Я начну с давних-давних времен. Рассказ мой начинается в тот день, когда отменили деньги. В книгах вы все читали об этом дне, а я помню его сам и знаю, что в книгах он сильно приукрашен. В сущности, ничего особенного в тот день не произошло. Дело в том, что процесс отмирания денег шел уже давно. Деньги не погибли внезапно — они тихо скончались, как Человек, проживший свой МИДЖ с избытком. Последнее время они имели скорее значение статистическое, нежели ценностное. Если вам не хватало денежных знаков на покупку какой-либо нужной вам вещи, вы просто вырывали из своей записной книжки листок и писали на нем «15 коп.», или «3 рубля», или «20 рублей» и платили им Продавщице или ПАВЛИНу[2] . Или вы могли попросить деньги у любого прохожего, и он давал вам требуемую сумму и, не спрашивая вашего имени, шел своей дорогой.

В день отмены денег у нас в Университете состоялось небольшое собрание в актовом зале, а затем все разошлись по своим делам. Помню, я шел с Ниной Астаховой к зданию филологического факультета, и разговор у нас был вовсе не об отмененных деньгах, а об «Антологии Забытых Поэтов XX века», над которой я тогда работал. Нина (она училась на втором курсе) была прикреплена ко мне, Аспиранту, в качестве Технического Помощника и помогала мне в составлении этой «Антологии». Она была добросовестна, много времени проводила в библиотеках и архивах, выискивая стихи и данные о забытых ныне Поэтах XX века, но мне не слишком нравилась в ней некоторая строптивость и чрезмерная самостоятельность. Так, например, Нина настаивала, чтобы в «Антологию» я обязательно включил стихи некоего Вадима Шефнера (1915—1984?), я же противился этому. Мне не нравились нотки грусти и меланхолические размышления в его стихах. Я предпочитал Поэтов с бодрыми, звонкими стихами, где все было просто и ясно. Я считал, что именно такие Поэты должны войти в мою «Антологию», чтобы Читатель имел верное представление о поэзии XX века. Нина же продолжала упорствовать, желая включить этого Шефнера — дался он ей! При этом она горячилась, даже сердилась. Она никак не могла понять, что я составляю научный труд, а наука требует бесстрастия.

Вообще же Нина мне нравилась. Часто мы вместе ходили с ней под парусами на яхте — она очень любила море. А иногда мы брали такси-легколет и летели куда-нибудь за город. Там мы гуляли по аллеям. Мне нравилось быть с ней вместе, но меня несколько отпугивал ее странный характер. Иногда она была смешлива и даже насмешлива, а то вдруг становилась молчаливой и задумчивой. Подчас ее лицо принимало такое выражение, будто она ждет, что вот-вот произойдет что-то необыкновенное, какое-то чудо.

— Нина, о чем ты думаешь сейчас? — спросил я ее однажды в такую минуту, когда мы шли по загородной аллее.

— Так… Сама не знаю о чем… Знаешь, мне иногда кажется, что в моей жизни случится что-то очень-очень хорошее. Будет какая-то радость.

— Ты, очевидно, имеешь в виду тот факт, что скоро я закончу «Антологию», и, когда она выйдет из печати, твое имя будет упомянуто в предисловии как имя моей Помощницы? — сказал я. — Это действительно большая радость. И заслуженная.

— Ах, ты совсем не о том говоришь, — досадливо возразила она. — Я и сама-то не знаю, какого счастья я жду.

Меня несколько удивили эти ее слова, и даже огорчили. Как можно ждать счастья, не зная, какого именно счастья ждешь? Где тут логика?

— Тебе нужно развивать в себе научное мышление, — посоветовал я ей. — Ты не прожила еще и четверти МИДЖа, впереди тебя ждет большая жизнь — научная и личная. Когда-нибудь ты выйдешь замуж, муж твой, может быть, будет Ученым, и твой уровень мышления должен быть не ниже его уровня. Ты об этом думала?

Но Нина сделала вид, будто не поняла моих слов. Ничего она мне не ответила, а подпрыгнула и сорвала со свешивающейся ветки листок и стала сквозь него смотреть на солнце.

— Сегодня зеленое солнце! — объявила она мне. — Вот забавно!

Я не стал убеждать ее, что солнце сегодня, как и всегда, самое обыкновенное, а вовсе не зеленое. Я просто терялся, когда она говорила такие странные вещи.

Тем не менее Нина мне нравилась. Но только не думайте, что она была такой красавицей, какой ее изображают теперь Художники и Скульпторы. Нет, красавицей я бы ее не назвал. Это была стройная, подвижная девушка, с очень легкой походкой, с лицом выразительным и даже привлекательным, но вовсе не было в ней той красоты, которую приписывают ей сейчас.

Но вернусь ко дню отмены денег.

Как я уже говорил, после собрания в актовом зале мы с Ниной отправились на филфак. Нина пошла на лекцию, я же засел в библиотеке и долго работал над своей «Антологией», а затем направился в университетскую столовую. Когда ко мне подошел САТИР[3] , я, как обычно, заказал себе щи, синтет-печенку и компот. Отобедав, я по привычке подозвал САТИРа, чтобы расплатиться, и хотел было уже сунуть монеты в отверстие на его пластмассовой груди, но вдруг увидел, что это отверстие заклеено бумажкой.

— Обед бесплатен. Обед бесплатен, — равнодушно сказал САТИР.

— Не «обед бесплатен» надо говорить, а «обед отпускается бесплатно», — поправил я САТИРа. — Идите и вызовите ко мне САВАОФа[4] .

Вскоре к моему столику подошел громоздкий САВАОФ. Я сказал ему, чтобы он исправил фонозапись в подчиненных ему САТИРах — они выражаются не вполне грамотно. Стыдно, ведь здесь Университет, центр культуры.

— Встревожен. Взволнован. Приму меры, — ответил САВАОФ. — Есть еще замечания?

— К сожалению, есть. Мне подали пережаренную синтет-печенку. Неужели вы предполагаете, что если все теперь бесплатно, то можно кормить людей пережаренной печенкой?

— Встревожен. Взволнован. Приму меры, — ответил САВАОФ. — Есть еще замечания?

— Нет. Можете идти.

Пообедав, я вышел на набережную и пошел к Первой линии. На набережной все было почти так, как в обычные дни, только на судах виднелись флаги расцвечивания да у гранитного спуска толпилось множество мальчишек и девчонок. Они останавливали всех прохожих и просили у них денег. Получив просимое, дети бежали по ступенькам к воде и бросали монетки в воду. А из бумажных купюр они делали маленькие лодочки и пускали их по волнам. В школах по случаю отмены денег занятий в этот день не было, что, на мой взгляд, едва ли способствовало укреплению дисциплины.