Вы поймёте, почему мы с таким нетерпением и беспокойством ждали его возвращения, когда я расскажу вам суть его задания. Прохор должен был совершить посадку в тылу противника, взять там руководителя партизанской группы и доставить его к нам с важнейшими сведениями, собранными для нас партизанами.

Время возвращения Прохора давно прошло. Мы напрасно следили за небом: никаких признаков его самолёта. Ну что же, бывают и неудачи. А жаль. Прохор был замечательный лётчик. Горяч немного, но на то в нём и билось русское сердце…

Едва брезжил рассвет следующего дня, когда мы совершенно неожиданно увидели самолёт Прохора уже над самым аэродромом. Он подошёл на бреющем, выскочил из-за леса и сел едва не в самые огороды. Я сразу увидел, что он не в своей тарелке. Он сухо доложил полковнику о выполнении задания и, не отвечая на расспросы товарищей, пошёл к себе. Я молча следовал за ним. Но он не заговаривал даже со мною. Так мы пришли в свою землянку. Он сбросил кожанку. Все так же молча лёг на койку. Доски заскрипели под его тяжёлым телом. Я думал, что он чрезмерно утомлён полётом, и решил было оставить его в покое. Но, когда луч света из распахнутой мною двери упал на его лицо, я увидел, что Прохор не спит. Глаза его были устремлены в одну точку. В их выражении мне почудилось нечто, чего я не замечал раньше. Это было недоумение, какой-то тяжёлый вопрос, которого не может решить человек.

Я вернулся и присел к нему на койку…

Вот как было дело:

Сел Прохор, как было условлено, на рассвете и стал ждать появления своего пассажира. Но то ли Прохор ошибся местом, то ли партизану что-то помешало притти — его не было. Прошёл час, другой. Стало совсем светло. Нечего было и думать взлететь в таких условиях, даже если бы пассажир теперь и пришёл. Прохор, как мог, замаскировал машину и снова лёг на свой наблюдательный пункт в кустах. Наконец партизан пришёл. Это был небольшой сухой человек лет сорока, заросший неопрятной круглой бородкой, какие бывают у людей, отпускающих бороду поневоле. Одет он был в старую, вытертую добела кожаную куртку, какие когда-то называли шведскими. На носу у него были старые перевязанные ниткой очки.

Вид у него был совсем не воинственный, мало вязавшийся с рассказами об его партизанской работе.

Причиной его опоздания была неожиданно подвернувшаяся возможность ликвидировать группу штабных офицеров, остановившихся на ночлег в деревне. Операция прошла удачно. В руках партизанского командира очутились важнейшие материалы — целый портфель.

Человек в очках приоткрыл свой портфель — обыкновенный потёртый портфель маленького советского работника, и Прохор увидел пачку немецких карт.

— А они не могут по твоему следу… сюда? — спросил Прохор.

— Нет.

— Как бы не помешали улететь.

— Нет, — так же твёрдо повторил партизан. После некоторого раздумья он сказал: — Кроме жены и сынишки, никто не знает, где я.

Прохор удивлённо поглядел на него:

— Они, что же, с тобой были?

Тот молча кивнул, ласково улыбнувшись:

— Она мой первый помощник… Золотой помощник.

— Так, так, — нашёлся только сказать Прохор. — Теперь до вечера пролежим… Ты кто же по специальности?

— Агроном, — коротко ответил партизан. — Взлетим на закате?

— Лишь бы света хватило для взлёта, — сказал Прохор. — А там дорога знакомая. И в темноте доберёмся.

— Так, так, — ответил теперь агроном и надолго умолк. Потом с прежней ласковой усмешкой сказал: — Они выйдут вон на ту дорогу посмотреть, как мы улетим. — Его светло-голубые близорукие глаза ласково прищурились при взгляде на дорогу, ведущую к деревне…

Так они лежали до вечера. Когда солнце было уже близко к горизонту, Прохор сказал:

— Пора.

Но агроном ничего не ответил. Он знаком приказал: «ложись». Его взгляд был устремлён на дорогу. Прохор увидел на фоне заката две фигуры: женщины и ребёнка. Они медленно шли по дороге к леску. Он понял, что это жена и сын агронома.

— Ладно, друг, — сказал Прохор, — пора. Но тот сердито прошептал:

— Ложись, говорят.

Прохор нехотя опустился в росистую траву, но, поглядев в ту сторону, куда смотрел агроном, замер: со стороны деревни, наперерез чётко вырисовывающимся на алом закате фигурам, катилось несколько мотоциклеток: немцы. Нечего было и думать взлетать у них на глазах. Прохор с досадой стукнул кулаком по земле.

Немцы настигли пешеходов, когда те были уже далеко от кустов, скрывавших Прохора и агронома. В кустах было слышно каждое слово с дороги, видна каждая мелочь. Прохор отчётливо видел женщину. Она была так же невелика ростом, как агроном, и казалась совсем слабенькой. На её угловатые плечи был накинут рваный платок. Голова была простоволоса. Мальчик стоял около матери и потупясь глядел в землю. Он был бледен и худ.

— Учительница? — спросил немец женщину.

— Да, — спокойно ответила она.

— В твоей школе напали на немецкий штаб.

— Я не живу в школе. — В её голосе продолжало звучать необыкновенное спокойствие.

— Отвечать на вопрос! — крикнул немец. — В твоей школе убили офицеров?

— …да.

— Ты должна знать, кто убил.

Женщина ничего не ответила. Она молча глядела куда-то в сторону, словно ждала увидеть нечто, что помогло бы ей найти ответ.

— Отвечать! — крикнул немец и шагнул к ней. Женщина вздрогнула, как будто успела забыть об его присутствии, и тихо ответила:

— Не могу.

— Можешь. Мы знаем, мы все знаем.

Она недоуменно посмотрела на говорившего.

— Вы ничего не знаете. — И покачала головой: — Ничего.

Порывшись в сумке, немец поднёс что-то к её глазам:

— Твой муж.

Женщина ничего не ответила и отвернулась. Лежавшие в кустах поняли, что ей показали фотографию агронома.

Мальчик быстрым движением хотел вырвать карточку у немца, но тот ударил его по руке. Ребёнок вскрикнул от боли.

— Он-то скажет, — уверенно произнёс немец и толкнул перед собою ребёнка: — Иди вперёд.

— Нет, нет, — быстро проговорила женщина, и в голосе её в первый раз прозвучал испуг: — Не надо… Я скажу…

Прохор всем телом двинулся было к дороге, но на его рукав легла твёрдая рука агронома.