нас становилось туго, Жюли всегда была тут как тут, подобно палочке-выручалочке… при одном непременном условии, что какой-нибудь идиот не помешает ей, когда она этим занимается.

Вот поэтому я и стоял за дверью, смиренно дожидаясь, когда она прервется, теребя сигарету в своей воображаемой руке.

Я использовал свои способности чисто для практики, чтобы размять свои ментальные мускулы. В определенном смысле я мог столь же надежно полагаться на свою «руку», как и на слияние разумов, производимое Жюли, как раз из-за весьма ограниченных возможностей, которыми я при этом располагал. Стоит хоть чуть-чуть усомниться в своих пси-способностях, и они улетучиваются. Поэтому воображаемая рука со строго очерченным кругом возможностей намного более надежна, чем какая-то волшебная способность перемещать предметы с помощью одного только страстного желания. Мне были отлично известны ощущения человека, производящего определенные действия рукой, и я хорошо себя представлял, на что она пригодна.

Почему я так много трачу времени на тренировку? Сигарета — это вес, который я способен поднимать, не напрягаясь. И есть еще одна причина… нечто такое, чему научил меня Оуэн.

Было без десяти минут три, когда Жюли открыла глаза, скатилась с диванчика и подошла к двери.

— Привет, Джил, — сонным голосом произнесла она. — Неприятности?

— Да. Только что скончался один мой хороший друг. Мне кажется, что тебе не мешает об этом знать.

Я протянул ей чашку кофе.

Она кивнула. Мы договорились о свидании на сегодняшний вечер еще до того, как я узнал о смерти Оуэна, и теперь это событие коренным образом меняло его характер. Понимая это, она произвела легкий зондаж моего разума.

— Господи Иисусе! — вскричала она, отшатнувшись. — Мне… мне ужасно жаль, Джил, но свидание отменяется. Верно?

— Если только ты, разумеется, не захочешь составить мне компанию в поминальной тризне?

Она энергично покачала головой.

— Я ведь не была с ним знакома. Мое участие будет совершенно неуместным. Кроме того, ты все время будешь барахтаться в своих собственных воспоминаниях, Джил. Многие из них будут чисто личного свойства. Я бы только тебя стесняла — ведь ты бы ни на минуту не забывал о том, что я присутствую в твоем мышлении. Вот если бы здесь был еще Хомер Чандрасекхар, то все было бы иначе.

— Я очень сожалею о том, что его здесь нет. Ему придется справить свою собственную тризну. Возможно даже с кем-то из девушек Оуэна, окажись она у него под рукой.

— Ты понимаешь, какие чувства я испытываю, — произнесла она.

— Те же, что и я сам.

— Жаль, что я не в состоянии тебе помочь.

— Что-что, но помочь ты всегда в состоянии. — Я взглянул на часы. — Заканчивается твой перерыв.

— У-у, тебе бы быть надсмотрщиком над рабами. Ты молодец. — Сказала она и вернулась в свою звуконепроницаемую комнатенку.

Жюли всегда помогает. При этом можно даже вообще ничего ей не говорить. Достаточно просто знать о том, что Жюли прочла твои мысли, что кто-то тебя понимает и разделяет твои горести и тревоги…

Оставшись один-одинешенек в три часа пополудни, я начал свою поминальную тризну.

Поминальная тризна — недавно заведенный обычай, еще не усложненный соблюдением особых формальностей. Продолжительность ее не регламентируется. Отсутствует необходимость в провозглашении каких-то особых тостов. Те, кто в ней участвуют, просто должны быть близкими друзьями усопшего, но никаких ограничений в количестве их также не устанавливается.

Я начал с «Луау», в котором преобладал холодный синий цвет и повсюду журчала вода. За его стенами еще не кончился день, но внутри царствовал вечер из тех, какие бывали лишь на Гавайских островах несколько столетий тому назад. Зал пока был заполнен лишь наполовину. Я выбрал угловой столик, где было посвободнее, чем в других местах, и заказал фирменный грог «Луау». Он был холодным и коричневым, с большим процентом алкоголя, из кубика льда торчала соломинка.

На поминках Кубса Форсайта нас было трое в один страшный для всех нас вечер на Церере четыре года тому назад. Ну и веселенькая была тогда у нас компания: Оуэн, я и вдова нашего третьего товарища по экипажу. Гвен Форсайт считала нас виновными в гибели ее мужа. Я тогда только-только выписался из больницы с правой рукой, заканчивавшейся у самого плеча, и винил в его смерти Оуэна, себя да и самого Кубса. Даже Оуэн был как никогда угрюмым и терзался самобичеванием. Худшей троицы было просто-таки невозможно вообразить, как и более паскудного вечера, чем тот.

Но обычай есть обычай, и мы собрались вместе. Тогда, как и сейчас, я тут же стал копаться в своей душе, бередя рану, которая зияла в ней из-за потерянного навсегда товарища.

Джилберт Гамильтон. Родился в семье плоскоземцев в апреле 2093 года в Топеке, штат Канзас. Родился с двумя руками и без каких-либо признаков особых пси-способностей.

Плоскоземец — термин, которым белтерами обозначаются земляне, и в особенности те из землян, которые никогда не бывали в космосе. У меня нет уверенности в том, что мои родители вообще когда-нибудь смотрели на звезды. Они заведовали третьей по величине фермой в Канзасе с десятью квадратными милями пахотной земли, расположенными между двумя широкими полосами городской застройки, шедшими параллельно двум полосам оживленной автомагистрали.

Мы были людьми городскими, как и все плоскоземцы, но когда мне и моим братьям становилось во всем уж невтерпеж среди людских толп перенаселенных городов, в нашем распоряжении были обширные поля, где можно было побыть одному. Десять квадратных миль детской площадки, где нам могли помешать разве что сельскохозяйственные машины.

Мы часто заглядывались на звезды, мои братья и я. В городе звезд не увидишь — они меркнут в электрических сполохах. Даже в поле нельзя было видеть висящие низко над горизонтом звезды из-за зарева, стоявшего над соседними городскими кварталами. Но прямо над головой они еще виднелись; довольно широкая полоса черного неба с разбросанными по ней яркими точками и иногда — плоская белая Луна.