Казенная по стилю, но тем не менее знаменательная рецензия - первая в творческой биографии Ларисы Мондрус.

В конце 63-го Шварц официально развелся со своей женой. Почти год он колебался, не решаясь сделать последнего шага, пребывал в тягостных интеллигентских раздумьях: ринуться навстречу неизвестности или оставить все как есть, то есть любить одну, а спать с другой? Но он же порядочный человек, значит, должен разрубить этот гордиев узел. Старый брак сковывал его и, помимо воровских интимных отношений, мешал как следует заняться Ларисой в плане дальнейшего ее творческого роста. Помощь пришла оттуда, откуда Шварц ее меньше всего ждал. Не знаю, сравнивал ли себя когда-нибудь Филипп Швейник с кардиналом Ришелье, но он страшно обожал запутанные ситуации, когда судьбы людей зависели исключительно от него. Правда, не всегда рассчитанные комбинации приводили к желаемому результату. Вот работала в филармонии талантливая пианистка Лида Рубене, которой Швейник гордился. Вдруг вздумалось ей выйти замуж за некоего еврея Крамера, тоже пианиста. Очень не понравилось это директору филармонии. Во-первых, Крамер узурпировал его собственность, а во-вторых, как музыкант он явно не дотягивал до уровня Рубене. И Швейник вбил себе в голову идею-фикс: развести их. Однако Крамер оказался совсем не из тех, кто позволяет садится себе на шею. Рубене и Крамер выстояли, выдержали все намеки и угрозы, но были вынуждены, как и Думиньш, уехать на Кавказ - там, очевидно, интриганство не вошло еще в моду.

Когда в филармонии случился пожар, и старинное, флорентийского стиля здание Гильдии сгорело дотла, многие решили, что "несгораемому" Швейнику пришел конец. Но Филипп Осипович смело взял на себя роль кающегося грешника. На общем собрании с участием представителей Министерства культуры он резанул правду-матку:

- Я больше не имею морального права занимать директорское кресло, готов понести самую тяжелую кару. В случившемся вижу только свою вину. Но я не уйду из филармонии, даже если мне придется работать дворником. Буду, как могу, служить делу и коллективу, которому я отдал двадцать лет жизни.

Директором (временно, пока не "устаканится" ситуация) назначили чиновника из Минкульта, тупого, ничего не смыслившего в организации концертной работы, а Швейника перевели в его заместители. Но даже понижение в должности Филипп Осипович обратил себе во благо, вызывая у большинства сотрудников жалостливое сочувствие. Как же, отстранен от руководства, к тому же разведен, живет в двух комнатах в коммунальной квартире, получает скромную зарплату, взяток не берет, радеет за дело! Эдакий бессребреник, трудоголик, подвижник искусства. Теперь он стал ближе к народу и суетился еще больше. Появлялся часто за кулисами, лично проверял готовность к концерту, писал записки дирижеру оркестра: "Тов. Шварц! Подождите немного с началом, пока эти невоспитанные бездельники займут свои места". Или спускался в гардероб и сам принимался торопить людей. "Дамочка,- говорил он женщине у зеркала,- у вас будет замечательная прическа, но вы не попадете на представление".

Несмотря на положение почти рядового администратора, Швейник как серый кардинал, продолжал руководить из-за кулис всеми делами филармонии. Он с удовольствием вмешался и в интригу, возникшую в Рижском эстрадном оркестре. Филипп Осипович вызвал к себе Шварца и его жену и сказал:

- Вижу, ребята, вы находитесь в трудной ситуации - и себе не даете жить, и другим мешаете. Чтоб все было по-хорошему, давайте, пока не поздно, разводитесь. Нечего тянуть кота за хвост.

Уговаривать пришлось только жену Эгила, но и она извлекла свою пользу, получив комнату от филармонии.

Потом Швейник разобрался с Айно Балыней, уговорив ее перейти в ансамбль Кублинского.

- Оставаться тебе в оркестре, Аня, нет смысла. Там на твою голову уже выросла Мондрус. Ну и пусть поет. Зато у Кублинского ты будешь чувствовать себя королевой.

Балыня покорно ушла, и у Мондрус расправились крылья. Теперь она как единственная "звезда" закрывала программу Рижского эстрадного оркестра. Репертуар значительно расширился, его амплитуда колебалась от задорных шлягеров до произведений драматического накала, душевной тоски, большой скорби. Поведение Мондрус на сцене отличалось естественностью, органичностью с исполняемой вещью. Она хорошо чувствовала, где в песне кончается правда переживаний, а где рождаются настоящие эмоции, с которыми слушатель мог идентифицировать свое душевное состояние. Важным фактором стала и ее внешность певицы "секси", и Мондрус умело пользовалась чарами "наивной эротики", вызывая симпатии не только мужчин, но и женщин - явление на эстраде нечастое.

В декабре 63-го года Латвийское ТВ организовало передачу с участием Рижского эстрадного оркестра. Трансляция дублировалась и по Центральному телевидению. Еще продолжалась эпоха хрущевской "оттепели", поэтому организаторы концерта, тоже молодые люди, дали возможность оркестру показать себя во всем блеске, сыграть самую современную по тем временам программу. Лариса же выступила с песнями советских композиторов. Она единственная представляла этот жанр, не пользовавшийся признанием в Прибалтике, но ее выбор, рассчитанный больше на всесоюзную аудиторию, тактически оказался правильным. На певицу обратили внимание в Москве и в других городах страны, не говоря уже о самой Риге, где вскоре выпустили пластинку Ларисы Мондрус и оркестра п/у Э. Шварца. Правда, песни записали только латышские, но это был первый диск в ее жизни. Записаться тогда было неизмеримо сложнее, чем в наши дни, когда доморощенных безголосых исполнителей, расплодившихся, как кролики, издают пачками - без проблем, гони только монету!

В январе 1964 года Шварцу без объяснения причин резко увеличивают зарплату: вместо прежних 210 рублей ему теперь полагалось 270. Повысили ставку и Мондрус - с восьми до десяти с половиной за концерт. 10.50 - это предел, который могло устанавливать артисту республиканское министерство культуры, больший тариф входил в компетенцию Москвы.

Шварца свалившиеся блага сильно озадачили. "Что бы это значило? терялся он в догадках, стоя у доски приказов.- Что за благодетели объявились в филармонии, где хозяйничал как у себя дома вновь ставший директором Швейник? Да он и подписал приказ, вывешенный на всеобщее обозрение..." Никто со Шварцем ни о чем не беседовал, не предупреждал... За какие такие заслуги, хрен его знает. Ведь ни для кого не секрет более чем прохладное отношение Швейника к худруку Рижского эстрадного оркестра.

Впрочем, радоваться Шварц и не собирался. И правильно делал. Шли месяцы, а он по-прежнему получал свои двести десять, и ни рублика больше, несмотря на приказ, которого никто не отменял. Может, чья-то шуточка, происки недругов? Наконец кто-то проговорился Шварцу, что на его место собираются поставить Паулса. Вот где собака зарыта. Картина сразу прояснилась. Швейник давно мечтал заменить непокорного директора РЭО на более покладистого человека и на эту тему уже вел переговоры с Раймондом Паулсом. Его кандидатура казалась Филиппу Осиповичу наиболее подходящей. Раймонд вроде остепенился, привез из Одессы красивую жену и даже бросил пить. А может, супруга его заставила. К тому же Паулс тоже пользовался авторитетом у музыкантов и давно мечтал возглавить РЭО, но его не устраивала зарплата. Тогда Швейник сделал рискованную "вилку": увеличил приказом ставку худрука, одновременно рассчитывая избавиться от Шварца. А Мондрус он дал прибавку с прямо противоположной целью - удержать способную певицу у себя.

Комбинация застопорилась. Швейник с Паулсом надеялись, что Шварц после всех этих закулисных намеков сам уволится подобру-поздорову, а тот оказался упрям и вовсе не собирался уходить. Собственно, почему он это должен был делать? Официально ему никто ничего не предлагал, формально даже зарплату повысили. Разговоры в коридорах, сплетни, слухи? Так это для слабонервных.

Директор филармонии стал искать окольные пути, чтобы выжить строптивого упрямца. В мае Шварц неожиданно получил повестку из военкомата. В армии он не служил, военной кафедры в консерватории не было. Поэтому ему, 28-летнему "рядовому необученному" предстояло ныне отбыть в Калининградскую область, где его ждала двухмесячная служба на благо родины в некоем батальоне связи. Эгил точно не знал, но догадывался, что столь малоприятным подарком он обязан, как и в случае с повышением оклада, все тому же Швейнику, пожелавшему прикинуть, как оркестр будет функционировать без Шварца. Может, потеря и не окажется невосполнимой, ведь пьяниц всех повыгоняли, обстановку в оркестре оздоровили и, самое главное, Паулс "исправился" - есть достойная замена.