-- Петенька, ты ли это, main leibe ? позвала Анка дрожащим голосом почему-то не по-нашему.

-- Я, - хрипло сказал Фурманов, зная, что женщинам перечить не следует, так как это может плохо кончиться.

-- Иди же ко мне, main рыбка... Что же ты не появлялся так долго, мой пьетушок ?

-- Занят бы-ы-ыл, - почти прорычал политрук, закапываясь в сено. Анку он нашел не сразу, так как она только возбудительно дышала и на глухое рычание не отзывалась. Минуты три он ползал в сене и рычал, но неожиданно женские руки схватили его за сапоги, и те полезли с ног.

-- О, Петенька, какие холодные у тебя ноги... И эти несносные, вонючие прошлогодние портянки... О, main Gott... А ваще ничего... Раздевайся же, мой leibe, я жду тебья уже давно!

Фурманов, рыча от того, что не он мог расстегнуть портупею, стал дергаться и подпрыгивать.

-- О, я вижу страсть безумную твою, сказала Анка голосом заправской петербургской актрисы, так что Фурманов даже удивился, откуда это Анка набралась такой интиллигентной ерунды.

Далее последовала сцена, которую по цензурным причинам включать в данное произведение считалось бы manvaus tone. Приведем лишь некоторые эпитеты и цитаты, принадлежавшие Анне Семеновне (Фурманов был очень занят, и поэтому молчал):

-- Ух ты, какой ....... ! Ну давай же, ..... ...... .... ..... ! О, о ! Ну, Петенька, ....... же ! О, ....., о ! Ну, еще разок ! ..... ! ....... ?? ..... !!! ...... !!! ... ?! ........ !! Конец цитаты.

Кончилось тем, что обалдевший и измученный Фурманов сполз с горячего похотливого тела Анки и в изнеможении провалился сквозь сено.

Здесь совершенно внезапно появился Петька, упавший в речку целиком, вместо того, чтобы спокойно вымыть ноги.

-- А вот и я ! - сказал он, довольный собой.

Анка уставилась на него обалдевшим взором.

-- Как, уже ? - спросила она.

-- Ну так ! - сказал, очень польщенный, Петька. Фурманов сделал ряд отчаянных движений и оказался вне сарая, где, очевидно, должна была разыграться трагедия. Он был вымотан без предела, и был, что называется, без штанов, но в

портупее. Минут через сорок из сарая вышел удрученный Петька, и характеристика произошедших там событий выражалась в двух словах:

-- Не дала, - сказал он грустным голосом сидящему на дереве с трофейным биноклем начдиву.

-- Енто дело споправимое, - сказал надчив, ухмыляясь в усы. Его бинокль имел шестикратное увеличение, и произошедшее на сеновале он наблюдал с мельчайшими подробностями.

Внезапно Петька принял позу Онегина из второго действия одноименного спектакля и сказал:

-- О женщины, вам имя - вероломство !

Фурманов, лежащий под деревом, съежился, и ожидал падения тяжелого предмета на голову. Предмет не упал.

-- Это точно, - сказал надчив, и сук, на котором он сидел, благополучно треснул.

Фурманов взвыл и помчался на кухню.

На следующий день утром политрук, отдохнув после вчерашнего происшествия, направился к надчиву, чтобы поговорить по весьма важному вопросу.

Чапаев сидел за столом и точил саблю, одновременно доставая из огромной чаши вареники со сметаной.

-- Че пришел ? - спросил он неприветливо.

-- Разговорчик есть, - сказал Фурманов.

-- Садись, - сказал надчив, доставая свободной рукой из-под стола здоровенную бутыль мутного самогона.

-- Да нет, Василь Иваныч, я ж не в том смысле вовсе... Я про нашего товарища поболтать хочу...

-- Про какого, - равнодушно спросил Василий Иванович.

-- Про Петьку.

-- Про какого Петьку, - еще более равнодушно спросил начдив.

-- Ну про этого же, Исаева...

-- Ну, - сказал Чапаев, задумчиво вынимая пробку, сделанную из куска тряпки, засунутую в горлышко бутылки.

-- Вы ж помните, наверно, как из Москвы товарищ Дзержинский сообщал, что в наши пролетарские ряды прокрался немецкий шпи...

-- Сиди уж, пролетарий, - едко заметил начдив. - У тебе ж на лбе сплошные димпломы нарисованы...

-- Дело не во мне, - сказал политрук раздраженно.

-- Вот это точно, - сказал начдив. - Никакой пользы от тебе нетути.

-- Да нет же, ведь товарищ Дзержинский...

Василий Иванович основательно разозлился и произнес фразу, из которой стало ясно, что он некогда состоял с товарищем Дзержинским в интимных отношениях, и что его партнеру в этом деле сильно не поздоровилось.

Фурманов плюнул и сказал напрямик:

-- Василий Иванович, Петька - шпион.

-- Чего ? - Василий Иванович подавился самогоном и залился здоровым пролетарским смехом.

-- Петька - шпион ? - переспросил он, вытерев выступившие в глазах от смеха слезы. - Сам ты шпион !

-- Ну Василий Иванович, - сказал Фурманов уже не требовательно, а просительно. - Я ж точно говорю, слышал как он говорил по-немец...

Тут политрук запнулся. Вспоминая с ужасом свою вчерашнюю ночь, проведенную с истинной пролетаркой Анкой, он ясно вспомнил, как она называла его leibe и говорила ему какую-то непролетарскую чушь.

-- Ну, чего замолк ? - спросил довольный Чапаев. - Давай, зюзюкнем, что-ли, по сто грамм за здоровье немецкого шпиона Петьки ?

Фурманов стоял, как вкопанный, и в дальнеший разговор отчего-то не вступал. Анку выдавать не хотелось, так как больше баб в радиусе шестисот километров наверняка не было.

-- Ага, - сказал он голосом человека, укушенного тремя крупными мухами це-це в одно место. Василий Иванович налил ему сто грамм, и данный продукт был равнодушно вылит в политруковскую пасть и закушан мятым огурцом.

-- Ну ладно, ты, пожалуй, иди, а я тут обдумаю план, - сказал Чапаев, выводя Фурманова на улицу.

-- Ну, хамло интиллигенское, - сказал он, вернувшись к своей сабле. - пролетариев оскорблять и ихнюю самогону жрать ? Ох, чешутся мои руки тебя к стеночке поставить...

Фурманов прямым ходом отправился к Петьке, которого решил вывести на откровенности и, таки образом, получить компрометирующий материал. Грустный Петька сидел на завалинке походной кухни, разместившейся вследствие затишья в амбаре, и предавался меланхолии.

-- Чего надо ? - хмуро спросил он подошедшего к нему и вставшего в ожидании Фурманова.

-- Давай, что ли, пойдем выпьем, - сказал политрук.

Петька посмотрел на небо и зевнул.

-- Чегой-то не охота сегодня... Птички низко летают... Заразы, - добавил он, смахнув с носа нечто, упавшее с небес, - К дождю, видать...