Море нещадно трепало старый, искалеченный и много перенесший корпус. Волна поднимала буксир на скользкую, из жидкого льда, вершину. Он летел оттуда вниз, пропадал, пока новая волна не вытолкнет вверх отяжелевший кораблик. Стылой лавой вода текла в люки, горловины, в угольные бункера, намерзая бугристым льдом. Команда вычерпывала воду из машин, откачивала, но она замерзала прямо в помпах.

Впередсмотрящие стояли на носу. Ноги их примерзали к палубе, рукавицы к леерам.

В рубке, покрытой наледью, ночь и день стоял Шустров. Он не мог выйти из рубки - примерзли, обросли панцирем двери.

С каждой милей буксир грузнел и под своей тяжестью оседал в ледяном сале. Он и без того был нагружен до отказа - мукой и сахаром для голодающего Ленинграда. Шел все тише, отставал от больших и малых кораблей. Команда выбрасывала все лишнее: сундучки, чемоданы, ненужный и очень нужный инструмент, даже буксирные дуги обрубили с кормы и выкинули в море, и все рубили и крошили лед. Только один груз был неприкосновенен - продовольствие.

Настал час, когда "Кормилец" не смог двигаться, Шустров знаками подозвал матросов. Топорами они скололи лед с дверей и освободили капитана из рубки. Сахар и муку перегрузили на ледокол, буксир затопили, сойдя на остров Гогланд.

С берега команда следила за судном. Шустров держал в руках три вахтенных журнала, в каждом по сто листов хроники боевой службы - с 22 июня по 2 декабря. На Гангуте "ПХ-1" прозвали "Кормильцем". Кормильцем он остался до последнего часа - кормильцем Ленинграда.

Пехота Гангута встала на защиту Пулковских высот, а дети капитана Гранина на льду залива обороняли Ленинград и Кронштадт с моря.