Бабушка вздохнула, поникла, будто из нее выкачали воздух.

- Но он, правда, такой милый... - промямлила Маша.

- Вот и целуйся с ним! - огрызнулась бабушка. - Зря я тебя вызвала, вымолила эту поездку! Как же внучка, она теперь...

Ларик кашлянул.

- Да-да, она теперь умна не по летам, а внучка приехала и начала: он такой хороший, он такой пригожий, как дед-морозик, а сам тыщ пять ухлопал, глазом не моргнул!.. Изверг-мучитель!

- Нам пора, Ксения Егоровна! - прервал их Ларик.

- Да я сказки рассказываю! - возмутилась бабушка. - Что уж это такое? Нельзя сказку про Кощея Бессмертного рассказать?!

- Есть непредсказуемые ассоциации, которые могут повлиять на ход земной жизни, а мы не имеем права... - терпеливо начал объяснять Ларик, но бабушка его тут же прервала.

- Хватит! Еще минута и все!.. Непредсказуемые ассоциации! Колобок-заключенный, дедушка - Сталин, а бабушка - Берия, не надоело чушью заниматься?! - крикнула она неизвестно кому.

- Я не понимаю, о чем вы? - удивился Ларик.

- И очень хорошо! - снова оборвала Ларика бабушка.

- Нам пора, Маша! - твердо сказал Ларик.

- Подожди! - грубо осадила его бабушка. - Дай проститься с моей внученькой, моей голубушкой! Иди сюда, моя девочка, я так по тебе соскучилась!..

У бабушки навернулись на глаза слезы. Маша подошла к ней, они обнялись.

- От тебя все зависит, от одной тебя! - горячо зашептала бабушка. Твоя звезда самая яркая на северном небосклоне, и право решать такие вещи дано только тебе! Только тебе, тумбочка моя!..

Маша рассердилась на "тумбочку", забыв спросить, какие вещи ей дано решать, а бабушка снова зашептала.

- Я в твой кармашек положила несколько листочков вербены, завари с чаем и выпей, а заварку потом вылей в мой любимый кактус, не выбросили его еще?

- Нет, - прошептала Маша.

- Ну вот и хорошо!.. Не говори ему никогда "да", поняла? Почитай сказки, там все правда, скажешь "да", и все пропало! Ты теперь все решаешь, в твоих руках и моя судьба, королева моя!..

Маша вдруг почувствовала, как теплое облако вдруг коснулось ее, и в ту же секунду холодок коснулся щеки. На поляне никого, кроме Ларика, не было.

- А где бабушка?! - тревожно спросила Маша.

- Ей пора... - уклончиво ответил Ларик.

Он улыбнулся, помолчал, потом добавил, чуть смущаясь:

- Думаю, не надо всерьез принимать бабушкины страхи!.. Она любит фантазировать... - Ларик не договорил, насмешливо взглянув на Машу, да так, что Маше даже стало обидно за бабушку, будто она дурочка и всерьез ее принимать не стоит. И если бабушкины слова Маша действительно приняла, как фантазии, то слова Ларика заставили ее насторожиться: он-то почему об этом Азарии печется?!

Когда они вернулись назад, Лавров сидел, уткнувшись в книгу. Маша подумала: оставь его здесь навсегда и найди еще пару книг, Лавров будет счастлив до одурения.

- Чего вы так быстро налетались?! - недовольно спросил он.

Маша рассердилась, выхватила у него книгу, отбросив ее в сторону.

- Может быть, хватит?! - сурово сказала она.

Лавров вздохнул, жадно глядя на отобранную у него книгу.

- Брать ничего нельзя! - предупредил его вопрос Ларик.

Лавров кивнул. Ларик отошел к лошадям, которые уже нетерпеливо били копытом.

- Слушай! - не удержавшись и схватив Машу за рукав, прошептал Лавров. - Тут даже эйнштейновские формулы есть, но они написаны мелким шрифтом, как история науки, мол, были такие кустари-мыслители, играли на скрипке! Но там, знаешь, есть такие вещи, которые у нас еще не открыты, о которых и поговаривать-то вслух пока боятся! Офонареть можно!.. Спроси, нельзя задержаться минут на двадцать еще? Я бы их наизусть выучил! Я сейчас их помню, но еще нетвердо...

- Поехали! - крикнул Ларик. - Ветер поднимается, у вас скоро рассвет! Если опоздаем, то вы останетесь здесь навсегда!..

Море теперь покачивалось словно в преддверии бури, а из заката надвигалась на берег темно-фиолетовая туча, в которой, словно змейки дурачились, играли молнии. Равнина исчезла, вокруг вздымались леса и горы, шум деревьев накатывал со всех сторон.

Замок чернел на вершине громадного утеса, в узких окнах вспыхнул огонь, замелькали тени, и Маше вдруг захотелось туда. Она чуть не выпрыгнула из кареты, но лошади рванули: Лавров с Машей закувыркались на подушках кареты, превращаясь в облака разноцветных пылинок и забывая все, что с ними случилось.

Глава 5

О нелегкой жизни Великого злого Мага в условиях "развитого

социализма", оно же время застоя

Ночь истаивала, как леденец. Уже вовсю горланили птицы, небо посветлело, и розовые волны катили с востока.

Азарий Федорович достал заветную бутылку "Буратино", открыл ее и с жадностью выпил целый стакан, наслаждаясь терпким запахом эссенции. Через полчаса начнется изжога, а эссенция ее смягчала, облагораживала, и Крюков иного средства ее усмирения не знал.

Осень жизни удивительна тем, что даже в самом малом получаешь много радостного и уже совсем не хочется завоевывать мир, покорять страны и народы. Достаточно одного стакана отвратительного лимонада, к которому к тому же привык желудок, чтобы в миг сухого жаждущего рта почувствовать себя счастливым. Крюков посмотрел на бутылку, в которой еще оставалось так много страшной эссенции, и, помедлив, налил еще полстакана, но пил, уже не торопясь, по глотку, хотя предчувствие изжоги немного портило удовольствие.

Мимоходом, мысленно, он возвращался к странному смеху, прилетевшему под утро, смысл и назначение которого ему впервые были неведомы, а значит, внушали тревогу и страх. Азарий Федорович не терпел тайн и загадок, ничего хорошего, они, как правило, не сулили. Поэтому он старался их всегда разрушать и за четыреста с лишним лет довольно-таки преуспел в сем нелегком деле. Так он нашел семью Петуховых, а познакомившись с ними поближе, не поверил своим глазам: лик Маши Петуховой в точности напоминал известные портреты принцессы Северного королевства Ее Высочества Марии-Победительницы.

Бутылка была пуста. Азарий Федорович потер затылок, который мерз уже триста лет, и натянул любимую шерстяную чеплашечку, придававшую его облику вполне артистический вид, что позволило Крюкову еще сорок лет назад числиться профессором искусствоведения по французским средневековым шпалерам и гобеленам, благо их сохранилось не так много и большую часть из них он видел наяву, а несколько шпалер даже имел в собственной коллекции. Но нельзя дважды входить в одну и ту же реку. Скучно, во-первых, а потом он стал столь редким специалистом, что за консультацией к нему ездили из многих стран мира. Его сделали почетным доктором многих университетов, и засиживаться долго в живых было нельзя. Другое дело тренер по плаванию. Впрочем, и тут председатель федерации нет-нет да и спросит: не трудно ли ему, не пора ли на заслуженный отдых, а директорша-язва спорткомплекса предложила даже устроить его в дом престарелых...

Азарий Федорович вытащил из кармана содовые таблетки, проглотил сразу две штуки, чтобы хоть как-то заслониться от изжоги. Он взглянул на свою светло-шоколадную ладонь, изрезанную затейливой сетью морщин, и задумался. Век от века цвет кожи все больше темнел, и его уже принимали за южанина. Однажды пьянчужка даже проворчал: "Что за черт, негры откуда-то появились?!" Крюков рассердился и заставил пьяницу шагнуть в открытый люк телефонного колодца, где несчастный сломал руку, ногу, девять ребер и голову, но, к счастью, поправился, напрочь забыв о встрече с "негром". Конечно, пьяница не виноват, а Крюков погорячился, это ясно.

Закончив карьеру профессора искусствоведения, Крюков работал экскурсоводом в областном художественном музее. Городок был небольшой, музей хороший. Здесь Крюков вознамерился пополнить знания своих новых сограждан. С художниками он, кроме Веласкеса, Гогена и Леонардо, больше ни с кем не встречался, зато хорошо знал Шекспира, Дюма и Гете и про них он мог рассказывать часами. Особенно заслушивались молодые девушки, некоторые даже записывали, и это льстило Крюкову. Месяца три все шло хорошо, и вдруг разразился скандал. На его экскурсию забрел местный профессор Найденов и, послушав, возмущенный заявился к директору музея: какое, мол, имеет право экскурсовод Крюков морочить мозги честной аудитории, рассказывая о том, как он пьянствовал с Гогеном, Дюма и Шекспиром, да еще чернить светлое имя Леонардо, который якобы для изучения анатомии использовал живых людей, приговоренных к смерти. Директор Махруев попросил профессора все это записать на листочке бумаги, что профессор и сделал, подписавшись: доктор филологических наук Федор Федорович Найденов. Директор музея ознакомил Крюкова с заявлением профессора.