Лето 2002 года

Разбудил меня легкий шорох. В тайге бывает много звуков, но этот был не из них.

Я засопел, потом, не открывая глаз, медленно перевалился на левый бок и, сделав вид, что озяб, засунул руки под мышки. Правая рука легла как раз на рукоятку "макарова". Патрон был в стволе, и оставалось только снять пистолет с предохранителя. Чтобы не было слышно щелчка, я несколько раз сонно кашлянул и приготовился действовать по обстоятельствам. С пистолетом в руке я чувствовал себя гораздо увереннее.

И тут я услышал другой звук, который здесь, в безлюдной тайге, был совершенно неуместен. В утренней тишине раздался тихий смех. Тихий женский смех. Так могла смеяться смущенно прикрывающая ладонью рот девушка. И, гадом буду, я узнал этот смех.

Я отбросил плащ-палатку и резко сел.

В нескольких шагах от меня на земле сидела Настя.

Я ничего не понимал.

Может быть, это мне приснилось?

Вот вчера, например, мне приснилось черт знает что и среди всего прочего - она. Так может быть, и сегодня она растает в воздухе, словно утренний туман? Не похоже. Уж больно все это было реально.

Настя сидела на земле, подобрав ноги, и по-деревенски прикрывала ладонью рот. У ее колен валялась небольшая корзинка, и рядом с ней по мху были рассыпаны грибы.

Настины глаза улыбались, но на лбу обозначилась тонкая страдальческая морщинка.

Она улыбалась, но в ее глазах стояли слезы.

Она улыбалась, но ее узкая рука дрожала.

Увидев это, я почувствовал, как ржавое шило медленно входит мне в самое сердце.

Она выглядела так же, как и год назад.

На ней была все та же длинная холщовая рубаха, перетянутая в талии узким пояском, и те же тряпичные тапки. И точно так же, как год назад, ее голова была плотно обвязана белым платком, ровной полосой закрывающим лоб.

Я смотрел на нее, и в моей пустой голове не было ни одной мысли.

Молчание длилось, и нарушить его было невозможно.

Наконец Настя уронила руку от лица и тихим голосом произнесла:

- Пришел… Пришел, соколик мой желанный…

И вдруг бросилась ко мне и, обвив руками шею, громко заплакала.

Я тоже обнял ее и подумал, что лучше бы сейчас кто-нибудь просто пристрелил меня. Я совершенно не знал, как реагировать на такое бурное проявление чувств. Ответить ей тем же я не мог, потому что она вовсе не была чемпионкой моего сердца, а тупо отмазать такую девушку, прогнав какую-нибудь парашу вроде "да ладно, чувиха, че ты слезу гонишь", мог только полный подонок. Хоть я и уголовник и убийца, но на такое все же не способен. Мелькнула мысль о том, что влюбленной Настей не грех было бы просто попользоваться, и мне сразу же захотелось начистить себе самому грызло.

В общем, попал я в очередной капкан. И освобождаться из него нужно было так же осторожно, как выбираться с минного поля.

Настины рыдания понемногу стихали, и я гладил ее по плечам, по спине, по тонкой и нежной шее.

И - оп-па!

А как же она меня узнала?

Я же с другой мордой!

Интересное дело…

Я осторожно отстранил ее от себя и заглянул в лицо.

Она ответила мне нежным взглядом и заговорила:

- Уж как я ждала тебя, милый мой, уж как ждала! Ночей не спала, что ни делаю, а все в сторону леса посматриваю - не идешь ли. Истосковалось сердечко мое, послушай, как стучит, - и она взяла мою ладонь и приложила к своей левой груди.

Стучало там, действительно, не слабо.

Но у меня и у самого сейчас стучало и в груди, и в голове, так что этим удивить меня было невозможно.

- Что же ты молчишь, Костушка, скажи мне словечко ласковое!

И я, как последний идиот, сказал:

- Здравствуй, Настя.

И молчу.

- Голос твой… Сколько раз я его во сне слышала! Лицо другое, а голос твой. Наконец-то ты пришел ко мне! Теперь я тебя никуда не отпущу!

И она снова обхватила меня изо всех сил, не давая вздохнуть.

Мне пришлось взять ее за руки и силой развести их.

В моей голове наконец-то началось движение, и я начал соображать. Для начала я, ласково улыбаясь, встал на ноги, потянув Настю за собой, а потом, собравшись с мыслями, сказал:

- Уж очень неожиданно это все. Ты прости меня, Настенька, что я деревянный такой. Просто мне нужно собраться с мыслями, и мы обо всем поговорим. Обязательно.

Я сделал паузу и спросил:

- А как же ты меня узнала?

- А мне, государь мой, вечор старица Максимила и говорит - идет твой суженый от восхода. Встречай его на утренней заре в пяти верстах от скита. Вот я и пришла. А ты здесь спишь себе и не ведаешь, что мое сердечко к тебе идет.

Ну, думаю, дает это старица Максимила. Натуральная колдунья, точнее - волшебница. Куда там Кашпировскому! И не исключено, что она заклинаниями своими меня сюда и вела. Уж больно уверенно я перся сквозь тайгу. И, главное, никаких сомнений! Ну, дела! Это значит, шел я прямо на скит, только с незнакомой стороны. И не дошел всего пять верст. А может быть, так и надо? Спросить бы об этом у экстрасенсорши Максимилы, интересно, чего ответит!

В голове моей вроде бы все встало на место.

А Настя за руку меня держит, глаз с меня не сводит и прямо светится вся. И опять на меня навалилось. У меня руки в кровище по локоть, через любого человека перешагну - не задумаюсь, любой бабенке эклер в лохматый сейф заправлю в шесть секунд, а потом только посмеюсь над ней, в общем - тип я еще тот. Местечко в аду меня уже ждет, забронировано. А тут - такая чистая, как ручеек лесной…

Что делать?

Как из этого выбраться?

Стал я себя успокаивать.

Знаем мы этих чистых, говорю я сам себе. Это она здесь чистая, потому что нет вокруг нее грязи, неоткуда ей подцепить подлости той, которая из городских баб так и прет. Неиспорченная она. Пока. А окажется в городе и, глядишь, ссучится. И станет такой же пиявкой, как и все. Бабы-то - они одинаковые. Нутро у них одно и то же.

Вот говорю себе это, а как на нее посмотрю, так и чувствую себя свиньей, мягко говоря. Но был другой способ перейти с лирики на физику, и я его использовал. Взял да и открыл в себе ту дверцу, за которой сидели Арцыбашев, Студень, прокурор, жена моя - паскудина, Железный и вся прочая свора гнилая.