- Почти нашел! А вы пока достаньте ту бумажку со счетом. Могут быть изменения...

Дама открыла сумочку. Ей тоже потребовались считанные секунды, но Петеньке их хватило. Зажав пальцем отверстие для воздуха в том шарике, где сидела непокорная Муха Тростника, он поднес шарик к самому огню курильницы за своей спиной. Несчастное насекомое ответило на пытку серией вспышек всех цветов спектра и погасло. Петенька резко отвел шарик от огня и приблизил его вплотную к серьге с Мухой Неба, горящей спокойным голубым огнем. Миг страха и надежды и обе серьги засветились одинаково. Закрепляя эффект, победитель поспешно нагнулся к даминому шлейфу, лежащему под креслом, приподнял его и, ласково улыбнувшись госпоже Матусевич, поднес ей серьги, окутанные голубой тканью.

- Ах ты, развратный мальчик! - пропела Зося Аполлинарьевна, щелкнув его по носу.- Скажи спасибо, что у меня шлейф такой длинный, а то бы я тебе задала перцу... Или задать?

- В другой раз, Зося Аполлинарьевна! А пока... меня ждут... да и вас, наверное... - пробормотал Петенька и прикрыл глаза. Воспользовавшись этим, дама влепила ему в губы поцелуй. Затем, поспешно отодвинувшись от побагровевшего молодого человека, она заявила:

- Это я тебя благодарю за Мух Неба. Нет, нет, молчи, а то не скажу что-то важное! Для твоей фирмы - важное...

- Ну и не надо! - буркнул Петенька, видимо, борясь с собой.

Дама пропустила его слова мимо ушей и, улыбаясь, закончила:

- А ведь у меня, голубчик, сегодня и денег нет...

И тут я убедился, что Большой Босс не ошибся в Петеньке. Удар, который должен был его уничтожить или хотя бы сломить и бросить под копыта врагу, его даже не затронул. Он долго и спокойно рассматривал госпожу Матусевич во всех ракурсах, а затем, покосившись только, горят ли мухи как надо, изрек:

- Мне, пожалуй, пора. Надо ответить на звонки.

- Ну, ты сразу... Мы позавчера с Юкатана, мог бы понять... Нет, с этими мушками я уже не расстанусь, ты меня слишком долго тер-рзал! Поищи там, в гостиной, чего найдешь - твое, а меня, поди, гости потеряли. И не забудь, позвони мне через неделю, устроим радение у Кикиных...

- Черно-голубое крыло смахнуло Мух Неба в сумочку, и старая тропическая бабочка мигом очутилась у двери. Я еле успел отодвинуться и закрыться занавесом. Теперь я был внутри, а госпожа Матусевич, наверное, уже осеняла своим полетом банкетный зал. Бледный Петенька, сидя в кресле, тихо дышал и разглядывал меня, видимо, вспоминая, кто я такой.

- Принести вам воды? - спросил я.

- Спасибо... у меня есть.

Он вяло пошарил в матерчатой сумке, лежащей на полу возле контейнера, достал бутылочку пепси, открывашку и даже два пластмассовых стаканчика.

- Я не забыл о вас, не думайте...- сказал он, попив и глядя на меня поверх стаканчика.- Хотел пригласить сюда как ассистента, но хозяйка была против.

- Я ее понимаю. Я все слышал. Значит, не совсем еще выжила из ума.

- Она-то? - Щеки Петеньки слабо порозовели, он явно возвращался к жизни.Что вы... Она еще не самый тяжелый случай. Вот у меня есть одна профессорша-философиня, так мы с ней как-то с полудня до пяти вечера отчуждали себя в формы инобытия, пока она купила большую муху. А Зося Аполлинарьевна умнейшая из светских дам.

- Даже так?

- Из светских,- подчеркнул Петенька и встал.- Вы поможете мне найти деньги?

- А почему их надо искать? - раздраженно спросил я. Мне всё больше хотелось поскорей уйти из этого дома.- Разве мы воры?

- Какой вы всегда суровый! - засмеялся он, опять садясь и расслабляясь. Вы такой смешной бываете... смешнее меня. Мы не воры. Это хозяева - воры. Они тут очень жадные и взбалмошные и платят мне, пожалуй, не столько как торговцу, сколько как актеру. Я же хорошо с ней душился, правда? Вы, может, решили, что я ей врал насчет храма Махадэвы и подсунул свой счет? Нет, это его счет, вполне натуральный, я нашел в рекламной книжонке. И она это, не волнуйтесь, проверила... неизвестно зачем. Просто госпожа Матусевич никогда не переведет на этот счет ни цента, и мы с ней оба это знаем! Ей нравится, когда я ей священную лапшу вешаю на уши, и нравится играть в щедрость и делать вид, что она отдает последнее, и чего она уже не перепробовала, чтоб не рвать себе душу и не отдавать денег в руки... Но прислуге не доверяет она, а почте - я, да и какая со мной может быть почта! Там, в гостиной, лежит ровно пятьсот фунтов, которые эта сарделька вычислила еще вчера. Нам надо пойти найти их, пока она не передумала.

- А почему бы ей передумать? - не удержался я.

- Вы же всё видели,- просто ответил он.- Ладно, хватит, я устал. Ну... раз, два, три! - И, встряхнувшись, зашагал к выходу. Я скрепя сердце последовал за ним.

Гостиная, где Петенька, видимо, уже не раз бывал, решая разные творческие задачи, оказалась большой комнатой со столами, столиками, мягкими стульями, стенкой и пузатыми божками, которые таращились на нас из всех темных углов. Неплохое место, чтоб спрятать труп, но вряд ли подходящее, чтобы поскорее рассчитаться со скромными мухоторговцами, думал я, пока мы выдвигали ящики, зажигали лампы и заглядывали под диванчики.

- Ваша мадам не издевается над нами? - хмуро спросил я минут через пятнадцать.- Где деньги?

- Ищите, и-щи-те...- шепнул Петенька, одобрительно глянув на меня.

Нашел, конечно же, он. Но с моей помощью. Разозлившись вконец и давая себе слово никогда больше не лезть во всё это, я отшвырнул со стенки на тахту статуэтку кабана Бако, пожирающего дурные сны, как позже объяснил Петенька. По-моему, этому кабану следовало начать со своей хозяйки; но, ставя его на место, мой спутник заметил, что покрывало на тахте слегка бугрится, пошарил своей узкой кистью и через секунду держал в руке то, за чем мы пришли.

- П-паундз,- пропел он, разглядывая купюры.- Все-таки я их вышколил, моих баб! Какую валюту требуют, такую и дают. А молодцы эти англичане,- повернулся он ко мне с несколько натянутой развязностью.- Вот смотрите, большинство стран на своих купюрах рисует массовых убийц, да? А тут - сцена из Диккенса... сам Диккенс... Фарадей, ставящий опыт. Здорово, правда?

- Да, - медленно сказал я.- Пойдем отсюда.

Я колебался между глубокой жалостью и не меньшей неприязнью к этому хамелеону. Почему колебался? Ну... я как-то не умею полноценно испытывать оба чувства сразу. В моем возрасте и при моей профессии - если, конечно, возраст чему-то учит, а профессии вы соответствуете - пора уже избавиться от привычки побивать ближнего камнями. А потом, относится это к делу или нет, у меня никогда не было ни братьев, ни сестер. Вот я и стал со временем относиться к Петеньке немного как к младшему брату. Тут надо или порвать с ним, или молчать и не мучить его, или... искать какой-то третий, человеческий путь. Если он есть. Но не сейчас! Сейчас этот человек устал, и ему гораздо хуже, чем мне.

Гости только что разъехались, и Дрель начала собирать товар. Я заметил, что ни Папилео Улиссес, ни Папилео Блюме среди коробок не было, а глаза Дрели горят торжеством. Паук, однако, был на месте - большой, мохнатый, уверенно расставивший лапы, словно это ему хозяйка коллекции была обязана уменьшением своих запасов...

Прошло два месяца.

За это время наши с Петенькой отношения потеряли былую ясность. То в них царил холодок, то я старался быть к нему внимательнее и мягче, чем когда-либо,- смотря по тому, что мне вспоминалось. Но, как я уже говорил, у меня лучше получается второе, чем первое. Если на бумаге приятно воспитывать и наставлять на путь истинный, то в жизни это удовольствие ниже среднего. Не претендуя на правоту, я только надеюсь, что и ко мне мои ближние когда-нибудь отнесутся так же.

Да и чем я, нищий и бездомный, мог поманить его, преуспевающего и сытого? Если считать мораль главным золотым запасом, так сказать, Форт-Ноксом любого общества (у меня как-то язык не поворачивается сказать "Центробанком"), то не разграблен ли наш Форт-Нокс дочиста? Что у нас осталось? Какие вечные ценности? Ведь Петенькин друг-соблазнитель сказал ему в свое время чистую правду! "Уж наверное,- говорил я себе,- Петенька давно приготовил путь к респектабельному будущему. За таких, как он, волноваться нечего - мне бы лучше о себе подумать. А эти его похождения... еще немного - и всё будет кончено".