- А почему ты решил, что он тебя дожидается? - спросил Плонский только для того, чтобы скрыть свою растерянность.

- Там тоже теплый ключ. От таких мест сразу не уходят...

- Вижу дым! - внезапно крикнул пилот.

Скоро и они тоже увидели вроде как реденький туман над редколесьем распадка. Подлетев ближе, разглядели и высверки костра. Возле валялось в траве какое-то тряпье, но человека нигде не было видно.

- Да вон же он! - вдруг закричал Толмач.

Человек бежал по пологому склону сопки, направляясь к густой кустарниковой поросли, понимая, что сверху его везде углядят и одно спасение - чащоба кустов. Но он, явно не таежник, не знал, что зеленое пятно, которое было у него на пути, - это кедровый стланик. Преодолеть его, да еще с разбегу, так же трудно, как проволочное малозаметное препятствие.

Плонский хотел сказать, что нужен, мол, мегафон, крикнуть беглецу, чтобы остановился. И вдруг увидел в руках у Толмача карабин.

- Сейчас мы его придержим, - крикнул Толмач, открывая дверь вертолета.

- Он и так не уйдет.

- Ничего, попугать невредно.

Толмач, видно, был отменным стрелком. После второго выстрела человек внизу застыл в неестественной позе. Прогремели еще три выстрела, явно доставшие цель, но, по мнению Плонского, совершенно лишние.

- Садись куда-нибудь! - захлопнув дверь, крикнул Толмач пилоту. И обернулся к Плонскому, сказал, как тому почудилось, с вызовом: - Надо поглядеть, тот ли это, кто нам нужен. Убедиться.

Посадить машину удалось лишь в полукилометре. Но ничего не оставалось, как идти пешком. И они пошли, не говоря друг другу ни слова. Плонский не знал что сказать. Толмач молчал, нарочно давая возможность зампрокурору придти в себя.

Труп лежал лицом вниз с руками, запутавшимися в плотной поросли. Это был именно труп, каких Плонский за свою прокурорскую практику нагляделся.

- Я хотел только подранить, чтобы не убег, - с жутким спокойствием произнес Толмач.

Плонский посмотрел на него и ничего не сказал. Перевернув убитого, он увидел юное мальчишечье лицо. Попаданий было три - в плечо, в спину и в голову, как при контрольном выстреле. Ясно, что Толмач ставил перед собой именно эту задачу - не задержать, а убить.

- Он?

- Он самый, - сказал Толмач, приподнимая труп. - А это что у него?

Левая рука убитого, опущенная в глубину стланиковой полосли, сжимала какой-то узел. Толмач поднял этот узел и с новой восторженностью глянул на Плонского.

- Ого, тяжеловато! Глядите-ка!

В узле был круглый мягковатый на ощупь мешочек из плотной ткани, точно такой, какие были в ящичках в том вертолете.

- Золото?

Плонский растерянно пожал плечами. Толмач продолжил:

- Я думаю так: мы никого не видели, ни в кого не стреляли. А рыжевье пополам. Что об этом думает прокуратура?

- Прокуратура пока молчит, - осторожно ответил Плонский.

- Пока - это как?

- Тебе что - прокламации нужны? - разозлился Плонский.

Он уже понимал, что отговорками не отделаться. Даже опасны отговорки, позволяющие как угодно толковать сказанное. Но не умел он так круто переворачиваться. Помягче бы, помедленней.

- Верно, не прокламации нужны, а дела. Ну так что, берете рыжевье?

- Кто же отказывается от золота?

- Ну и ладненько. Куда теперь? Обратно на курорт или домой?

- Домой, пожалуй.

И они пошли к вертолету. Не торопясь пошли, не разговаривая. Да и о чем было говорить, когда все сказано...

* * *

Тихий был этот день, теплый и ласковый. Сидели у костра, ели пресную кабанятину и посмеивались, вспоминая ночное приключение.

Внезапный порыв ветра разметал костер, забросал поверхность озера листьями и ветками. Пошумев несколько минут, ветер так же внезапно стих. Только озеро все ежилось, встревоженное, ходило мелкими частыми волнами.

Сизов встал обеспокоенный, прошелся по берегу, вглядываясь в небо. Затянутое серой пеленой небо быстро темнело. Откуда-то из дальнего далека доносился утробный гул.

- Уходить надо. К горе, - сказал Сизов.

- Почему это? - подозрительно сощурился Красюк.

- Непогода идет.

- Подумаешь, дождик. Не размокнем.

- Бури бы не было. Застанет в лесу - пропадем.

Сизов подхватил мешок со своими камнями, кинул на плечо обжаренный кабаний окорок, приготовленный в дорогу, и, не оглядываясь, пошел по берегу...

Было уже далеко за полдень, когда, совсем запыхавшиеся, мокрые от пота, они добежали до горы, полезли по каменистому склону. Ветер усиливался. Временами его порывы заставляли останавливаться и приседать. Деревья скрипели, кряхтели по-стариковски, клонились к земле. Кроны елей, лиственниц, сосен трепыхались так, словно их разом трясли десятки здоровенных медведей.

Склон впереди казался зеленым и ровным. Но Сизов не пошел на этот склон, полез в сторону от него.

- Чего опять вниз? - забеспокоился Красюк.

- Кедровый стланик. Не пройдем.

Красюк не послушался, полез в низкий, по колено, кустарник и с первых же шагов застрял среди торчавших навстречу острых вершинок. Кинулся назад, заспешил, чтоб не отстать.

- Торопись, Юра! Там пещерка есть, я ее заприметил.

Сзади послышался хрип, похожий на смех. Сизов хотел выкрикнуть сердито, что "зеленый прокурор" - не обыватель с городской окраины, его блатными истериками не проймешь, что безволие во время здешней бури равносильно подписанию себе смертного приговора. Но прежде оглянулся и увидел Красюка лежавшим на каменистом выступе. Подбежал к нему и еще издали увидел темный кровоподтек у виска.

Испуганно оглядываясь на остервеневший лес, он бросил свой узел с камнями и тяжелый окорок, принялся расталкивать Красюка. Отчаявшись привести его в чувство, подхватил под руки, рывками поволок в гору.

Пещерка была небольшая, как раз для двоих, но достаточно глубокая, чтобы лежать в ней, не высовывая ни головы, ни ног. Сизов втиснул в нее ватное, непослушное тело Красюка и снова побежал вниз к угрожающе шумящему, свистящему, ревущему лесу. Пометался по опушке, надрал бересты, снова побежал в гору, подхватив по дороге свертки и мясо.

Красюк все еще не приходил в себя, лежал в той же позе, прислоненный спиной к стене. Сизов осмотрел его голову, потрогал обширный кровоподтек возле левого виска, набухший, тугой. Камень, о который, падая, ударился Красюк, по-видимому, не был острым, иначе были бы пробиты не только кожа, а, возможно, и кость.