Генрих уселся так, чтобы видеть все происходящее перед кабачком, и потребовал вина. При этом, когда Маликан подавал ему кувшин, Генрих улучил удобный момент и приподнял маску. При виде знакомого лица хозяин кабачка чуть-чуть не уронил кувшин с вином, но Генрих знаком приказал ему молчать и, глядя в окно, стал спокойно потягивать вино.

Он видел, как уехал король, как перед Лувром стала собираться толпа, как началась перестрелка. По мере того как дело под Лувром разгоралось все жарче, посетители кабачка один за другим выбегали и присоединялись к мятежникам; таким образом, вскоре Генрих остался наедине с Маликаном. Тогда последний подошел к нему и сказал трепещущим голосом:

— Ах, государь, как вы решились явиться сюда!

— Тише! — ответил Генрих. — Я пришел, потому что все это меня очень забавляет!

— На вашем месте я постарался бы держаться как можно дальше от Лувра.

— Бедный мой Маликан, ты стал большим трусом в последнее время.

— Что же делать, государь! Верно это от старости! Но я трушу вовсе не за себя, а за вас, государь! Однако дело-то становится жарким! Пули так и сыплются!

Действительно, бой под Лувром становился все жарче, и мало-помалу старая кровь Маликана загорелась. Ему вспомнилось бурное прошлое, вспомнились прежние бои. Nн внезапно повернулся, убежал к себе наверх и вернулся, вооруженный аркебузом и парой пистолетов.

— Куда это ты снарядился? — спросил Генрих.

— В бой!

— А, так ты собираешься драться? Но с кем? Этот вопрос смутил Маликана.

— Уж не собираешься ли ты идти в атаку на Лувр?

— О, нет!

— Значит, ты хочешь защищать дворец?

— Гм… Пожалуй…

— К несчастью, для этого надо туда пробраться, что в данный момент весьма затруднительно. Но, если ты непременно хочешь принять участие в деле, ступай со мною!

— А куда вы меня поведете?

— На первое время в очень тихое место. Видишь ли, я вспомнил, что сегодня у меня назначено любопытное свиданье…

— И вы хотите…

— Я нахожу, что чрезвычайно приятно нежно впиваться поцелуем в губы любимой женщины, в то время как на улице свистят пули и льется кровь!

— Он все прежний! — пробормотал Маликан.

— Ну, так пойдем! В сущности говоря, дела французского короля меня нисколько не касаются.

— Но в таком случае, государь, к чему вы замешались в эту историю?

— Видишь ли, добрый мой Маликан, я подумал, что в один прекрасный момент я могу очутиться в Лувре… полновластным хозяином…

— Ну, так что же?

— А то, что мне тогда будет очень полезно знать, как парижане строят баррикады… Словом, пойдем!

— Да куда именно мы пойдем?

— К кондитеру Жоделю — тому самому, куда меня перевезли, когда кузен Гиз пробуравил меня шпагой! — и Генрих потащил Маликана из кабачка.

Читатели, наверное, помнят, что кондитер Жодель был вдов, в чем он был не без вины: ведь преданность Жоделя Маргарите Французской проистекала с той поры жизни Жоделя, когда в припадке гнева кондитер убил свою сварливую жену, был осужден за это на смертную казнь, но помилован по ходатайству принцессы. Горький опыт прошлого отбил у Жоделя охоту жениться вторично, и он мирно зажил вместе с единственной дочерью Одлеттой, которая была очень хороша собою и на славу водила папеньку за нос.

Одлетта была предназначена отцом старшему приказчику, человеку очень дельному и честному, но на редкость некрасивому. Она не говорила ни «да», ни «нет», но в душе твердо решила, что приказчик не получит ее. Впрочем, она ничего не имела против того, чтобы он стал впоследствии ее мужем: деловитость Барнабе (так звали приказчика) могла обеспечить ей богатую и довольную жизнь. Но она твердо решила, что ее любовь будет принадлежать лишь избраннику ее сердца, а такой имелся у нее еще с детства.

Она была десятилетней девочкой, когда к ним в дом принесли тяжелораненого, полумертвого дворянина. Одлетта видела, как две красавицы — Сарра Лорьо и принцесса Lаргарита, как она узнала потом, — убивались у изголовья раненого. Это задело воображение девочки, и она выросла в мечтах о любви этого самого дворянина.

Впоследствии им пришлось не раз видеться. Хотя Жодель строго держался полного нейтралитета в политических и религиозных распрях и потому не был особенно склонен давать у себя в доме приют Генриху Наваррскому, приезжавшему всегда под большой тайной и для каких-то очень таинственных дел, но

Одлетта быстро останавливала одним взглядом недовольное ворчанье отца, и дверь Жоделя была во всякое время открыта для Генриха. Конечно, последний не упустил случая отблагодарить хорошенькую девушку по-своему; таким образом, мечты Одлетты получили полное осуществление.

— Как ты думаешь, Ноэ, — насмешливо спросил Генрих, — если беарнцы восстанут против меня и осадят мой дворец в По, придет ли французский король ко мне на помощь?

— Не думаю!

— Ну, так… подождем! Я подумаю! — и Генрих продолжал смотреть на сражение.

Ноэ, Маликан и хорошенькая Одлетта обступили на крыше Генриха, который сказал им:

— А парижане-то — прирожденные воины. Посмотрите только на портных и сапожников, которые дерутся словно заправские ландскнехты! А эта баррикада! Как она остроумно выстроена и как удачно расположена против главных ворот у Лувра!

— Государь, — сказал Ноэ, — видите вы там всадника? Да? Это герцог Гиз!

— Ах уж этот мне милый кузен Анри! — сказал наваррский король. — Ему ужасно хочется еще до вечера забраться в Лувр!

Когда Генрих подошел к лавке Жоделя, дверь оказалась запертой, так как кондитер опасался, что шальные пули, то и дело залетавшие на улицу, могут перебить его банки со всяким добром. Генрих постучал. Одлетта открыла ему дверь и радостно сказала:

— Ах, государь, мы с вашими друзьями ужасно тревожились за вас!

— Милая крошка! — ласково сказал Генрих, любовно потрепав девушку по щеке. — Скажи, где Ноэ?

— Он бегает по всему городу, разыскивая вас.

— А другие?

— Другие тоже. Тогда Генрих обратился к Маликану:

— Твой племянничек неисправим! Я ему категорически приказал ждать меня здесь! Ну-с, милочка, — обратился он затем к Одлетте, — скажи мне, можно ли выбраться на крышу вашего дома?

— О, да, через чердак!

— Ну, так проводи меня!

Одлетта пошла вперед, Генрих и Маликан последовали за нею. Она довела их до чердака и указала на лестницу, по которой можно было выбраться на крышу; туда влез сначала Генрих, а потом Маликан.

С крыши отлично было видно площадь Сен-Жермен — л'Оксеруа и Лувр. С обеих сторон бой шел весьма жаркий; мятежники раздобыли две кулеврины и втащили их на баррикаду; защитники Лувра отвечали на выстрелы с неменьшей энергией.

— Сегодня они еще продержатся, — пробормотал Генрих.

— И король вернется в Лувр, — сказал Маликан.

— Как знать! — ответил Генрих.

— Эй, государь, — крикнула снизу Одлетта, оставшаяся у подножия лестницы, — а вот и господин де Ноэ!

— Наконец-то! — буркнул Генрих. На крышу вышел Ноэ, за ним — Одлетта.

— Я уже думал, что вас убили! — сказал Амори.

— Такова уж твоя привычка, — смеясь ответил Генрих, — стоит тебе потерять меня из вида, как ты начинаешь строить самые мрачные предположения. Ну-с, раз ты шнырял по городу, не узнал ли ты чего-нибудь новенького?

— Узнал, что герцогу Гизу удалось убежать из Лувра! Генрих подавил возглас гнева.

— И узнал также, — продолжал Ноэ, — что королю не вернуться в Лувр, если мы не вмешаемся в это дело!

— Но мы помешаем ему в этом, государь?

— Гм… гм… Что значат каких-нибудь пять-шесть сотен гасконцев, рассеянных по Парижу?

— Они стоят больше, чем восемь тысяч королевских швейцарцев!

— Согласен, но… раз король не хочет моей помощи…

— Ему нужно помочь против его воли. Разве он не брат королевы Маргариты? Кроме того, если герцогу удастся проникнуть в Лувр, он станет королем.