– Вы в ближайшее время не собираетесь во Францию? – спросил Мартин.

– Нет, – сказала она, – я больше не путешествую.

Она повернулась к соседу справа, и Мартину так и не удалось спросить, почему же она больше не путешествует; последняя фраза ее застыла в воздухе, равнодушная и окончательная, как официальное правительственное заявление. Все остальное время разговор за столом шел общий, Мартин тоже иногда вставлял свои замечания, а взгляд его то и дело обращался к соседнему столу, где во главе сидел Бауман в своем поварском фартуке; раскрасневшийся и чуточку чересчур шумный, он ни на мгновение не забывал о своих хозяйских обязанностях, разливал вино, весело смеялся шуткам гостей и ни разу даже не взглянул на стол, где рядом с Мартином сидела его жена.

Дело шло к полуночи, и гости уже начали разъезжаться, когда Мартину, наконец, удалось остаться с Бауманом с глазу на глаз. Бауман стоял у стола, придвинутого к стене дома, который служил для гостей баром, и наливал себе бренди. Поварской фартук он с себя уже снял; налив бренди, он недвижимо уставился на свой стакан, лицо его внезапно стало бледным, как тогда, усталым и каким-то отрешенным, словно он на мгновение забыл и о вечеринке, и о своих обязанностях хозяина, и о разъезжающихся гостях. Мартин подошел к-Бауману с первой фразой наготове – он вынашивал ее последние полчаса.

– Мистер Бауман, – начал он.

В первую секунду ему показалось, что тот его просто не слышит. Потом Бауман как-то почти незаметно встрепенулся, поднял голову и изобразил на лице ту легкую, дружелюбную улыбку, которую носил, не снимая, весь вечер.

– Гарри, мой мальчик, просто Гарри, – сказал Бауман.

– Гарри, – послушно согласился Мартин.

– Ваш стакан пуст, мой мальчик, – сказал Бауман и потянулся к бутылке бренди.

– О нет, благодарю вас, с меня на сегодня хватит, – остановил его Мартин.

– Вы правы. Бренди не дает уснуть по ночам.

– Я все думал о вашем деле, – сказал Мартин.

– О моем… Не понимаю, о чем вы? – Бауман взглянул на него искоса.

– Насчет вашего теннисного корта, – торопливо пояснил Мартин, – то есть, короче говоря, он у вас находится на возвышенном месте, и, когда поднимается ветер, ну, как сегодня…

– Да, да, верно, чертовски досадно, не правда ли? Я подозреваю, что мы его устроили не там, где следовало, он совершенно открыт с северной стороны, но так настаивал архитектор. Я в этом, правда, ничего не смыслю, кажется, все дело упирается в дренаж… – он неопределенно помахал рукой в воздухе, потом отпил глоток бренди.

– Вы знаете, – сказал Мартин, – мне кажется, я бы мог вас научить, как поправить это дело.

– Серьезно? Как это мило с вашей стороны, – язык у Баумана чуть-чуть заплетался. – Как-нибудь на днях заходите, и мы с вами…

– Я, видите ли, завтра уезжаю и…

– Да, ведь верно. – Бауман раздраженно потряс головой, словно сетуя на свою память. – Франция. Светоч мира. Я совсем забыл. Счастливчик. В ваши годы…

– Я подумал, не пойти ли нам сейчас туда, это займет всего несколько минут…

Бауман задумчиво опустил стакан, потом, слегка прищурившись, внимательно посмотрел на Мартина.

– Да, – сказал он, – конечно. Вы очень любезны.

Они двинулись между столов в глубь сада, туда, где в нескольких сотнях ярдов на фоне звездного неба вырисовывался остроконечный узор ограды теннисного корта, сделанной из металлических столбов и натянутой проволочной сетки.

– Мартин, – окликнула Линда, – куда это вы оба устремились? Нам пора собираться домой.

– Я вернусь буквально через минуту, – сказал Мартин.

Они шли по поляне, которая плавно поднималась к теннисному корту, и ноги их неслышно ступали по росистой траве.

– Надеюсь, вы не очень скучали? – заметил Бауман. – Я имею в виду сегодняшний вечер. Боюсь только, что у нас было слишком мало молодежи. Всегда не хватает молодежи…

– Я совсем не скучал. Это был прекрасный вечер.

– Да? – Бауман пожал плечами. – Надо же чем-то заниматься, – добавил он невразумительно.

Они подошли к теннисному корту, луна стояла в первой четверти, и на землю падала узорчатая тень решетки. Было безветренно и очень тихо, шум веселья, которое уже угасало за столами среди свечей, доносился к ним издалека, негромко, но явственно.

– Такая же история с кортом была у моего приятеля, – заговорил Мартин, не спуская с собеседника пристального взгляда, – возле Санта Барбары, и он высадил с северной стороны корта живую изгородь. Тень от нее на корт не падает. Через пару лет изгородь была уже высотой футов в восемь, и даже сильный ветер после этого игре не мешал, если не давать слишком высоких свечей. А высаживать изгородь надо поодаль от металлической сетки, недалеко, но так, чтобы ветки не прорастали внутрь и не терялись мячи. Примерно вот тут, – и Мартин показал, где именно.

– Да, действительно, прекрасная идея. Надо будет на неделе непременно поговорить с садовником, – сказал Бауман, потом подергал молнию на ширинке и спросил: – Не присоединяетесь? Одно из самых больших наслаждений. Окропить росу при лунном свете в наш сверхмеханизированный век.

Мартин молча ждал, а Буман, сделав свое дело, застегнул молнию и весело сказал: «Вот!» – словно ребенок, хвастающийся, что совершил похвальный поступок.

– Ну, а теперь мне пора к моим гостям.

Мартин протянул руку и взял Баумана за плечо.

– Бауман, – сказал он.

– Ау? – удивленно откликнулся Бауман и остановился.

– Что вы делали в пятницу вечером под окнами моей сестры?

Бауман отстранился слегка, повернулся и, склонив голову набок, озадаченно уставился на Мартина.

– Это вы о чем? – он засмеялся. – О, да это шутка! Ваша сестра утаила от меня, что вы такой шутник. Откровенно говоря, по ее рассказам, у меня сложилось впечатление, что вы весьма серьезный молодой человек. Я даже припоминаю, она как-то раз говорила, что ее это беспокоит…

– Что вы делали там, под окнами? – повторил Мартин.

– Мой мальчик, боюсь, что нам пора идти домой, – сказал Бауман.

– Хорошо, – сказал Мартин, – я пойду домой. Но я расскажу сестре и Вилларду, что это были вы, и я позвоню в полицию и им тоже расскажу.

– Вы становитесь занудой, молодой человек. – Тон у Баумана был беспечный, и в свете луны было заметно, как он улыбается. – Вы всех поставите в нелепое положение, и себя в первую очередь. Вам же никто не поверит.

– Сестра мне поверит. И Виллард. – Мартин повернулся и зашагал в ту часть сада, где на столах догорали свечи. – А что до остальных – посмотрим. – За спиной он слышал шаги Баумана.

– Погодите минуточку, – сказал Бауман.

Мартин остановился. В молчании смотрели они друг на друга.

– Из-за этого вы задержались еще на день? – спросил Бауман с сухим смешком.

– Да.

– Я так и подумал, – кивнул Бауман. Тыльной стороной ладони он потер щеку, негромкий сухой шорох выдал проступившую небритость. – Ну ладно, – сказал он равнодушно, – предположим, что это был я. Что вы от меня хотите?

– Я хочу знать, что вы там делали.

– А какая вам разница? – спросил Бауман. Теперь он говорил, как упрямый, своевольный ребенок, в голосе у него прорывалась высокая хныкающая нотка. – Я что-нибудь украл? Я что-нибудь сломал? Если это так важно – считайте, что я наносил визит.

– Это с помощью лестницы? Ничего себе визит!

– А не надо оставлять лестницы где попало, – устало бросил Бауман. – Слушайте, оставьте меня в покое. Уезжайте в свою Францию и оставьте меня в покое, а?

– Что вы там делали? – настаивал Мартин.

Бауман нелепо и безнадежно взмахнул руками.

– Я делал очередной обход, – сказал он.

– Последний раз вас спрашиваю. И предупреждаю, я обращусь в полицию.

Бауман вздохнул.

– Я же только наблюдаю, – прошептал он. – Я никому не делаю зла. Мальчик, прошу вас, оставьте меня в покое.

– Как это понять – наблюдаю?

Бауман беззвучно захихикал.

– Наблюдаю за счастливчиками, – проговорил он кокетливо, как молодая девица, и Мартин на мгновение усомнился, нормален ли этот человек, что стоит рядом с ним на залитой лунным светом росистой траве. – Вы даже представить себе не можете, сколько счастливчиков на первый взгляд живет вокруг. – Теперь он словно сообщал что-то по секрету. – Всех возрастов, размеров и вероисповеданий… Они ходят, демонстрируя миру свои улыбающиеся физиономии, они пожимают друг другу руки, они отправляются по утрам на работу и целуют своих жен на станциях при возвращении, они поют на вечеринках, они не забывают положить деньги в церковные кружки, они произносят речи на заседаниях родительских советов о том, как надо воспитывать молодое поколение, они вместе отправляются в Отпуск, они приглашают к себе друзей, занимаются любовью, кладут деньги в банки и обзаводятся страховкой, они заключают сделки и хвастаются друг перед другом, какие они удачливые; они покупают новые дома, они любят своих родственников и крестят своих детей; они обследуются в двенадцать месяцев раз, чтобы узнать, нет ли у них рака; они все делают вид, что они знают, что делают, чего хотят и куда идут… Как я. – Он снова засмеялся своим дребезжащим смехом. – Но весь вопрос в том: кого они хотят обмануть? Кого я хочу обмануть? Взгляните на меня. – Он придвинулся к Мартину и жарко задышал ему в лицо, от него пахло джином, вином и бренди. – Самый большой дом в округе, самая красивая жена. Могу с законной гордостью сообщить, что десяток мужчин в округе имели на нее виды, а она ни разу даже бровью не повела. Трое детей, которые говорят «Да, сэр» и «Нет, сэр» и читают на ночь молитвы «Если мне не суждено проснуться…» и «Помяни, господи, маму и папу». И все это – показуха. Все от начала до конца. Иногда я ложусь с женой и совершаю этот акт, и это ровным счетом ничего не значит. Одно животное покрывает другое, как в джунглях. Одно животное похотливое, другое, ну, скажем, покорное. И не более того. Я вылезаю из ее постели, иду в свою постель и стыжусь самого себя, я не чувствую себя человеком. Вы можете это понять? Я пьян, да, я пьян, но если б я был честен, когда трезв, я бы сказал вам то же самое. А что это значит для моей жены? Жив я или умер – какая ей разница? Ее значительно больше интересует, купит ли она в будущем году зеленые занавеси для гостиной. Когда я утром уезжаю на работу, у меня такое ощущение, что ей раза три в день приходится отрываться от дел и напрягать память, чтобы вспомнить, как меня зовут. А мои дети? Это отдельное государство, заграница, которая только и ждет своего часа, чтобы объявить войну. Небольшой сюрприз – бросить бомбочку и прикончить папочку. Так оно и бывает. Читайте газеты. Дети убивают родителей каждый день. Я уж не говорю о том, что они бросают их, оставляют подыхать. Взгляните на обитателей домов для престарелых. Сколько их – обреченных вечно жить под опекой! Я целый день сижу в конторе, я кого-то нанимаю, я кого-то увольняю, я ворочаю делами, а за моей спиной неотрывно стоит пустота, огромная пустота.