Норхураз по-мальчишески восхищенно при свете костра рассматривал подарок, сдвинул на затылок мохнатую шапку.

Он был так поглощен этим занятием, что, казалось, не слышал слов Курбана, рассуждал вслух:

— Значит, оставите мне винтовку и уйдете. Я сплю и не слышу, как вы ушли. От меня так уйти нельзя, — проговорил он наставительно. — И еще одно: люди говорят, я метко стреляю.

— Понял, — в тон ему заговорил Курбан. — Я уйду, а ты потом догонишь меня, как какого-нибудь козла. И за это тебе скажут спасибо и там и там. Белые похвалят тебя за то, что ты пристрелил красного, а красные — за красного, который убежал к белым. Ну и редиска у нас получается, — рассмеялся Курбан. — И — уже серьезно: — А ты мне показался сообразительным. Может быть, слышал: к врагам приходят не всегда для того, чтобы стать им друзьями.

— Я сообразительный, не бойтесь, — ответил на это Норхураз, неторопливо завернул браунинг в платок и сунул за пазуху. — И не надо мне больше ничего знать. Мой брат надолго уходил в горы… Отец, как ваш командир сегодня, не обнимал его, брат сразу ушел и не оглянулся. Мама не знала, а я — знал! Раз отец так… значит, брат надолго…

Курбан только сейчас увидел, что у Норхураза глаза зеленые, с цепким взглядом рыси.

— Когда просто — так не прощаются!.. — сердито сопя, Норхураз нарезал тонкими ломтиками холодную оленину, прихваченную из дому, луковицу, разломил лепешку, вытащив из-за пазухи маленькую коричневую тыкву, — в таких обычно носят нас, табак, — высыпал из нее заварку чая в кипящий кумган.

Курбан высыпал из хурджуна белые шарики курта — сушеного кислого молока, курагу, вынул жареную курицу и две лепешки.

— Будем ужинать. И — отбой.

Норхураз кивнул и принялся за еду.

— В Кукташе басмачи, — сказал он с набитым ртом. — Много басмачей. Знаете?

— Знаю.

— И вам не страшно?

— Понимаешь, мальчик, на этом свете есть кое-что такое, что заставляет забыть страх. Тебе было страшно, когда мы шли через перевал?.. Во-от! Только потом, когда все уже позади, оглянешься, вспомнишь — и мурашки по спине, ведь так?

— Отца… брата на моих глазах мучили, убили, — вдруг негромко сказал Норхураз. Басмачи хотели, чтобы они провели их по этим горам… от красноармейцев бежали. Они не пошли… Я спрятался на дереве… искусал себе руки, чтобы не закричать. Я не боюсь басмачей. Я их ненавижу.

Курбан, сжав зубы, молчал, только желваки на скулах выдавали его состояние…

Еще не рассвело, когда Курбан проснулся. Норхураз, будто и не ложился, сидел сгорбившись у потрескивающего костра. Лошади поматывали торбами с ячменем, хрумкали и время от времени довольно пофыркивали.

— Ты что, не спал? — спросил Курбан, посмотрев на часы.

— Привычка вставать рано… Чай вскипел, — подкладывая ветки в костер, сказал Норхураз.

Быстро позавтракали и снова двинулись в путь.

Перебравшись на южный склон Керагатага, они спешились. Здесь снега не было, солнце грело, в фисташковой роще гомонили птицы.

Курбан снял красноармейскую шапку, скатал шинель и положил в хурджун. Переоделся. В белой чалме, в халате из тонкого сукна без пояса и в хромовых сапогах, он теперь выглядел щеголем, вот только гимнастерка… Почему он ее не снял?..

Курбан подал Норхуразу винтовку:

— Отдашь командиру.

Норхураз молча кивнул. Волнение мешало ему говорить.

— Красноармейцы спросят, куда я делся, — что скажешь? — Курбан смотрел на своего проводника с беззаботной улыбкой, он словно бы поддразнивал его. — Не знаешь?..

— Дядя Курбан, можно я скажу так: мы шли ночью через перевал, и был сильный ветер, и был снег, я расскажу все, как было, и мне поверят. А потом я скажу, что Гнедой оступился, и вы не удержали его и упали в пропасть. Я это видел, и вот — винтовка… Мне поверят…

— Ты все понимаешь… — Курбан ласково тронул ладонью щеку паренька. — Иди, Норхураз. Тебя ждут. Будь осторожен! Верь, как я верю: мы еще встретимся. Командиру скажи: мулла ночью тихо вывел коня и сбежал к басмачам… Ничего. Так надо. Я не могу сорваться в пропасть.

Курбан ехал среди предгорных холмов неторопливо, наслаждаясь красотой окружающей природы, и не видел, как в то же время со стороны северных отрогов Керагатага, тоже среди холмов, к этой тропе приближалась большая группа всадников. Тропа круто извивалась, и вот за одним из холмов — встретились.

Впереди, на карабаире, ехал человек в зеленоватой чалме, распахнутом тулупе, перехваченном широким поясом в талии, с которого свисала сабля, на ногах сапоги с высокими каблуками. Всадник белокожий, нос у него с горбинкой, маленькие узкие глаза имели то особое выражение, какое бывает у людей решительных, горячих, вспыльчивых и — властных. Рядом с ним, и несколько поотстав, ехали всадники, одетые в одинаковые черные халаты, на головах каракулевые шапки. Вооружены.

Всадники мгновенно взяли Курбана в кольцо. Человек на карабаире уставился в него колючим взглядом.

— Ассалом алейкум! — невозмутимо поздоровался Курбан, едва заметно кивнув, небрежно приложив руку к сердцу. И, не дожидаясь ответа: — Куда путь держите?

Алейкум… — вельможно бросил человек на черном карабаире. — Ты-то сам куда держишь путь, джигит? Откуда? — Только теперь он заметил под халатом Курбана красноармейскую гимнастерку, холодным огнем сверкнули его глаза. Словно на допросе, жестко спросил: — Кто ты? Красный аскер?

Послышалось щелканье затворов, гул голосов.

— Бек, вы попали в самую точку! — усмехнулся Курбан все с той же холодной надменностью. — До вчерашнего вечера я был красным аскером. А ночью я ушел от них, не попрощавшись. — Показал широким жестом на Керагатаг, Османупар. — Знали бы вы, как мне повезло! Люди какого-то Джаббара Кенагаса застрелили возле Байсуна двух красных аскеров. Потом немножко пощипали жителей Чунтака. Те подняли крик, ну, большевики и послали большой отряд искать Джаббара Кенагаса, как ветра в поле. Я находился в этом отряде. Когда пришли в Сайбуй и заночевали, я тихо-тихо вывел коня… — Курбан поглядывал на окружающих с безмятежной улыбкой. Теперь иду на Кукташ!

По тому, как погасли злые огоньки в глазах бека, Курбан почувствовал, что тон взят верный. Бек взглянул на рядом находящегося безбородого, невзрачного человека с красным мясистым лицом, словно искал у него одобрения. Продолжил допрос:

— Зачем идешь в Кукташ?

— Ищу его преосвященство ишана Судура ибн Абдуллу. Вы, наверное, слыхали о нем? Может быть, в Кукташе мне подскажут, где искать хазрата? — Курбан вопросительно посмотрел на бека, словно спрашивая: «А может быть, вы знаете?..»

— Ну что ж, — растерянно проговорил бек, окидывая собеседника прощупывающим взглядом, — присоединяйся к нам… Мы тоже туда, — хлестнул он коня. Курбан пристроился рядом. — Зачем вам хазрат? Или родственником приходитесь?

Курбан отметил: бек перешел на «вы».

— Я, мои бек, не прихожусь ему родственником, — неторопливо, тоном баловня из богатой семьи, заговорил Курбан. — В детстве они взяли меня под сень своего покровительства… Дали мне образование в Байсуне, Бухаре, в каирском Аль Азхаре… я совершил паломничество в Мекку… и везде со мной он был сам… его преосвященство. А когда в Бухаре все с ума посходили, я загулял, мне плевать тогда было, кто против кого, а потом спохватился — где хазрат? Нет хазрата! Уехал, оказывается, в Афганистан… А тут революция, ничего не понять. Я не то что хазрата — сам себя найти не мог: засыпаю дома, просыпаюсь у друзей. Где искать хазрата? Теперь-то я многое понял. Знаю, где мне надо быть. И с кем. Я так решил: ишан Судур — фигура крупная, и его большевики непременно станут искать. Тогда и вступил в эскадрон красных аскеров. Хитро? И не ошибся! В штабе красных в Байсуне я послушал: вроде бы где-то здесь он… А теперь что? Благодарю аллаха за встречу с вами, мой бек!..

— Вы во многих медресе учились и все окончили полным курсом?

— Да, мой бек.

— Не говори «мой бек», — прошипел злобно безбородый из-за спины бека. — Говори: «ваше превосходительство!»…