Подняв по тревоге отряд, Гранин у полевого телефона над Кротовой норой ждал этого сигнала. У подножия скалы покачивался "Кормилец". В тени бухточек затаились шлюпки с матросами.

Брызнула и багровой зарей окрасила все небо над Гунхольмом ракета. Будто кто-то сорвал крышку с кипящего котла. Заклокотало, зашумело в ночи. Красную ракету растворила белая. Белую затмила зеленая. Зримо, как на карте, Гранин ощутил все, что происходило там, на пристанях, и на холмистой Восьмерке.

"Огонь справа - Фетисов зацепился... Так. Гранатный бой... Пулеметами жмут, плохо... Ага! Так, так их! Ах ты, белобрысенький!.. Где там Федор застрял?.. Старая черепаха не поспеет, уголь ей возить, а не матросов. Если эта калоша через десять минут не дотопает, попрошу у Кабанова "охотник"..."

"Кормилец" выбивался из сил. Корпус его лихорадило, а больше положенных узлов он выжать не мог. Пивоваров поглядывал на часы: только бы родная артиллерия не опередила и не запоздала. Опоздает - упустишь, опередит угодишь под огонь своих.

- Нажми, Василий Иванович, нажми, милый!..

В вязаных подшлемниках, в черных бушлатах и клешах, заправленных в сапоги, матросы стояли вдоль бортов, готовые занести ногу для прыжка. Каски они сняли и сложили возле рубки горкой.

К Алеше склонился Щербаковский. Жарко нашептывал:

- Когда наступаешь - всегда рубашку с гранаты долой. Убойная сила поменьше. Зато тебя не поранит, если сразу придется врукопашную. Неплоха и эфка. Правда, слишком много осколков дает. Видишь, маленькая, как лимон. А по-моему, как кедровая шишка. Чеку высвободил. Крепко держи, отпустишь, только бросая. Бросай наотмашь, как шишками кидался. Снежками стекла бил? Врешь, все били. Бросил - и сразу в сторону, наземь, пластом, а потом вскакивай - и дальше.

Алеша внимал всем существом. Шустров - у руля. Алеша решил сбежать. Нехорошо бросать старика. Но ведь в бой - простит. Мужское дело - воевать. И автомат ему Иван Петрович дал.

Когда за Гунхольмом взметнулась фонтанами вода, буксир шел под разрывы. Шустров отвернул, но наскочил на пустые шлюпки рядком у пристани. Повис шипящий фонарь над палубой, шлепали пули, но палуба уже опустела. Матросы прыгали из шлюпки в шлюпку к берегу. Алеша упал на днище, кого-то придавил.

Он растерялся. Кто где, он не понимал. Видел, как упал Пивоваров, но тут же вскочил. Потом все заслонил верзила-финн. Надо стрелять. Но выстрелить в упор Алеша не смог.

- За мной, сынку, - дыхнул ему в лицо Щербаковский...

И Алеша едва не уцепился за его бушлат.

Щербаковский на ходу стрелял. Алеша попробовал, но почувствовал боль в плече. Он все же стрелял, и с каждой минутой злее. Щербаковский замечал, казалось, все.

- Давай, диск сменю. Ты короткими бей.

Они бежали вперед, спотыкаясь. Коротко у Алеши не получалось, очередь так на весь диск.

- Тише, дура, там наши! - Щербаковский сжал Алеше кисть.

Светало. Рвались мины. Противник с других островов бил по Гунхольму, не разбирая, где русские, где свои. На пристани дрались врукопашную. Тот же верзила или другой свалил главстаршину. Алеша всадил в верзилу все, что осталось в диске.

Неужели Иван Петрович погиб? Алеша поднял его и поволок к морю. Щербаковский открыл глаза и смутно смотрел на Алешу.

- С-сбили, ог-глушили, г-гады, - шептал он. - Ж-живой...

Алеша тащил его на "Кормилец".

- П-пусти, я сам. - Щербаковский, шатаясь, лез по сходне.

А на другой стороне дрались разведчики. Путем Камолова они прошли отмель и попали под пулемет. Они слышали, как отбивается Камолов, как кричит он, окруженный врагами: "Балтийцы в плен не сдаются!", - но когда пробились к нему, он уже погиб.

Миша Макатахин приподнял его и отнес в сторону. Разведчики сняли бескозырки. Богданыч положил свою на грудь солдата. И каждый проделал то же. "Пошли!" - приказал Богданыч.

Когда все кончилось, они вернулись туда, где лежал Камолов.

Богданыч взял свою бескозырку, но не надел. Подошел Макатахин. Подходили другие - каждый брал свою бескозырку, не надевая. Три так и остались на груди солдата, никем не взятые.

Щербаковского так контузило, что он стал заикаться. Доставленный Алешей в лазарет - в подвал разбитого дома на Хорсене, - он пролежал часа два, очнулся, увидел себя в положении больного, возмутился, едва не разнес все медицинское хозяйство отрядного врача, требуя вернуть автомат, одежду, все боевые доспехи, и сбежал в роту. Врач пошел жаловаться Пивоварову, но тот, тоже контуженный, отлеживался в Кротовой норе и сам наотрез отказался уйти на Ханко в госпиталь. Врач пошел к Гранину. Гранин вызвал Щербаковского.

- Вы что, главный старшина, анархию в моем отряде разводите? Силой прикажете укладывать вас в постель?

- Т-оварищ капитан! Я ж не яз-ыком д-олжен стрелять, автоматом...

- Не нашего ума дело. Врач не пускает - и точка.

- Так он же хирург, его д-дело резать. П-усть язык от-трежет, а в-оевать даст.

- Язык вам подрезать не мешает. Да!-Гранин вспомнил и заговорил грозно: Что за волонтера вы к себе взяли?

- Д-доброволец, товарищ капитан. М-не жизнь спас. Отец г-герой, погиб в финскую. М-ать в ок-купации. С-сирота... Храбрый...

Гранин не прерывал красноречия Щербаковского. "Эх, безотцовщина!" вспоминал он и свои скитания в гражданскую войну.

- Паспорт у него есть?

- Д-аже комсомольский б-билет! - обрадовался Щербаковский. - Орел х-лопец. Рулевым на б-буксире служил.

- Поезжайте на Ханко. Оформите там парня, как положено.

- Раз-решите ид-ти?

- Идите. Только мальчонку, чур, беречь. Как его звать?

- Г-орденко Алексей.

Гранин махнул рукой, и счастливый Щербаковский выбежал из Кротовой норы.

Из всего Хорсенского архипелага - так матросы прозвали свои владения - у противника остались два острова: Эльмхольм и Фуруэн. Нельзя было считать защиту западного фланга надежной, пока не захвачены эти два острова. Кабанов приказал Гранину взять последние звенья, замыкающие фронт архипелага.

Фуруэн трудно назвать островом. Узкая, вытянутая с юго-востока на северо-запад скала в шторм походит на полузатонувший корабль. Кругом складчатые шхеры, острые обломки гранита торчат из воды; под водой песчаные мели, каменистые банки. Трудно плавать даже на шлюпках. Гранин приказал Богданычу проверить, какие силы противник держит на Фуруэне.