Перевод стрелок в сторону кулинарии не сбивает меня с толку. "Ага, нехитрая уловка",- быстро соображаю я и пытаюсь деликатно "ущучить" Ларису:

- Значит, момент слабости был?

Мондрус улыбается, но я не могу однозначно расшифровать ее молчание. Эгилу, присутствовавшему при разговоре, тоже, видимо, интересно услышать некое признание, и он поощряет жену к откровенности:

- Лара, ну? Почти сорок лет супружеской жизни. Говори уж правду.

- Нет-нет,- ставит точку Лариса.- Никакой зависимости я от него не чувствовала. Бочевер был осторожен и понимал, я тоже являюсь изюминкой программы и, если что не по мне, могу завалить представление. Ему импонировало, что я выдерживаю конкуренцию с любой из польских звезд... Да, из советских певиц, кроме Эдиты Пьехи и безвременно ушедшей Лидии Клемент, я никого не признавала. Пьеха вообще являлась для меня эталоном хорошего вкуса - и в своих песнях, и в одежде, в которой выходила на сцену, и в стиле жизни.

Момент! Так совпало, что во время пребывания Мондрус в Киеве я находился там же. Точнее снимал комнату в Ирпене, что в пятнадцати километрах от столицы Украины. Помните, у Пастернака:

Ирпень - это память о людях и лете,

О воле, о бегстве из-под кабалы,

О хвое на зное, о сером левкое,

О смене безветрия, вёдра и мглы...

В Ирпене отдыхали когда-то цари, бродил Пастернак, и там жила моя первая любовь Светка Морозова. Как и где мы встретились, почему расстались - тема отдельная, к данному повествованию отношения не имеющая. Мне не нужно было приезжать в Ирпень, но я, как утопающий, еще на что-то надеялся, готов был ухватиться за любую соломинку. Светка ко мне безнадежно охладела, у нее появилось уже новое увлечение - один художник из Болгарии. Она без умолку что-то рассказывала о нем, и наши встречи раз от разу становились тягостнее и бессмысленнее. Вместо того чтобы плюнуть на все и уехать, я продолжал тянуть время. Каждый день я просыпался в деревенской избе, где снимал комнату, и ощущал вселенскую неприкаянность. Потом, выпив молока, плелся на станцию. Проходил по редкому сосновому перелеску, шел, как сомнамбула, вдоль зеленого забора, скрывавшего ее дом, и все боялся, что встречусь с ней. Я садился на электричку до Киева и под рельсовый перестук повторял Пастернака:

В тот день всю тебя от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Ощущения отвергнутой любви, как и ароматы левкоев в ее саду и запахи терпкой хвои, до сих пор не стерлись из памяти. Значит, зачем-то они нужны мне. Зачем?.. Рассказ мой застопорился. Вспомнил сейчас знаменитое письмо Пушкина Вяземскому, там есть примечательная фраза: "Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, на том, что посторонний прочел бы равнодушно". Тот самый случай. Я так и не смог найти ответа, в чем смысл наших воспоминаний, кроме того, что они составляют прошлое, которым мы так дорожим.

В Киеве я старался заглушить тоску: ходил в кино и театр, валялся на городском пляже, знакомился с девушками. В тот воскресный день я проходил мимо Дворца спорта. Припекало солнце, толпился народ. Мое внимание привлекла афиша: "Гастроли московского мюзик-холла. В программе принимают участие... Лариса Мондрус". Что-то всколыхнулось во мне. Мондрус... Певица... Ну и что?.. Когда я не в силах сразу вспомнить что-то очень знакомое, мой мозг начинает искать рифму. Мондрус... И рифма не идет... Грусть?.. Нет, не то. Мондрус... Звон, груз... Звон друз... Бессмыслица какая-то.

Начало концерта в пять часов. Вот почему толпится народ. Воскресенье, а билетов в кассе нет. Мондрус... Звон друз... Что за ерунда?..

- Вы хотите пойти?

- Да-да, сколько я вам...

- Ничего не должны, у меня пригласительный на два лица. Пойдемте.

Так состоялось мое знакомство с Жанной Н., скрипачкой из киевского Камерного струнного квартета, тридцатилетней брюнеткой невысокого роста, упитанной, как породистая свинка. Когда при входе толпа прижала нас друг к другу, я с немым восторгом ощутил упругую спелость ее форм. "А какое отношение все это имеет к Ларисе Мондрус?" - спросит нетерпеливый читатель - и будет, как всегда, прав. Почти никакого.

Рецензирование задним числом красочного представления тоже не входит в мои планы. Лариса Мондрус пела, как волшебная флейта, и вдруг меня озарило. Ну конечно же, Майори! "Это было у моря, где ажурная пена, где так редко бывает городской экипаж..." Она похорошела и с эстрады казалась еще более недосягаемой. Прошло всего-то пять лет, а кажется воспоминанием из прошлой жизни. И какой-то призрак-кардинал был там. Кардинал песчаных пляжей.

Потом мы с Жанной прогуливались по Крещатику. Было около восьми, вечернее солнце еще слепило глаза, одуряющие запахи цветов сводили с ума. Такой вечер обязательно должен закончиться любовью.

- Неплохо бы перекусить,- предложил я.- Вы знаете приличное местечко?

- Вы были когда-нибудь в "Охотнике"?

- Нет, а где это?

- В парке. Одна остановка на метро.

- Это кафе? Ресторан?

- И то и другое. Там отличная кухня.

Слава богу, финансы в этот раз позволяли мне небольшой шик. А что в "Охотнике" придется потратиться, я понял, когда мы поднимались на второй этаж - интерьеры заведения настраивали на охотничье-романтический лад: медвежьи шкуры, распятые на стенах, рогатые оленьи головы, застывшие в оскале волчьи чучела... Негромкая музыка, посетителей почти нет.

Я заказал бутылку конька, салат, Жанне - форель, себе - мясо изюбра.

- Хорошо тут, прохладно,

- Да, мне нравится здесь бывать,- отозвалась Жанна.

Пригляделся. Прямо на меня уставились круглые, широко раскрытые глаза совы, замершей на полированном суку. Она словно удивлялась, каким ветром нас сюда занесло

Мы приняли по рюмке. Меня приятно удивило, что Жанна, несмотря на томную манерность, спокойно, без кокетства выпила свой коньяк. Наверное скрипачки, как, впрочем, и пианистки, не мыслят ужин без алкоголя.

- Жанна, откуда здесь изюбр? - спросил я, разглядывая принесенное блюдо.- Насколько мне известно, это дальневосточный олень?

- Оттуда, откуда и форель, и устрицы, и черепаховый суп.

- Логично. Ладно, как говорится, поздно выпитая вторая - это загубленная первая.

Она улыбнулась:

- Боря, не пришпоривайте.

Нарушая динамику повествования, я так подробно останавливаюсь на этой ничего незначащей лабуде, потому что дальше последовало нечто труднообъяснимое: мои пальцы, державшие ладонь Жанны, вдруг слабо замерцали. Я инстинктивно отдернул руку.

- Что с вами? - удивилась Жанна.- Будто обожглись.

- Рецидив Майори!

- Что-что?

- Ничего страшного. Любовь - это страсти разрывы.- отшутился я.Между нами прошел ток.

- Да? Я еще не почувствовала.

Мое сознание окончательно прояснилось. Пресловутые Кардиналы вечности вновь напоминают о себе. Они где-то рядом и проверяют меня на вшивость. Но почему?

Сердце мое вдруг вздрогнуло. Вот оно что! Я увидел Ларису Мондрус, входящую в зал в сопровождении стройного темноволосого мужчины среднего роста, в модной замшевой куртке. Она задержалась у зеркала, а ее спутник отвлекся на беседу с подошедшим метрдотелем. Дальнейшее я могу объяснить только тем, что в меня вселился дьявол. Мгновенно забыв о Жанне, я поднялся с места и, не соображая, зачем это делаю, направился к выходу. Искушение предтеча вдохновения? Я плыл, как в тумане. Нет, искушение суть вдохновение.

- Лариса,- позвал я потусторонним голосом и, поймав ее вопросительный взгляд, подошел ближе.- Можно вас на минуточку?

Она обеспокоенно обернулась, спутника поблизости не было.

- В чем дело?

В ее голосе я не уловил вражды.

- Вы помните меня?

Я взял ее за локоть и мягко оттеснил ближе к двери. Отстраняясь, она заглянула в глубину моих очей.

- Не-ет.

- Помните Майори? Пляж... Шум прибоя. Мы лежали рядом. Вы чуть не забыли полотенце... Я угадал тогда ваше имя...