Высунувшись из-за его плеча - взглянуть на "Чикатило",- я был потрясен. В розово-желтом круге света на подушке покоилась голова сладко спящего мальчика лет четырнадцати-пятнадцати. Ни в бледном лице, ни в спутанных волосах цвета свежей соломы, ни в беспомощно приоткрытых губах не было ничего не только людоедского, но даже просто уличного. Передо мной лежал школьник-аккуратист, лучшая флейта района и "кумир семьи", как гадливо выражается по поводу этих замечательных созданий отечественная педагогика.

- К... кто это? - как во сне спросил я. Мальчик глубоко вздохнул и, повернувшись на спину, открыл серые, ничего не видящие глаза.

- Это, Петенька, мой племянничек... тихий такой, ненавязчивый... Обокрали его на Киевском вокзале худые люди, последние деньги вынули, ночевать не на что... Уж позвольте ему пару ночей в комнатке за питомником голову приклонить! Я за него ручаюсь, а с вас, голубчик, брать за те дни, пока он тут, буду половинную денежку. А?

Я был так поражен льстивым дядиным голосом и "Киевским вокзалом", что окончательно уверился - передо мной лежит какое-то юное чудовище, сумевшее поработить нахрапистого деревенского мужика. И, когда мальчик, сонно глянув на меня, пробормотал что-то жалобно-невнятное и закрылся одеялом - спать, мол, дайте! - а дядя обрадованно засуетился у его ложа, я как-то не ощутил в себе радости.

- Может, и правда... на вокзал? - неуверенно сказал я.- Убыток вам причиняю...

- А ты молчи, идиот! На вокзале тебя обчистят, а убыток ты мне причинил тридцать лет назад. Вот тогда бы и каялся! Пойдем... а то проснется.

Последний довод стоил всех остальных, так что я поспешно отступил в тень вслед за дядей. Он открыл своим ключом дверь в какой-то коридорчик без окон прямо напротив щели - и втолкнул меня туда. В коридорчике царила неописуемая гадость. Со стен свешивала сырые челюсти отставшая штукатурка, пол и потолок прогнили, удушливый запах мокрой тряпки смешивался с чем-то знакомо-сладким. Из-под ноги моей покатился сшибленный флакон дезодоранта, и, пока дядя матерясь искал его во тьме, я понял, что не меньше пяти-шести таких флаконов стоят двумя рядами на нашем пути вдоль стен.

К счастью, коридорчик был невелик. Он закончился еще одной дверью, как ни странно, сухой и чистой, а за ней стыдливо существовало такое же помещение, как и то, где спал сейчас мой будущий убийца. Это было необъяснимо, но моя комната оказалась явно лучше той, с ковром и калориферами! Окно, правда, забили досками, однако неплотно, благодаря чему здесь не пахло гнилью. И палас на полу был совсем новый... Правда, и тут почему-то я не увидел мебели просто четыре стены. Только в углу, в нише, стоял маленький холодильник "Сименс". Десять минут спустя, разместив сохнущие пожитки во встроенном шкафу, я уже лежал на новеньком матраце посреди своих новых владений. Не было сил ничему удивляться и строить догадки. Я заснул и во сне долго бродил по гнилым черным коридорам, а по пятам за мной скользили два холодильника с усами и в тюбетейках. Однажды я попытался открыть их и чем-то подкрепиться, но в одном из них оказался дядя, в другом - Киевский вокзал. Я почувствовал себя преступником и начал беззвучно просить пощады, однако холодильники внезапно забыли обо мне и начали ругаться друг с другом. Я напрягся и услышал: "КАК МЫ БУДЕМ ЕЕ ЗАЧИНАТЬ - ЗДЕСЬ ЖЕ НЕ НА ЧТО СЕСТЬ"... Потом оба, слегка отступив для разбега, распахнули дверцы и кинулись на меня, я завыл и проснулся.

Я был спасен, но голоден, комнату заливал слабый утренний свет, а на пороге стоял ночной мальчик и, сунув руки в карманы халата, смотрел на меня. Чувствуя себя как после тяжелой болезни, я приподнялся на локте, соображая, что бы сказать в защиту своего - уже немилого - пристанища. Едва ли меня ждала легкая беседа, учитывая, что дядин договор был заключен со спящим человеком. Следовало для начала понять, с кем я говорю, и, так как я неплохой физиономист, я тоже уставился на моего нового хозяина.

Прежде всего никакой это был не мальчик. Меня подвели слабый свет лампы и, так сказать, обманутое ожидание страшного. Передо мной был молодой человек лет двадцати двух, может быть, даже двадцати пяти, с тонким, живым и совсем не злым лицом. Вдобавок он был сейчас умыт и тщательно причесан, что придавало ему благообразный и даже несколько изнеженный вид. Впрочем, это ему, пожалуй, шло. Но, конечно, контраст с ночным впечатлением сильно поразил меня. А через несколько секунд, когда портрет молодого человека в халате и шлепанцах был готов и моя - хм - невыспавшаяся третьяковка смогла замечать еще что-то, я удивился двум вещам.

Во-первых, халату. Сколько он стоит - это пускай решают в Лужниках или в иностранных секциях ГУМа, но я просто никогда такого не видел! Он был, как... груда страусиного пуха, которой не страшны никакой сквозняк, никакая общага. Да что там! Зимой на улице он мог бы заменить шубу. Словом, мечта Обломова, и юноша буквально утопал в нем, выглядывая из него, как из верхнего этажа своего дома.

А во-вторых, меня удивило, как он меня разглядывал. В его лице не было ни малейшего неудовольствия или, наоборот, приветливости. Он смотрел на меня серьезно, вдумчиво, как математик на сложную теорему, вынырнувшую вдруг посреди его будничных расчетов, и хорошо это или плохо - он еще сам без понятия. Я тогда не знал, что эта сосредоточенная и даже трогательная серьезность - одно из главных свойств его характера, но почувствовал, что он, как и я, подчиняется первому впечатлению и что если мы сейчас не поладим друг с другом, то не поладим уже никогда.

Он улыбнулся и хрипловатым после сна голосом сказал:

- На чем же вы здесь будете сидеть?

- А вы? - осторожно вступил я, как и он, опуская приветствия.

- А мне не нужно. Я или бегаю, или сплю. Позвольте выразить вам сочувствие.

- За что? - поперхнулся я, и в мозгу пронеслось: "Выгонит?!"

- Как за что? Вас же ограбили. Мне ваш дядя сказал.

- А, да... Спасибо! Это был просто ужас, знаете ли...

- Надеюсь, их поймают,- продолжал юноша.- Вы хотя бы успели их разглядеть?

- Мм... мельком. Они были такие... худые,- сказал я.- Они это с голоду, я думаю. Да и деньги-то были небольшие. В общем, ерунда, и не стоит говорить.

- Так вы, значит, совсем без средств?

Он спросил это с искренним сочувствием и так, словно мы были старыми приятелями. Я окончательно понял, что выдержал экзамен, и решил не врать.

- Что вы, что вы! У меня все в порядке. Вот только с жильем...

- Я не возражаю,- сказал юноша.- То есть, в принципе, я очень возражаю, у меня с вашим дядюшкой условие такое: никого постороннего. Я, видите, здесь от фирмы, с ценностями дело имею, и получается как бы... нелегальная субаренда, о которой никто не должен знать. Но вы - дело другое. Вы родственник, у вас беда, и потом я вижу, что вы человек порядочный. Вы же не будете шуметь ночью?

Я горячо заверил, что не шумлю, не пью и даже не курю и что буду незаметнее мухи.

- Не слишком удачное сравнение,- усмехнулся молодой человек.- В общем, живите! Я вас не тороплю. Мне здесь и скучновато одному, честно говоря. А если еще честнее - мне ваше присутствие даже выгодно.

- Это как? - насторожился я.

- А вот так. Я дяде вашему плачу кругленькую сумму за каждый день. Шутка ли - полэтажа! А с вами - вполовину меньше. Так что если будете на мели - не стесняйтесь. Выручу.

"Добрый",- подумал я. Впрочем... его фирма, наверное, не узнает ни обо мне, ни о половинной стоимости субаренды. Бумаг-то никаких! И эту разницу ночной мальчик может преспокойно положить в карман своего страусиного халата. Вследствие чего не просто мне всегда одолжит, но и едва ли напомнит об одолженном. Нет, все равно мне, кажется, повезло с соседом! Но где же я его видел?

- Знаете,- не выдержал я,- я вот все думаю, где мы с вами могли встречаться? Я не мог вас видеть у знакомых литераторов?

Он внимательно и серьезно посмотрел на меня, словно ребенок в детсаду на сомнительную манную кашу.