- Как меняться стал? - спросил Сережа.

- Скажу тебе так: люди другими стали, по другому на мир взглянули. Вот раньше духом развивались, а тут выбрали путь иной и слово к названию пути того чуждое: техникой тот путь зовется.

- А разве есть волшебство?

- Это место ты можешь назвать волшебным. И ты хочешь спросить у меня, Сережа, зачем позвала я тебя, и отвечу тебе так: мы скоро уйдем - века научили меня слышать предсказания ветра, и я знаю: мы скоро уйдем, и все здесь станет иным, но перед тем как уйти я хотела бы передать хоть часть своих знаний тебе - тебя поставить на путь истины... - она печально вздохнула и Сережа, хоть и не понимая о чем говорит она, почувствовал, как какое-то прекрасное печальное тепло охватило его сердце и пробежало по телу до самых глаз; вырвалось из них, по щекам покатилось.

- Прости, прости меня за печаль! - улыбнулась тут Светолия и поцеловала его в щеку. - Печаль хороша осенью, но ведь сегодня первый день весны, и весь мир поет радостную песнь.

При этих словах Сережа вспомнил про своих родителей и сказал уже иным, испуганным, напряженным голосом:

- Мои тоже песни поют... Скоро и меня искать станут, если уже не стали. Так что, мне возвращаться придется.

- А взгляни-ка ты сюда. - по ледовому и теплому полу прокатилось серебряное, лунное блюдо и подпрыгнув оказалось в ладонях Светолии. Из фонтана выпрыгнуло, плескавшееся там красно яблоко и закружилось по серебристому дну.

Светолия повернула блюдце к мальчику и вот он увидел, как лунно-цветное дно сначала заволоклось утренней дымкой; потом же, словно ветер подул, и вот Сережа увидел распахнувшую навстречу полю березовые окраины леса: там стояли "джипы" и иные слепящие лаком иномарки, некоторые, забыли выключить и они выбрасывали синие облачка. За столом навалены были бутылки; слышались пьяные возгласы - там мелькали, среди надрывающихся колонок пьяные, красные лица, и блистали под солнцем набросанные повсюду банки и бутылки. Кто-то выбрасывал под березу содержимое своего отравленного желудка; кто-то успел подраться и теперь сопел, вытирая ушибы. Мать Сережина перепив, отходила теперь в машине, а отец, горячо спорил о чем-то бессмысленным со своим дружком. Вдалеке на поле Сережа увидел еще несколько машин, там пили и веселились охранники...

Дальше, за полем, с какой-то необычайной болью бросились в глаза дымящиеся темно-желтым светом городские трубы, да и все дома казались после всего виденного за последние минуты облезлыми и мрачными уродцами.

И он почувствовал, что не хочет возвращаться туда, и если бы не родители его, которых он, несмотря ни на что, всем сердцем любил, так и крикнул бы: "Я останусь здесь - хоть на неделю, хоть на день!"

Светолия протянула ему руку и негромко молвила:

- Пойдем же...

Где то в зале запел тягучую и звонкую трель соловей, а солнечные лучи скользнув через ледовое окошко, протянулись до пола живой, с бьющемся внутри сердцем колонной.

Светолия взяла Сережу за руку и мальчик почувствовал, что рука ее мягкая, теплая, словно парное молоко; невесомая, словно туманная вуаль. Она поднялась со своего живого, березового трона и плавными шагами беззвучно и легко не то пошла, не то полетела к выходу. Сережа был с ней рядом и тоже не знал: идет ли он, или парит - ног он не чувствовал.

Вот и озеро...

Как же ярок под синим небом лес! Какой четкостью, какой жизнью наполнена каждая веточка, каждая прогалина, каждый ручеек! И даже старый снег преисполнен радости от того, что он скоро перейдет в новое состояние! И как все журчит, как поет; как все перекликается друг с другом!..

Мальчик улыбнулся, поднял свое бледное личико к небу, ловя теплую солнечную ласку.

- Я хочу бежать! - засмеялся мальчик.

- Беги я не отстану. - прозвеневл голосок Светолии.

И Сережа бросился бежать - он бежал со всех сил, но хотел бежать еще быстрее; он хотел петь, как озаренные светом птицы на деревьях, но так он петь не умел и потому просто смеялся самым чистым детским смехом.

И котенок Томас спрыгнул с плеча Светолии и теперь несся подняв хвост трубой, перед ним...

Но вот за деревьями все засияло, и они выбежали на опушку. Перед ними простиралось поле: до пьяной компании от этого места было с две версты, да к тому же они сокрыты были лесным изгибом. Здесь была тишь: лес пел позади, а поле простиралось перед ними: оно тихо и спокойно просыпалось, как просыпалось и за многие века до того. Из прогалин оно спокойно улыбалось небу, а небо ласкало его своим сиянием и так же спокойно шептало: "Я дам тебе сил и ты взрастишь из себя колосья..."

Подул прохладный ветерок и Сережа взглянул на реку, всю покрытую медовой пленкой от текущей по льду лесных вод и дальше... Там - в той стороне, где лесной изгиб скрывал пьяную компанию - там, за берегом реки, тыкались в сторону неба трубы городских заводов, чадили какими-то бледно-желтыми тошнотворными парами... Нет, Сережа поспешил отвернуться в другую сторону.

Там над дальним изгибом реки, над поднимающийся над ним лесистой косе, светилось ярко-желтым и еще каким-то златым, солнечным, весенним, живым, теплым оттенком огромное, чуть ли не в пол неба, покрытое огромными плавными клубами облако.

Оно все светилось мягким и сильным светом, льющимся из его глубин; клубы едва заметно двигались и само это, похожее на волшебную гору, на образ из сна облако плавно и легко плыло над землей.

- Красота-то какая. - зачарованно прошептал мальчик.

А Светолия уже была рядом с ним и повеяла на него своим теплым, цветущим голосом:

- Он всегда возвращается, каждый первый день весны, все мы - духи этой земли идем встречать его.

- Расскажи, расскажи! - попросил Сережа; неотрывно созерцая плавные изгибы плывущего в небесах исполина.

- Ну что же слушай. - невесомая ладонь Светолии коснулась Сережиного лба, и голос запел; Сережа по прежнему видел облако, но в нем двигались образы все более яркие с каждым словом Светолии.

- И было это во дни старины далекой; так давно, что уж и холмы тогда стоявшие прахом стали, и песни которые пелись тогда, лишь только ветер помнит...

* * *

Во лесу, на берегу озера ключевого жила вместе с родителями своими девушка одна, и с красой ее только разве что Русь-матушка сравнится могла. Звали ту девушку Светлицей ибо светла она была, как крона березы молодой; любила она по лесу бродить, грибы да ягоды собирала; любила она весну; тогда, в теплый денечек, шла к ручейку да и сидела пред ним, журчание слушала; то птицей пела, и на гуслях играла, а как заиграет, так и птицы лесные рассядутся на соседних ветвях, а то и к ней на плечи - слушают.

Ласкала она их и так говорила:

- Птицы, птицы вы мои, друзья певчие. Весной да летом вам хорошо, а зимой то холод вам, и улетаете вы в страны дальние, а кто не улетает, так здесь мерзнет. И листья гибнут, и все: и реки, и ручьи льдом стоят закованные. И так почти круглый год...

Да, так и впрямь было: в те года далекие, зима над миром властвовала, а весна на несколько дней только проснется; только ручейками зазвенит; только лишь улыбками в паутине засмеется и вот вновь уже гонит ее хладом зима - и вновь, почти целый год холода, да завыванья; мерзнет, мерзнет земля. И даже озеро ключевое до дна застывает.

Вот прошла весна, набрала Светлица грибов да ягод; вновь ветры дуют, темные тучи по небу гонят, листья рвут.

Встала Светлица на холме высоком; не чувствует ветра ледяного, стоит в одном платье своем, словно лебедица, летят над ней птичьи стаи; и все небо в них, все летят и летят, оставляют родные леса.

Плачет Светлица:

- Эй вы братья мои крылатые, эй вы други мои слаткогласые! Вновь оставите вы родные леса, вновь только ветер выть будет! Ах, как хотела бы я, изменить что-то, как хотела бы, чтобы весна никогда не кончалась! Знает ли кто-нибудь ответ?

Тут летел над нею косяк журавлиный и один из них, самый быстрый, слетел к Светлице и так говорил: