– Можете попробовать вот этим, молодой человек.

– Большое спасибо. Я правда очень признателен.

– Вы ранены? – с очевидно искренней заботой спросил Рефери.

– Нет, сэр. Я хотел сказать, не сильно.

– Тогда вам лучше вернуться к битве, – сказал, выпрямляясь, Рефери. – Я знаю, что они вот-вот побегут. Возрадуйтесь. Наше дело правое.

Он снова поднял громкоговоритель и вернулся к крикам на немецком.

На первом этаже здания занялся пожар. Группки сторонников Рефери выволакивали подсоединенные машины на улицу и разбивали их на части прямо на тротуаре. Им не удалось сбить решетки с окон, но они протаранили несколько гигантских брешей в стенах. Эдди наблюдал за происходящим, протирая линзы специфика.

Довольно высоко над улицей начали рушиться стены третьего этажа.

Нравственные рыцари вломились в офис, где Эдди в последний раз видел Культурного Критика. Свой гидравлический таран они, очевидно, втащили за собой вверх по лестнице. Теперь его тупой нос пробивал кирпичные стены словно затхлый сыр.

Камни и куски штукатурки размером с кулак каскадом посыпались на улицу, заставив лавину налетчиков отхлынуть от стены. Несколько секунд спустя рыцари на третьем этаже пробили во внешней стене дыру размером с крышку водосточного люка. Сперва они выкинули аварийную лестницу. Потом из дыры полетела, чтобы разлететься в щепы при ударе о мостовую, офисная мебель: коробки голосовой почты, канистры архивных дисков, европейские юридические талмуды с красными корешками, сетевые маршрутизаторы, устройства бумажного запасного хранения, цветные мониторы...

Из дыры вылетел плащ и, медленно кружа, опустился на мостовую. Эдди сразу его узнал. Это был наждачный плащ Фредерики. Даже посреди этого вопящего хаоса, где злобно завывала взрывающаяся в огне пластмасса, отрыгивая из окон Библиотеки черный дым, вид этого трепещущего плаща притянул взгляд Эдди. Было что-то в этом плаще. В нарукавном кармане. Ключ к его камере хранения в аэропорту.

Эдди метнулся вперед, оттолкнул в сторону трех рыцарей и зацапал плащ себе. Поморщившись, он отскочил в сторону, когда прямо рядом с ним приземлилось, едва его не задев, офисное кресло. Он в неистовстве поглядел наверх.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как выбрасывают Фредерику.

Прилив покидал Дюссельдорф, а с ним все сбившиеся в стайки сардины Европы. Эдди сидел в зале вылета, балансируя на коленях восемнадцать отдельных деталей специфика на столике на липучке.

– Тебе это нужно? – спросила его Фредерика.

– Ах да, – отозвался Эдди, забирая у нее узкий хромированный инструмент. – Я обронил дентоиглу. Большое спасибо. – Он аккуратно убрал ее в свою дорожную сумку.

Всю свою европейскую наличность он только что потратил на роскошный, купленный в дьюти-фри немецкий набор для починки электроники.

– Я не поеду в Чаттанугу ни сейчас, ни когда-либо потом, – сказала ему Фредерика. – Лучше тебе забыть об этом. Это не может входить в сделку.

– Может, передумаешь? – предложил Эдди. – Забудь о рейсе на Барселону и полетели со мной за океан. Вот уж повеселимся в Чаттануге. Там полно очень глубоких людей, с кем мне хотелось бы тебя познакомить.

– Я не хочу ни с кем знакомиться, – мрачно пробормотала Фредерика. – И я не хочу, чтобы ты выставлял меня напоказ перед своими мелкими хакеришками.

Фредерике тяжко досталось во время погрома, пока она прикрывала успешное отступление Критика по крыше. В битве ей опалило волосы, и они растрепались из педантично заплетенных кос, словно много раз бывшая в употреблении стальная вата. Под глазом у нее был синяк, а щека и челюсть обожжены и блестели теперь от заживляющего геля.

Хотя Эдди задержал ее падение с третьего этажа на тротуар, она все же растянула ногу, повредила спину и разбила оба колена.

И потеряла свой специфик.

– Ты прекрасно выглядишь, – поспешил заверить ее Эдди. – Ты очень интересный человек, вот в чем все дело. Ты глубокая! Вот в чем загвоздка, понимаешь? Ты агент спецслужб, ты из Европы, ты женщина – это все, на мой взгляд, очень глубокие вещи.

Он улыбнулся.

Левый локоть у Эдди горел и распух, хотя и прятался в рукаве сменной рубашки; грудь, ребра и левая нога были усеяны гигантскими синяками. Затылок его украшал огромный кровоподтек – там, где он упал головой на камни, пытаясь поймать Фредерику.

В общем и целом они не слишком выделялись на фоне отбывающих гостей Переворота, заполонивших в воскресенье аэропорт Дюссельдорфа. В целом толпа как будто страдала от основательного коллективного похмелья – достаточно сурового, чтобы многие из отбывающих красовались костылями и перевязями. И тем не менее просто поразительно было видеть, какими эти люди выглядели умиротворенными, почти самодовольными, покидая свою карманную катастрофу. Они были бледны и изнурены, но веселы, словно больные, оправляющиеся от гриппа.

– Я слишком плохо себя чувствую, чтобы быть глубокой. – Фредерика шевельнулась в своем коконе. – Но ты спас мне жизнь, Эдди. Я перед тобой в долгу. – Она помолчала. – Это должно быть что-то разумное.

– Об этом не беспокойся, – благородно ответил Эдди, со скрипом растирая крохотную плату пластмассовым зондом-скобельком. – Я хочу сказать, строго говоря, я даже не задержал твое падение. По большей части я просто помешал тебе приземлиться на голову.

– Ты спас мне жизнь, – тихо повторила она. – Если бы не ты, эта толпа на улице могла бы убить меня.

– Ты спасла жизнь Критику. Полагаю, это будет посерьезнее.

– Мне заплатили за то, чтобы я спасала ему жизнь, – отозвалась Фредерика. – К тому же я не спасла этого сукина сына. Я просто выполняла свою работу. Его спасла его собственная ловкость. Он пережил десяток таких чертовых передряг. – Она осторожно потянулась, устраиваясь поудобнее в коконе. – И я тоже, если уж на то пошло... Но я, должно быть, невероятно глупа. Я много чего выношу, чтобы прожить мою драгоценную жизнь... – Она сделала глубокий вдох. – Барселона, yo te quiero.

– Я просто рад, что мы успели выписаться из больницы пораньше и теперь не опоздаем на самолет, – сказал Эдди, рассматривая в ювелирную лупу плоды своих трудов. – Ты видела этих болельщиков в больнице? Вот уж кто повеселился... И почему они не могли быть такими покладистыми до того, как до полусмерти друг друга избили? Кое-что, думаю, просто остается тайной на веки веков.