Он фотографировал девушек, не зная, для чего это делает; но он не хотел фотографировать ни Абакумова, ни Воронова, ни Дзюбу - вообще никого из студентов: он от них зависел. Поэтому, когда он возвращался вместе с девушками и Нина предложила ему зайти на кухню, чтобы выпить кружку компота, Гриша обиделся - он не желал ничего взамен.

У Гриши не было ни дома, ни отца, ни матери. Все это как будто бы и было, и существовало вполне реально, но только в каком-то уродливом виде дом разделили, и в одной половине жили отец со своей новой женой, а в другой - мать со своим новым мужем. Гриша по месяцу жил на каждой половине, презирал этих людей и не любил себя за это презрение.

...Пока неурядицы снабжения прямо не касались отряда, Гриша о них почти не думал. Он крутил штурвал бетономешалки, включал и выключал рубильник и томился от пустой работы, на которую ставят убогих или слабосильных.

"Надоело!" - сказал себе Гриша и отошел от бетономешалки. Он сел на кучу гравия и опустил голову, исподлобья разглядывая студентов.

Стерин ждал напарника, ссутулившись и уперев кулаки в бока. Гриша встал, взялся за ручки носилок.

- Давай-ка! - скомандовал он Стерину.

Они прошли несколько шагов. Гриша крепко держал ручки. Первые десять ходок он одолел хорошо. Подъезжали самосвалы, увозили бетон.

Гриша ждал передышки, поглядывал через дверной проем на дорогу. Стерин молчал. Они подгребали в сарае цемент. Три дня назад здесь его было много, к задней стенке была навалена гора; теперь горы не стало. Лопаты уже чиркали по полу. Было пыльно, душно.

"Ничего, выдержу", - ободрял себя Гриша.

Стерин поднял свою сторону носилок.

Гриша помедлил, вздохнул и быстро поднял свою.

На него было больно смотреть: мокрый, грязный от пота и цементной пыли, волосы прилипли ко лбу.

Но Стерин молчал. "Он выдержал", - скажет потом квартирьер Акимову.

В том, что квартирьеры первыми узнали об остановке работы, не было ничего удивительного. Но то, что они при этом остались спокойными и, похоже, равнодушными, казалось странным. Цемент к вечеру кончился, соскребли в сарае на последний замес и выключили бетономешалку.

Они пришли в лагерь, купались в речке, стирали спецовки. Потом, переодевшись, лежали в своей палатке на кроватях и ждали ужина.

Данилов был обескуражен их подчеркнуто будничным поведением. Он решил, что Стерин отказался от попыток изменить положение "Искры".

Данилов обошел все палатки. Студенты как будто забыли, для чего они приехали сюда. Он ждал негодования, расспросов, шума, а ничего подобного не произошло. Лишь несколько человек спросили о материалах, он ответил, что скоро все наладится, и ему поверили. У Яроша собрались играть после ужина в футбол: бригадир накачивал насосом мяч, прижав его к кровати. Тут же был и комиссар Абакумов.

- Завтра будем стоять, - мрачно произнес Данилов.

- Значит, передохнем, - послышалось в ответ.

Он не заходил к Воронову, только заглянул и, увидев лежащих на кроватях людей, понял, что они устали.

Прихрамывая, Воронов бежал наперерез Ярошу. Всем было видно, что он опаздывает, что у него не хватает скорости, и Ярош это тоже видел, приостановился и, улыбаясь, готовился ударить по мячу. Воронов прыгнул, повернулся в воздухе ногами вперед, но Яроша не достал и проехал юзом по сухой земле.

Теперь он захромал заметнее, лицо его сделалось злобным. Когда к Воронову попадал мяч, он бежал по прямой линии, не сворачивая и не обводя игроков из команды Яроша. Он сталкивался с ними, бил плечом в грудь, прорывался, падал, и у него в конце концов забирали мяч.

Вид Воронова был жалок и одновременно обнаруживал что-то жестокое, что невозможно сломать.

Бригада Яроша выигрывала, ее игроки казались умнее и ловчее, но за них не болели.

Закатное солнце чертило по бугристому полю тени, поднималась под ногами пыль.

На Воронова налетели сразу трое, оттеснили его, он оступился и, исказив лицо гримасой боли и изумления, упал.

Гриша выскочил на поле, кинулся поднимать Воронова и громко ругнул Яроша. Потом он начал ругать и всех остальных: за то, что из-за нехватки цемента и вообще плохого снабжения студенты сделались злыми.

* * *

Вот и все, что узнал Акимов о последних днях Гриши Бегишева.

В тот день Гриша, проходя мимо конторы стройуправления, случайно услышал, как радист пересказывал кому-то содержание только что полученной радиограммы: утром ожидается прибытие барж. И, обрадовавшись, Гриша кинулся в лагерь. Мимо по дороге шел грузовик. Паренек ухватился за борт, влез в кузов. На повороте машину сильно тряхнуло на рытвине и выбросило его на землю. Наверное, он даже не успел испугаться...

"Отряд должен быть безукоризнен, - вспомнил Акимов напутствие Краснова. - Ты без огласки вычеркнешь постороннего из списков".

От Гришиных родителей пришла телеграмма: "Вылететь не можем. Разрешаем хоронить".

Дело получало новую окраску. С покойным уже простились, отвезли тело в Юганск, теперь же требовалось доставлять его обратно в поселок.

Но у причала стояли пять барж с цементом, досками, кирпичом. Надо было и работать. При разгрузке студенты время от времени вспоминали о Грише, однако работали быстро. Паренек все больше и больше превращался в воспоминания. При жизни он никому не был нужен, а после смерти - тем более. Эту мысль меланхолически выразил Дзюба: "Если мы вычеркнем его, он умрет бродягой. Если оставим - бойцом отряда". Правда, в ней скрывалось некоторое смещение оценок, даже умозрительность, на что обратили внимание трезво мыслящие студенты. Они возразили: этот вопрос начисто лишен практического значения. Не надо было брать малолетка!

- Мы же люди? - спросил у них Дзюба.

И, конечно, это никто не оспорил.

В его желании дать Грише, или, точнее, Гришиной памяти, какой-то цельный образ было простое сострадание. Гриша не успел стать ни студентом, ни бойцом отряда, хотя его и занесли в список под неуклюжим определением "трудновоспитуемого", и не совершил ничего значительного. Лишь рванулся поскорее обрадовать товарищей...

И мысль Дзюбы сделалась общей, Гриша навсегда стал бойцом.

Его торжественно похоронили во дворе строящейся школы. Все испытывали скорбь и недоумение, оттого что прощались со своим товарищем, который был моложе и слабее их. Обе девушки-поварихи плакали.

Спустя двенадцать лет Акимову пришлось побывать в Юганске и Мушкине. В школьном дворе он увидел небольшой памятник над могилой: босоногий мальчишка в буденовке поднял трубу и вот-вот затрубит. Внизу была табличка: "Гриша Бегишев, боец студенческого отряда "Искра". 1954-1970".

Акимов вспомнил юность и многих людей, бывших тогда рядом с ним. Но лицо Гриши ускользало, замещалось лицом каменного мальчишки. Уже почти забытое ощущение вины вернулось к Акимову снова.