Но тут поручик неожиданно заметил, как по рельсам железнодорожного пути, в охране которого и состояла его основная обязанность, движется поезд.

Он двигался очень медленно, труба паровоза не дымила, в окнах пассажирских вагонов света не было.

Поначалу поручик подумал, что это приехал долгожданный бронепоезд с подмогой. Но почему-то ни одной бронированной части у бронепоезда не было, поэтому мысль о бронепоезде пришлось отвегрнуть как неправильную.

Ржевский шумно рыгнул, чтобы собраться с силами, и взглянул повторно. Поезд, могущий оказаться пьяным бредом, к его большому сожалению, не исчезал.

Поручик ругнулся и пополз обратно в дом.

На полу в гостиной, подложив под голову телевизор (о Боже, какой телевизор?!), чтобы не жестко было спать, храпел Пьер Безухов в грязных исподниках.

-- Петя! - позвал поручик, тыкая Пьера в жирный бок. Из бока Безухова раздавался такой подозрительный звук, как будто бы это был барабан, и в него били специальной барабанной палочкой.

Ржевский собрался с силами и крикнул что-то Пьеру в ухо.

Тот моментально вскочил и набил себе здоровую шишку на лбу об неподходяще подвернувшийся камин.

-- Где моя баба? - спросил он первым делом пьяным голосом, оглядывая окружающую его местность.

-- Какая?

-- Наташка...

-- Я почем знаю, - поручик смущенно потупил взор.

-- Ну, хрен с ней!

-- Как - с ней?!

-- Да я не в том смысле, солдафон паршивый...

-- Сам солдафон!

-- Я?!

-- Ты!..

. . .

Когда драка прекратилась, Пьер оказался наверху, держа для безопасности Ржевского за горло. Тот хрипел и старался вырваться.

-- Чего ты завыпендривался? - поинтересовался Пьер миролюбиво.

-- Поезд! - сказал Ржевский хрипло.

-- Иди ты! Где?

-- На железной дороге... Пусти же, жирная свинья!..

Пьер отпустил поручика, тот принялся откашливаться и выглянул в окно.

Поезд, на счастье Ржевского, далеко не уехал и уже совсем остановился.

-- М-да-а-а-а... - протянул Безухов. - На бронепоезд непохоже... Может, красные?

-- А он у них на запасном пути, - заявил Ржевский резонно.

-- Кто?!

-- Их бронепоезд. Стоит. И люди мирные...

-- Бред какой-то, - заметил Безухов. - Ты там уже был?

-- Где?

-- Ну, в поезде?

-- Что ж я, самоубивец!

. . .

-- Ой, погано мне... Ой, погано...

Василий Иванович сидел на полу почтового вагона и держался обеими руками за раскалывающуюся голову. Ему казалось, что голов у него две, причем большая из них почему-то внутри...

-- Спирт, видать, погань... - сказал Василий Иванович. При упоминании спирта его чуть не стошнило. - Это ж надо, - пожалел он сам себя. - Целое ведро выжрал!

-- Оо-о-ох... - раздалось из-за печки-буржуйки.

-- Петька? - позвал Василий Иванович неуверенно.

-- Я-а-а-а...

-- Ты жив?

-- Не знаю... Вроде, жив... О-о-о-х, башка болит...

-- А Фурман где?

-- Кто ж его знает... Проблевался и спит, наверное, где-нить... О-ох, хреново...

-- Хоть бы рассолу жахнуть... - замечтался Василий Иванович. - Я ж тебе говорил, занюхивай...

-- Чем? Там не было ни хрена...

-- Чем-чем... Да хоть носками. Все одно запах повывендрится...

Со стороны выхода раздались гортанные звуки. То есть, это была не норманнская речь немецко-фашистских оккупантов, до которых еще далеко, а это застенчиво, чтобы никому не помешать, блевал Дмитрий Андреич Фурманов, легендарный политрук и т.д.

-- Эк заливается, сердешный, - умилился Василий Иванович и попытался встать на ноги. Это ему удалось с трудом.

Пошатываясь, Василий Иванович вывалился из почтового вагона и вскоре где-то в ночной тиши стрекотание психованных сверчков смешалось с журчащими звуками.

Начдив вернулся назад немного посвежевший и застегивающий галифе.

-- И вот, однако ж, вопрос, - сказал он. - Иде ж мы все щас того, то бишь находимся?

-- Ой, Василий Иваныч, давай проспимся, - предложил Петька. - И так в башке фигармония и хренсерватория, а ты какие-то находимся...

-- Это верно, - сказал начдив. - Но покамест ты будешь дрыхнуть, мы заедем незнамо куда, а там...

-- Не заедем, - сказал политрук, вползая в купе. - Паровоз встал, а как его того, не знаю...

-- Что ж ты глядел!!!

-- Пьян был, Василий Иваныч... Ну вы ж сами в меня ведро за ведром вливали, говорили еще "Пей, оглоед".

-- Оглоед - не спорю, - сказал Василий Иванович. - А за паровоз тебе того, строгий-престрогий сам знаешь кто... То есть, что. И чтоб щас сразу выяснил, где... То есть, мы. Это приказ.

Политрук вздохнул и вывалился наружу.

До утра он не появлялся.

Едва рассвело, Василий Иваныч, достав свою любимую саблю, уселся напротив отполированного самовала и начал основательно бриться, в смысле, делать так, чтобы выглядеть перед дамами (если оные предвидятся) не совсем заросшим, а немного.

. . .

В доме архиерея матерились.

Поручик Ржевский и Пьер Безухов не могли решить, кто первый пойдет на разведку.

Перепалка продолжалась уже третий день.

. . .

Когда в поезде кончилось все, что можно было съесть, включая ананасы и запасы рябчиков, Василий Иванович заявил, что пора принимать решительные меры и недвусмысленно посмотрел на Петьку.

Петька же заявил, что насчет мер он уже решил, на том и порешили.

За хавкой послали Фурманова.

. . .

В доме архиерея дрались.

Выбранный общим собранием в составе поручика Ржевского и Пьера Безухова Ржевский наотрез отказывался идти в разведку, мотивируя это тем, что если его убьют, Наташа Ростова сойдет с ума, а Пьер вообще смухлевал со своей монеткой, и что всему полку известно, что у него там четыре головы на два орла.

На разведку Пьеру было глубоко плевать, но честь жены и монетки его немного волновали.

Бинты и йод в доме архиерея кончались...

Глава седьмая

Итак, постепенно, шаг за шагом, абзац за абзацем, мы приближаемся к минуте, когда встретились, наконец, два противоположных фронта поручик Ржевский и просто Петька из легендарной дивизии Василия Ивановича.

Посланный за питанием Фурманов бесследно пропал.

Василию Ивановичу очень недоставало провианта, но рисковать он не решался.

После полутора суток, проведенных в темноте и без провизии, дивизия Василия Ивановича, точнее, то, что от нее осталось, начала скучать.