Либавий критиковал розенкрейцерские «Откровение» и «Исповедание» в нескольких своих произведениях, самое важное из которых, «Благонамеренные Размышления Об „Откровении“ и „Исповедании“ Братства Розового Креста», вышло в свет во Франкфурте в 1616 г.[140] Ссылаясь на тексты обоих манифестов, Либавий серьезно возражает их авторам, приводя научные, политические и религиозные аргументы. Либавий категорически не согласен с теориями гармонии макро- и микрокосма, он выступает против «магии и каббалы», против Гермеса Трисмегиста (приписываемые ему сочинения Либавий особенно обильно цитирует), против Агриппы и Тритемия[141] — короче говоря, против возрожденческой традиции, в той ее разновидности, которую восприняли авторы розенкрейцерских манифестов и в духе которой они интерпретировали труды Парацельса. Либавий видит во всем этом подрыв Аристотелево-Галеновой традиции, что, несомненно, соответствует действительности, и сильнейшим образом критикует манифесты за отход от ортодоксии.

Весьма примечательно, что уже в работе, опубликованной задолго до интересующих нас событий, в 1594 г., Либавий нападал на «Иероглифическую Монаду» Ди, указуя на наличие в последней каббалистических элементов, решительно ему не нравившихся[142]. Значит, он вполне способен был уловить следы влияния «Монады» в манифестах, что могло лишь усилить его негативное отношение к этим документам.

И еще одно многозначительное обстоятельство: в своих антирозенкрейцерских трактатах Либавий часто упоминает имя Освальда Кроллия, явно соединяя в одно целое учение манифестов и доктрины этого ученого, к которым относится крайне неодобрительно. В самом начале «Благонамеренных Размышлений» он с осуждением цитирует предисловие к «Химической Базилике» Кроллия.

Освальд Кроллий (Кролль) был врачом-парацельсистом. В отличие от Либавия, он признал не только новые химические лекарства, изобретенные Парацельсом, но и весь стоявший за ними строй мышления. Подобно своему учителю, Кроллий отвергает авторитеты Аристотеля и Галена, выступая убежденным сторонником мистицизма, магии и «гармонических» теорий, то есть принимает учение Парацельса целиком. В своей книге «Химическая Базилика», опубликованной во Франкфурте в 1609 г., Кроллий многократно и с большим почтением цитирует Гермеса Трисмегиста и другие герметические тексты. Столь же уважительно его отношение к великим неоплатоникам Возрождения, например к Пико делла Мирандола. Темой «Базилики» является волшебная гармония макрокосма и микрокосма, и дух этого сочинения должен был быть весьма близок авторам розенкрейцерских манифестов. В другой своей книге, опубликованной в Праге в 1608 г., Кроллий использует для интерпретации Парацельсовой концепции взаимозависимости между «великим» и «малым» мирами теорию астральных сигнатур[143] («печатей»)[144].

Либавий и Кроллий, таким образом, представляют противоположные направления в алхимии: Либавий — «химик», в теории придерживающийся традиционных Аристотелевых и Галеновых воззрений, тогда как противник его — мистик и приверженец радикального парацельсианства. По мнению Либавия, и авторы розенкрейцерских манифестов, и Кроллий равным образом относятся к неортодоксальной школе алхимической мысли.

Освальд Кроллий, как я уже упоминала, был непосредственно связан с Кристианом Анхальтским, состоя у него на службе в качестве врача. «Химическая Базилика» Кроллия посвящена князю Анхальтскому и издана под покровительством императора Рудольфа II. А трактат «О сигнатурах вещей» Кроллий посвятил Петру Боку Рожмберкском — чешскому дворянину, преданному стороннику князя Анхальтского и брату того самого человека, гостеприимством которого пользовался Джон Ди во время своего пребывания в Богемии. Подчеркивая сходство идей, выраженных в манифестах и в трактатах Кроллия, Либавий тем самым как бы допускал, что манифесты тоже могли возникнуть в среде, окружавшей князя Анхальтского, — ведь именно там влияния, воспринятые от Джона Ди, смешивались с влияниями Кроллия.

Сам же князь — и это не вызывает сомнений — был идеологом «активного» направления в германском протестантизме. «Активные» протестанты с начала XVII столетия искали достойных лидеров для своего движения, и вот теперь (к моменту публикации розенкрейцерских манифестов) их выбор окончательно остановился на Фридрихе V, курфюрсте Пфальцском, — именно в нем все увидели подлинного вождя, коему суждено возглавить движение и привести его к победе.

В произведениях своих Либавий не только критикует философское мировоззрение розенкрейцерских манифестов, но также выражает неодобрение той политической линии, к которой они призывают. Особенно это заметно, когда он разбирает одно место из «Откровения», где авторы заявляют, что, признавая ныне власть Империи, они все же ожидают в ней некоторых перемен и намереваются тайным образом способствовать таковым:

Либавий видит в этом пассаже намек на какого-то «Парацельсова Льва», который вступит в союз с турками и попытается низвергнуть Römische Reich[147], чтобы взамен создать мировую державу, власть которой будет основываться на магических заклинаниях[148]. Либавий, по сути, интерпретирует этот отрывок в контексте прогнозов Хазельмайера, напечатанных под одной обложкой с «Откровением», — в своем «Ответе» Хазельмайер тоже предрекает перемены в Империи и, кроме того, откровенно заявляет об антииезуитской направленности «Парацельсовой» политики.

Ко времени обнародования манифестов искомый «львиноподобный» вождь протестантов — идеал сторонников князя Анхальтского — успел обрести реальность, материализовавшись в фигуре Фридриха V Пфальцского, геральдической эмблемой которого, как было ведомо всему миру, являлся лев.

И время, и место выхода манифестов в свет позволяют с большой степенью вероятности предположить, что розенкрейцерское движение уже к моменту первой публикации было каким-то образом связано с курфюрстом Пфальцским. Оно распространялось вширь именно в те годы, когда Фридрих царствовал в Пфальце, и шла подготовка к богемской авантюре. Душа розенкрейцерского движения, Андреэ, жил в это время в Вюртемберге; манифесты печатались в Касселе. Вюртемберг и Гессен-Кассель были протестантскими княжествами и располагались очень близко от Пфальца — естественно, жители обоих государств проявляли немалый интерес к делам своего соседа. Их взоры, прежде всего, привлекал Хайдельберг — город, будивший воображение и волновавший чувства, ибо в нем цвели волшебные сады и правил Князь-Лев.

Для того чтобы найти подтверждения своей гипотезе, мы теперь обратимся к другим враждебным движению авторам, гораздо более злоязычным и ожесточенным, нежели Либавий.

Сочинители направленных против Фридриха сатирических лубков, выпущенных в свет сразу после богемской катастрофы, выказывают немалую осведомленность о движении, во главе которого стоял побежденный князь[149]. Все подобные материалы явно происходят из одного источника: их публикация была тщательно продуманной пропагандистской кампанией, имевшей целью дискредитацию и осмеяние разгромленного экс-короля Богемии (см., напр., илл. 13). Две карикатуры уже обсуждались в нашей книге. На одной Фридрих и Елизавета гуляют по саду, аллеи которого ведут в ад. На второй Фридрих изображен со спущенным чулком (см. илл.). Чулок сполз с ноги потому, что государь остался без Подвязки — так обыгрывалась тема утраченных инсигний ордена. Другие карикатуры разрабатывают «звериную» тематик — в духе средневековой традиции, использовавшей образы животных в целях политической пропаганды. Особенно многочисленны изображения габсбургского орла и пфальцского льва. Мы видим, к примеру, победоносного орла Габсбургов, взгромоздившегося на колесо Фортуны, под которым простерся поверженный лев Пфальца. Внутри колеса надпись: «Римская империя». Оно совершило оборот — и вот уже Габсбургский Орел восстановлен в своих правах, а Пфальцский Лев изгнан из Богемии (см. илл. 14). В аннотации к серии репродукций подобных карикатур Э.А. Беллер подчеркивал, что Орел всегда символизирует императора Фердинанда, а Лев — Фридриха Пфальцского, мораль же заключается в том, что Лев потерпел крах, ибо нечестиво посягнул на Империю. Таким образом, некоторые карикатуры — и это для нас очень важно — содержат явные отклики на розенкрейцерские манифесты.